И вот ты стоишь, смотришь на этого наглеца в полуприталенном черном пальто, с языками рыжего меха, лижущими светлую кожу, с рассыпанными по плечам волосами. Стоишь и разрываешься между двумя поползновениями: бежать, взяв низкий старт, либо выслушать его до конца.
Я задам тебе всего один вопрос,черноволосый бросил окурок на асфальт и подкурил новую сигарету,кто ты?
Аврора Востокова, официантка. Я так и ответила, ей-богу, сказала, что официантка. Или ему нужны мои школьные аттестаты или справки из больницы, куда я то и дело попадала в силу обстоятельств по имени Валентин, а также из-за извечных волнений и юных буйных нравов в шайках Аскании?
Откуда-то сверху свалилось оглушительное шипениемонорельсовый поезд, невидимый из-за нагромождения надстроек, пронесся над нашими головами, сея лихорадочный белый свет, превращая мои волосы во взбитые сливки, образовавшие нечто вроде облака вокруг моей черепушки.
Ты неправильно начала. Начать тебе следовало с того, что ты не человек.
В мареве от проработавших ночь напролет промышленных предприятий вспыхнул алый кончик сигаретыГеорг струсил пепел мне на кеды.
Все, с меня хватит этого гнусного дерьма.
Поправив ранец, я размашисто зашагала прочь из переулкак далекому просвету между зданиями, где гудела дорога. Я прошла мимо ползающей люминесцирующей надписи: «ЯЙЦА МЕХАНИЧЕСКОГО ИИСУСА. ДА СТАНЕТ ЛИЧИНКА МУХОЙ!» Может, наоборот: муха личинкой? У меня всегда вызывали глубокое отвращение наносемьи.
Только не говори мне, Аврора Востокова, что считаешь себя человеком!
Да-а, этот маньяк по пятам шел за мной, я слышала шорох подошв его сапог. Я ускорила шаг, а оннет, словно знал, что рано или поздно я остановлюсь. Чтобы выслушать еще одну порцию его самодовольного бреда. Чтобы расстроиться еще больше. Чтобы рассвирепеть и врезать ему, как он того заслуживает.
Я сплюнула и сунула сигарету в угол рта. Меня не обходит, какие у этого мехового парня отношения с Нелли или с Филиппом. Я не знаю Георга, не знаю, чего от него ожидать, следовательно, чаепития не будет. Точка. Что вообще можно ожидать от того, кто ставит под сомнение твою принадлежность к роду человеческому? Может, самое время задуматься о мерах осторожности? Как тогда, на пути с вокзала. Я чертовски пожалела, что сунула «дерринджер» в ранец.
Что значит «считаешь себя человеком»?бросила я через плечо.
А, думаешь, почему ты заинтересовала меня? Своими ногами от ушей, смазливой мордашкой? Заблуждаетесь, Ваше Сиятельство. В Пороге есть куда более привлекательные девочки, к тому же, благовоспитанные и послушные. Я обратил на тебя внимание еще там, в кабинете Фила. Твои глаза ты бы ни была столь интересно, если бы не твои глаза.
Интересными могут быть зубастые кролики-альбиносы, людоеды, проститутки, колдуны вуду, проповедники веры в Механического Иисуса, тролли-педофилы. Откуда мне знать, какого рода интерес он имеет в виду?
Мои глаза. Что с ними не так?
Притормози, и мы поговорим.
Я продолжала размашисто шагать к гудящей, сигналящей, грохочущей полосе света, и корить себя за это. Потому что мне давно пора было бежать.
Я же сказала: чаепития не будет.
Кусая губы, стискивая в кулаках лямки ранца, я выкатилась на запруженную улицу. Шум, вмиг грянувший со всех сторон, заглушил шаги Георга. Да что там шагион заглушил мои мысли!
Еще толком не рассвело, а Порог, точно огромная многоголовая гидра, шевелился в море из света, выхлопных газов, треска рекламы. Гидра, которая проглатывает слабых, неприспособленных, праведных.
Я брела вдоль непрерывного хребта зданий, уходящего высоко в буро-серое неботак высоко, что, если вглядываться, шея болеть начинает. Шквальный порыв ветра туго натянул мои волосы, после чего хлестко швырнул их мне в лицо. Реклама и иллюминация электрическими ключами били отовсюду. С неба, просачиваясь сквозь громадины зазывающих, как сирены, голограмм, косо летела какая-то мокрая дрянь. Хотела ли я знать, что это была за дрянь? Ни в коем случае. Я плотнее запахнула куртку. Звуки наваливались отовсюду, погребали под собой. Ранние (поздние?) прохожие перегоняли, задевали плечом. Привет, привет Как поживаете? Какой-то цаплеподобный тип в акриловом цветастом свитере сплюнул мне под ноги.
Щелчком выбросив окурок, который улетел в сторону решеток канализации с брызгами искр, я пошарила в кармане в поиске перчатки. Натянув перчатку на кисть, я запросила «море грез». Секунду спустя всплыло «ноль совпадений».
Дерьмо,пробормотала я, чувствуя, как темнеет в глазах. Я бы непременно остановилась, чтобы перевести дыхание, если бы меня не преследовал Георг. Георг со своей правдой. Верите или нет, но я чувствовала его взгляд, сверлящий меня между лопаток. Я обернулась, но его не увидела.
Женщина выросла передо мной так неожиданно, что секунды, которая оставалась до нашего с ней столкновения, оказалось недостаточно, чтобы понять, что это всего-навсего паршивая голограмма. Как только начинаешь понимать, что летишьобязательно свалишься.
Я отшатнулась и налетела на кого-то. В следующий миг чьито руки грубо оттолкнули меня, и я упала на асфальт, сквозь воркующую о какойто косметической ерунде цыпочку. Благо, на мне была куртка, иначе я бы содрала себе локти и живот. Перекатившись на бок, я смотрела на тянущиеся ко мне покрытые гладким коричневым мехом рукиогромные мокрые руки с огромными мокрыми ладонями. Под смех длинноногой голограммы меня сгребли за отвороты куртки и не слишком бережно поставили на ноги. Гигантская, как плафон, морда, придвинулась впритык к моему лицу.
Ты пролила всю «Ам-Незию»!возмущенно запыхтел зверолюд; от сахара, угадывающийся в его дыхании, зачесалось в носу. А еще от здоровяка несло потомкислым, бьющим по ноздрям, вызывающим дурноту потом старого самца.
Суть ведь толком не меняется. Меняются декорации и трупа актеров, а суть та жеунизь глупого, ударь слабого. Прогрессвъедливое, развращающее умы слово. Прогрессом, к примеру, считают то, что отныне тело перестало быть храмом, садом любви, как хотите. А стало свалкой, фермой, где прорастают ядовитые зерна, где личинки становятся мухами. Каковы же наши ошибки? Вместо того, чтобы вкладывать силы в накопление базы знаний и опыта, с чего, собственного говоря, и брали начало все великие дела, мы вкладываем силы в бренных себяв свалку ненужной информации, таблеток, религий. Когда на вас проливает «Ам-Незию» кто-то слабее вас, вы обязательно вцепитесь в него и попытаетесь вытрясти душу. Плевать на физическое неравенство. Вы же свое собственное творение, своя лучшая фантазия, свое единственное увлечение. И вы, разумеется, захотите продемонстрировать Великолепного Себя любому, кто, пусть и на секунду, собьет вас, планету Великолепного Себя, с орбиты. Забудьте о том, что когда-то были человеком. Забудьте о своих праотцах, о своем прошлом, о том, что любая газировкасладкий яд. Убивайте за банку разлитой «Ам-Незии». Тогда, когда декорации становятся информационной строкой, ползущей по черному широкому лицу пропасти, вы возвышаетесь еще больше.
Глядя в гигантскую, как плафон, морду зверолюда, я подумала о том, что современностьвполне логичное завершение длиннющей эпопеи. Нечто вроде осады Трои. И конфетку, как когдато Троянского коня, мы тоже уже приняли. Капитуляция нравственности, морали, человечности. И пусть левая рука не знает о том, что задумала правая.
Люди текли мимо также как воды Днепрамимо очередного порога, никто и не думал остановиться, спросить, что происходит. Черта с два. Поток безучастных манекенов.
Полегче, полегчезабормотала я,не надо так горячиться. Я куплю тебе куплю вам новую содовую.
Ты пролила всю «Ам-Незию» НА МЕНЯ!зарычала образина и, приподняв меня на цыпочки, встряхнула так, что зубы с треском клацнули.Я теперь весь липкий! Мой новый твидовый пиджак!
Пальцами я впилась в запястья зверолюда, но только и всего:
Нет-нет, пожалуйста
Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие руки? Чтобы быстрее вытрусить из тебя душу, дитя моё.
Эй, приятель, шел бы ты по своим делам.
Георг,выдохнула я.
Да, спокойный и невозмутимый, за спиной зверолюда стоял Георг. Можете начинать швыряться камнями, я не обижусь, но вот что: я была почти рада ему!
Я захрипела, когда мохнатые лапища крепче сжали отвороты моей куртки, заставляя ее врезаться мне в подмышки, и приподняли меня на носочки. Георг сделал скользящий шажок в нашу сторону и при этом выглядел так, будто вокруг него фотографы, а идет он по красной ковровой дорожке.
Давай, приятель, проходи, не создавай трений,черноволосый миролюбиво похлопал буйвола по плечу, подставляя под порыв ветра свое зверски ухмыляющееся лицо. Вплетая в его волосы крупицы метущей с неба дряни, ветер перебирал их невидимыми пальцами.
К нашей закрытой тусовке внезапно присоединил четвертый клубящийся:
Так-так-так, что у нас тут происходит? Захотели в Отделение? Я вам это быстренько устрою. С удовольствием устрою.
Кажется, голос добавил к сказанному вежливое «гниды». Пришлось скосить глаза, чтобы как следует разглядеть говорившего.
Самодовольная физиономия патрульного излучала власть, сытость, скуку. В уголке ртазубочистка, глаза спрятаны за зеркальными «авиаторами», в которых, отражаясь, мельтешил калейдоскоп реклам. Два экрана телевизора. Весь вид патрульного вопил о том, насколько ему противно и неперспективно заниматься такого рода вещами, поэтому и можно снизойти до укоряющеугрожающего тона, свойственного, скорее, санитару закрытого учреждения для душевнобольных, чем представителю закона. Серая форма, с оранжевым воротником и рукавами. Нашивка на рукаве: «Salus populi suprema lex». Благо народавысший закон, ага, котики. Я оценила шутку. За поясом патрульного уместился внушительный арсенал. Черт возьми, этот пресный хрен был вооружен как легкий танк! В случае опасности, если ему не изменит хладнокровие, этот арсенал выручит практически из всех передряг. Впрочем, к черту арсенал. Милицию защищает законпрошу прощения, Закон. Достаточно поднять на патрульного мизинец, а ему укоризненно поднять брови, как уже можно начинать писать завещание. Государство печется не об отдельных судьбах, а о своем сытом благополучии.
Георгу не составило бы труда затеряться в толпе. Спрашивается, зачем ему неприятности? Но он не уходил. Более того, зайдя с права, развернулся лицом к мохнатой образинея хорошо видела, как на гигантской, как плафон, морде в тике дрогнул бычий глази вкрадчиво, словно искуситель, проговорил:
Государствоинститут, который проводит политику кнута и пряника. Хочешь попасть в немилость? Боюсь, такому крупному, красивому парню, как ты, это пойдет не впрок.
От этих слов лед непонимания треснул: господин Гигантская Морда, с рычащим «это был новый твидовый пиджак» разжал лапы и, улыбнувшись, выставил ладони в сторону патрульного, дескать, у меня ничего нет, я сахарный мальчик.
Георг поддержал меня, не дав упасть. Если бы не он, я бы распласталась по асфальту. Куртка помялась там, где ее сгребали два кулака, к влажной от содовой ткани липли кончики пальцев. И как я теперь? Мохнатый детина бросил в меня, вероятно, свой самый недовольный взгляд и вошел в поток манекенов. Просто недовольно зыркнул на меня и свалил. Пошел по делам. Пошел покупать новую «Ам-Незию». Или искать химчистку. За разлитую гребаную содовую этот двухметровый шкаф готов был выбить из меня мозги! Мелочный повод, впрочем, мой дядя умудрялся отыскивать поводы куда мелочней.
Патрульный стоял, сунув большие пальцы рук за кожаный ремень. Зеркальные «авиаторы» мигали, будто два зомбиящика. Зубочистка прилипла к нижней губе.
Нус, объяснитесь?
Георг фыркнул:
Да разве могу я уследить за каждым ее шагом? Отойдешь купить сигарет, а она уже с другим тискается! И потом ломай голову, чем она руководствовалась.
Я перевела взгляд на патрульного. Телевизоры на его лице взорвались брызгами красок и смехана одном из экранов за нашими спинами шла реклама крекеров; я смотрела в зеркальные «авиторы» и в них шумело море: бородатый мужик, типа Посейдон, сидит на пляже в шезлонге, смотрит в камеру, кладет в рот крекер, закатывает глаза и закадычно протягивает: «М-м-м! Соленые, как само море!» Кровь из глаз, кровь из ушей. Ублюдство, одним словом.
Кто?Перекатившись с лакированных носков ботинок на пятки, патрульный указал подбородком на меня.
Улыбка Георга была донельзя безмятежной:
Моя женщина.
На этих словах он встряхнул меня. В этом показательном жесте, как и требовалось, было мало любви.
Окинув меня взглядом, физиономия патрульного растеклась в улыбке, совсем как глазунья, в которую ткнули вилкой. Патрульный смотрел как на нечто съедобное. Проведя языком по верхним зубам, перекатываю зубочистку в другой уголок рта, патрульный поправил на переносице «авиаторы»-зомбиящики и сказал, чтобы мы убирались под три черта, пока Его Величество Закон, представителем которого он является, склоняет чашу весов в нашу сторону.
Прижимая меня к себе, будто жена нефтяного магнаташпица в норковом комбинезончике, Георг потащил меня к перекрестку. Широкие белые полосы, железные деревья с лампочками вместо листьев, зеленый глаз светофора, вереница машин. Часы на высоте восьмого этажа высветили 7:02 утра.
Какой-то нервный до чертиков тип за рулем хромированного монстра исходил в говно: пока я шла по «зебре», он сигналил. Я сделала неприличный жест в его сторону. Георг ускорил шаг, волоча меня за собой. Мы перешли на другую сторону асфальтовой реки и лишь тогда он убрал руку с моей талии. Отойдя от него на пару шагов, я вдруг подумала о том, что впечатлений за прошедшие сутки больше, чем от ночного дежурства в областной больнице, когда за стеной кто-то воет в эпилептическом припадке.
Ну вот,черноволосый выгнул спину, хрустнув позвонками,теперь ты у меня в долгу. Великолепное начало отношений, как по мне. Киса,добавил он сладко.
Мое лицо исказилосьстало выражать угрюмость и готовность наброситься с кулаками в правильной пропорции.
Эти его слова. Эти его проклятые слова! Я никак не могла выбрать, за какое из них мне в первую очередь ударить Георга. Я словно одновременно оказалась на дворовой распродаже, перед елкой со сложенными под ней подарками, в библиотеке в секции классики. Долг? Отношения? Киса? Именно эти три слова. Они поджаривали, подбрасывали на лопатке и вновь плюхали на сковородку, в обжигающее шипящее масло мой мозг.
Сжав руку в кулак, я сделала шаг в его сторону.
Георг улыбнулся:
Может, скажешь, как тебя зовут?
Вся злость вытекла из меня; я остановилась, разжала кулак, расслабила плечи, из груди вырвался вздох. Прокрутив в памяти, точно пленку, события последнего часа, я поняла: а ведь правдаон не знает, как меня зовут. Ни Нелли, ни Филипп, ни тем более яникто в присутствии черноволосого не упоминал моего имени.