Пускай бдят и днём, и ночью, всех путников мимо деревни дальше отправляют. Возле дороги пару бочек с водой поставьте, да несколько корзин с сухарями. Чтобы уж точно незачем было людям к вам заходить. Ну, а там, глядишь и мор закончится. Не вечно же он длиться будет.
Сделаем, твёрдо заверил староста и Матвей, заглянув в его глаза, поверил. Этот сделает. Не зря людьми командует, заслужил такое право.
Просьба у меня к тебе, и старосту внимательным взглядом окатил. Пацанёнка пристроить надо. Ни к чему дитё с собой таскать, сам понимаешь.
Староста смутился, плечами поник и взглядом завилял, как виноватая дворняга репейным хвостиком.
Не принято у нас так, монах, выдавил, наконец. Своих сорванцов хватает, а чужого и пристроить не к кому. Обижать ведь будут, свои-то, да и наследство, опять же И вообще.
Прав был малой, разочарованно протянул Матвей. Действительно, не удастся от него избавиться.
А ты оставайся, монах! загорелся вдруг староста, полыхнул энтузиазмом не хуже костра. Человек ты не только божий, но и решительный, знающий, опытный. Уж для такого-то спроворили бы жильё подходящее. А пацанёнок помощником тебе.
Не моя это судьбана месте сидеть, решительно отрезал Матвей. Мне Белым Духом указано в пути быть, слово его людям нести. А с пацанёнком Ну, хоть приодеть-то его поприличнее выйдет? Если в деревне детей девать некуда, то одежонка-то лишняя должна найтись?
Это найдём, облегчённо выдохнул староста и широко улыбнулся. Не по себе было, да и понятно: не хочется неблагодарным выглядеть.
И поесть вам в дорожку соберём, полную суму. Не сомневайся!
Матвей фыркнул насмешливо, но промолчал. Вот уж расщедрился, жучара! В эту суму только и поместитсявзрослому мужику пару раз перекусить. Да и то не досыта, лишь бы не помереть. Впрочем, как монаху и положено.
Глава 3
Ну что, Миха? усмехнулся Матвей, порадовали тебя обновки?
Богато! восхищённо выдохнул малец, серую кепку о колено залихватски шмякнул и с размаху нахлобучил на вихрастую макушку. Вялые кепкины края тут же навесились на оттопыренные уши, а из-под широкого козырька, озорно и довольно, блеснули нахальные пацанячьи глазёнки.
Вот уж удружил так удружил, дядя Матвей! У меня в жизни такой одежонки не было.
Деревенские жители, действительно, приодели пацана от души: сапожки чёрные, добротные; штаны и рубаха серые, крепкие; курточка с капюшоном и кепка. Понятное дело, куда порядочному сорванцу без кепки? Чистое позорище и никакой солидности.
Вот и славно, заключил Матвей и поддёрнул тяжёлую суму так, чтобы широкий, стёганый ремень ровнее на плечо лёг. Не давил чтобы, и одежду под собой не морщил, складками тело не терзал.
Я как чуял, что монашья жизнь мне по сердцу придётся, звонко сообщил малец, к Матвееву боку поближе пристроился и по дороге удобными сапожками засеменил. Знай песни пой да жратву по сумкам трамбуй.
Певец из тебя, скептически хмыкнул Матвей.
Зато пожратьтолько меня позватьс готовностью напомнил Миха.
Да тебя и звать не надо. Не отгонишь ещё.
Да ладно, беспечно отмахнулся малец. И вообще, я гляжу, прибедняются эти деревняне. Деревенцы! Всё-то они бедные, несчастные да пропащие, а поглядишь, так рожи ни в какие ворота не лезут.
Может, просто у них тут принято ворота узкие делать, рассудил Матвей. Чтобы жизнь сытнее казалась. Да и что это ты, брат, неблагодарный такой? Они нас накормили, напоили, спать уложиливсё честь по чести. Тебя вон приоделилюбо-дорого поглядеть.
Паренёк презрительно сморщился.
Кабы ты их от лютой смерти не спасфиг бы мы чего дождались! Так бы и сказали из-за забора: а ступай-ка ты, мил человек, на То есть с богом.
Ну, с богом-то можно и на! рассудил Матвей. И вообще, ножонками перебирай почаще, философ-недоросток.
Ты вон переростоксильно помогло?
Деревенские поля быстро закончились, и дорога привычно юркнула в просветы меж деревьев, запетляла причудливо и часто. Матвею отродясь не доводилось раннее утро в лесу встречать, чисто теоретически только, а тут каждый день с этого начинается! На родной планете до ближайшего леса на атмосфернике часа три пилить над привычными, каменными джунглями. А тут наоборотфиг до какого города быстро доберёшься. Пешком особенно. Служить раньше тоже всё больше приходилось в местах пыльных да каменистых. Там полудохлая, выжженная трава уже шикарными зарослями считалась, скотину разную туда на выпас гоняли. А тут
Воздух, точно хрустальный бокал звенитчистый, аж прозрачный. Словно специально чистили. Птицы поют самозабвенно, взахлёб, до жары всё сказать торопятся. На заказ такое не исполнишь, как ни старайся. От души всё, от сердца. Сами-то птахи невеликие, и не разглядеть, а сердца, похоже, большие. И души нараспашку.
Деревья в лесу высокие, стволы ровные, гладкие, один к одному. Точно специально с линейкой ходили, вымеряли. Шкура на них тонкая, нежная, светло-коричневая и блестит, словно намазали чем. Дорога под ногами твёрдая, а по пыльной, утрамбованной поверхности жёлтые блики зайчиками скачут. Красота!
Ишь, солнышко-то разгулялось, протянул Миха тонким голоском. А ведь самое утро ещё только. К обеду так жарить начнётзнай башку прячь.
Солнце, значит, отметил про себя Матвей, не очень-то и удивился. Коли здесь такие же люди живут, отчего бы им и местное светило тоже солнцем не называть? Хотя, предки так назвали; эти-то, пожалуй, и объяснить не смогутчто за слово такое странное? Не они название давали Впрочем, всё к лучшему. Не путаться хоть.
Дядька Матвей! Миха дёрнул его за рукав, остроносое личико задрал и заморгал встревоженно. Земля чего-то задрожала. Давай с дороги отойдём, от греха подальше. Как бы не стоптали. Стадо гонят, что ли?
Да кому надо стадо по лесу гонять? удивился Матвей, но на всякий случай с дороги убрался. Поди знай, что у них тут за порядки? Земля действительно равномерно вздрагивает, словно кто-то невидимый монотонно и старательно бумкает по ней огромным молотом. Причём, с каждой минутой удары становятся всё отчётливей и ощутимей, точно невидимый молотобоец не стоит на месте, а с каждым ударом ещё и шаг вперёд делает. Миха юркнул за Матвееву спину, притих там настороженно. Правильный пацан, с одобрением отметил Матвей. Сдуру башку куда попало не суёт, жизнью битый уже, наученный. Носом шмыгнул и крепкими плечами зябко повёл. Всегда тревожно, когда непонятно. И чем непонятней, тем тревожней.
Меж деревьев мелькнуло что-то большое, несуразное, пёстрое и празднично-разноцветное. Точное ярмарочный балаган в дорогу отправился, устал на месте стоять. Через минуту яркое пятно вывернулось из-за деревьев и оказалось, что это просто человек на откормленном снежно-белом жеребце. Явно не для скачек животина, уж больно дородная. Конник тоже под стать: телеса алым обтянуты, стальной нагрудник нестерпимо блестит, на широкополой шляперазноцветный, пышный плюмаж. Вся фигура бантиками да рюшечками заляпана, флажками да ленточками.
Следом, аккуратными рядами по четыре штуки, потянулась бесконечная змея пехотинцев: одинаковые хмурые лица под блестящими тазиками касок, тёмно-красные, пыльные мундиры, сапоги до колен, сабли на поясе и огромные, длинные ружья на плечах. Матвей прищурился, оценил оружие. Судя по калибрузапросто можно атмосферники влёт сшибать. А вот конструкция С утра до обеда заряжаешь, один раз выстрелил, а потом уж только саблей махать, если не лень. Ночью, понятно, спишь, а с утра опять заряжать принимаешься. Такая неторопливая война. Зато, судя по всему, шумнаястрасть! И дымная настолько, что неба не видать. Весело, в общем.
Эй, монах! один из солдат призывно махнул рукой и вслед за тощим запястьем мотнулся над строем широкий обшлаг мундира. Ты из какого Ордена?
Орден Белого Духа! зычно рявкнул Матвей.
Вот свезло! обрадовался служивый. Ведь и я Белому Духу молюсь! Эй, командир! Дозволь душу молитвой освежить, коли случай удачный? Да благословение получить. Я быстро обернусь, не отстану.
Копна разноцветных перьев на командирской шляпе равнодушно мотнулась вперёд-назад, солдат деловито подтянул штаны одной рукой и выдрался из безликой, походной колонны. Неспешной трусцой подбежал к Матвею, ружьё прикладом в землю упёр, приветливо ощерился сквозь жиденькую бородёнку. Озорно подмигнул мутным глазом из-под козырька плоской, мятой каски. Матвей в ответ головой качнул, хмыкнул скептически. Только единоверца и не хватало!