И они продолжили разговор.
Менестрель, стало быть? Что ж, милости просим, народ мы гостеприимный. Но вот если девок вздумаешь портить, то уж не обессудь: приложим со всем усердием.
При этих словах посетители засмеялись, но таким смехом, что сомневаться в правдивости слов старичка не приходилось. Менестрель окинул их взглядомкрепкие, мастеровые, с мощными плечами, не иначе как кузнецы, дровосеки и плотникии заверил, к явному разочарованию дочки трактирщика, что у него таких мыслей нет и не было, а больше его интересуют легенды и просто истории, которые он намерен перекладывать в песни, чтобы развлекать Драконаего благодетеля.
Хм, заинтересовался старичок-крестьянин, и какие же истории?
Хотя бы о драконе вашем. Не боитесь вы его?
Все переглянулись и расхохотались, как будто менестрель только что разыграл шута, а не самым серьёзным тоном задал вопрос. Юноша нахмурился. Старичок снисходительно похлопал его по плечу:
А сам-то не боишься? С чего бы нам нашего господина бояться?
Как же! Говорят же, что драконы людей едят? вспомнил одну из легенд менестрель.
Все снова переглянулись, но на этот раз состроили серьёзные физиономии, а старичок-крестьянин беззаботно отмахнулся:
А, об этом Едят, конечно. По человеку в годтак заведено исстари. Быть может, господин наш Дракон тебя именно для этой цели и приволок. Жалеет своих-то.
Менестреля пробрал холодок.
А черепа складывает в одной из кладовых, продолжал старичок с серьёзным видом. Немалые тысячи!
Позволь-ка, перебил менестрель, которого даже некий зародившийся в душе страх насчёт личины Дракона не смог сбить с толку, мыслил он ясно и рассудительно, сколько же ему лет?
Старичок-крестьянин постучал по столешнице:
Видишь кольца? По ним возраст дерева определяют: одноза год. А мерил бы Драконтак одно за сто лет. Не меньше!
Трактир менестрель покидал озадаченным и даже растерянным. Пошутили над ним или нет, но задуматься стоило. Если уж не о плотоядности драконов, так о долгожительстве. Легенды о подобном умалчивали, упоминая лишь смерть драконов от руки доблестных рыцарей. А если думать своим умом, то Дракон не должен быть слишком уж стар, даже если летосчисление драконов и отличается от человеческого, ведь в его янтарных волосах не было и тени седины, а морщины на лбутак это обычное дело для людей (или драконов) серьёзных и вдумчивых.
Кладовая на тысячу черепов? пробормотал менестрель, вернувшись в башню и невольно разглядывая каждый угол, как будто думая отыскать там или сами черепа, или тайные знаки, которые непременно должны к этим самым черепам вывести.
Не особо надеясь на успех (понятное дело: если уж и прятать черепа, то в подземельях, а туда юноша в одиночку ни за что бы не сунулся), менестрель пробежался по лестнице, заглядывая в каждую из дверей. Все они были отперты, за исключением двери на четвёртом пролёте. Менестрель подёргал, повертел ручку, даже попробовал наддать плечом, но всё безуспешно. Тогда он встал на колени и приложил глаз к замочной скважине, пытаясь хотя бы так рассмотреть, что внутри. Черепов видно не было, комната вообще казалась пустой.
Что это ты делаешь, господин менестрель? удивился Дракон, который как раз вернулся в башню и застал юношу за этим недвусмысленным и точно неприглядным занятием.
Менестрель вскочил на ноги, вспыхнул стыдом и под пристальным взглядом Дракона как-то против своего желания или воли начал рассказывать, что увидел, услышал и узнал в деревне.
«Как же это так выходит? думал он в то же самое время. Слова-то как будто сами собой изо рта вылезают».
Дракон, воспользовавшийся вольно или невольно толикой чар, чтобы разговорить менестреля, слушал с серьёзным, даже несколько суровым видом, но в углах его рта то и дело подрагивало улыбкой, которую он пытался скрыть за напускной суровостью, а глаза начали озорно посверкивать, и это скрыть было уже сложнее.
Так верно ли это, что драконы людей едят? в лоб спросил менестрель.
Дракон взял юношу за плечи и подтолкнул к лестнице со словами: «Идём, так уж и быть, расскажу». Они спустились в трапезную, мужчина водворил менестреля за стол, сам присел на угол и, искоса на юношу взглянув, поинтересовался:
А что, страшно услышать правду?
Менестрель подумал, взлохматил рукой волосы и засмеялся:
Так-то страшновато, конечно, но больше любопытно.
Даже и не знаю, что тебе сказать, господин менестрель Дракон сосредоточенно почесал затылок, прищурился. Может быть, и едят. Что же до меня, то никакой «кладовой на тысячу черепов» в башне нет. А слухи эти Он засмеялся, уже не скрывая озорства, что никак не вязалось ни с его внешностью, ни с возрастом. Слухи эти я сам пустил, ещё когда люди сюда впервые пришли и вздумали здесь поселиться чтобы не докучали. В прежние-то времена боялись, теперьдело прошлое: вместо сказок детишкам рассказывают.
Щёки менестреля залил румянец. Досадно было не за то, что старичок его обманул, а за то, что он едва тому не поверил, как дитя малое, в самом деле! Однако же другое занимало его ум.
Так ты, верно, стар, господин дракон? предположил он осторожно, боясь навлечь на себя гнев столь неучтивым вопросом.
Ещё как стар, весело подтвердил Дракон и похлопал ладонью по столешнице: Посмотри-ка сюда, господин менестрель.
Столешница, как и в трактире, была из среза дерева, но диаметром превзошла бы и ту, что сам Святой Артур для Круглого Стола предложил.
Видел я эти деревья ещё молодняком. И те, что до них были, и многие дерева до этого. Точнее не скажу, господин менестрель: время для драконов течёт иначе, чем для людского рода. И Дракон любовно погладил столешницу, а взгляд его несколько затуманился, как будто он припомнил что-то или пытался припомнить.
Менестрель хотел счесть кольца, но счёт давался ему нелегко: дальше сотни он помнил смутно, нечего было считать такими громадными цифрами. Юноша посмотрел на руку, загибая пальцы, и прикинул, что Дракону в таком случае должна быть не одна тысяча лет. Он удивлённо вскинул брови, гадая, действительно ли Дракон «стар», или по драконьим меркамэто самый расцвет сил.
Так что съесть я тебя не съем, господин менестрель, заключил Дракон, посмеиваясь. А на крестьян не серчай: чужаков они редко видят, больше из любопытства над тобой подтрунили.
Они ещё говорили о разном в тот вечер: и о земле, на которой Старая Башня стоит, и о крестьянах, которые живут под Драконом уже не одну сотню лет, и о порядках в Драконьем уделе, и о прочих россказнях, которыми люди тешатся во всех королевствах
* * *
Менестрель к Дракону быстро присмотрелся. Бояться его не стоило, верно говорил старичок-крестьянин: суровостьнапускная, немногословностьвсё больше спросонья или от погоды, в прочее время и беседу вёл охотно, и смешлив был не по возрасту; работы не гнушался и каждое утро самолично чистил конюшни и полол грядки, сам готовил, сам посуду мыл, сам прорехи починял, хотя мог бы подрядить на эти работы любого из крестьян; не кичлив, а уж верно мог бы гордиться происхождением, что древнее самой Земли.
Менестрелю всё это в Драконе бесконечно нравилось, и он вскоре сам в этот неприхотливый быт втянулся: то двор вызовется подмести, то с сорняками расправиться, в общем, что по силамза то и берётся. В деревню изредка заглядывал, когда Дракон по своим драконьим делам из башни отлучался, крестьянские побасенки на песни перекладывал, а Дракон слушал и даже иногда что-то советовал (в песнях-то Дракон понимал едва ли не больше самого менестреля, вот только сам никогда не пел и никакого желания подтягивать менестрелю, даже после нескольких кубков, не изъявлял). Потихоньку башню исследовал: верёвкой обвязавшись, прошёлся по лабиринтам подземелий. Там всё больше кладовые с припасами были или вовсе пустые карманы, ничего загадочного. Парочка черепов отыскалась, но то, верно, были останки или незадачливых мародёров, которые попытались в отсутствие Дракона ограбить башню, да так и не смогли выбраться, или некогда обитавших в этих пещерах-лабиринтах древних людей, живших ещё прежде Дракона.
Осень между тем сети над лесами раскинула: пожелтели и начали облетать листья с деревьев, только клёны ещё держались и сияли алыми всполохами, как маяки, да невозмутимо качали пушистыми лапами ели. Травы и кусты скукожились первыми заморозками, поля редели и плешивели. Птицы ещё не подались на юг, но уже сбивались в стаи и кружили над полями, оглашая воздух пронзительными криками. Тоскливая пора!