И Веча вдруг осенило: а ведь у её дочери есть отец. Точнее, был. Человек, с которым мехрем разделила постель и согласилась разделить будущее. Ему улыбалась, дарила ласки и сообщила о грядущем прибавлении в семействе. И было у них понимание с полуслова, и общие тайны на двоих, и волнующая интимность. Вот как птицы вьют гнездо, чтобы высиживать птенцов, так же и амодарка обустраивала свой дом.
Бес его знает, почему в голове возникла такая ассоциация, наверное, из-за хрупкости мехрем. Не то, чтобы Веч интересовался подробностями её биографии. Тут и расспрашивать не о чем. Ну, был муж. Ну, погиб. Такое сплошь и рядом.
И неожиданно пришло на ум: тот человек - муж мехрем - много для неё значил. И получив известие о гибели, она осталась верна его памяти. Ведь амодары, единожды вручив свои чувства, преданы избраннику до конца жизни. А стало быть, с ним, с Вечем, мехрем делит постель по необходимости. И неважно, из-за беспокойства ли за дочь или из-за страха перед произволом победителей, или из-за горячей веры в то, что Веч защитит от домогательств соплеменников.
Но ведь неправда, что согласилась стать мехрем по нужде, он не мог ошибиться. Потому как сияла, о дочери говоря, и таким же светом его, Веча, одаривала. А потом сияние раз от раза стало реже, и он решил, что померещилось. Хотя нет, Веч поймал себя на том, что, возвращаясь с заданий, с нетерпением ждет момента, чтобы застать врасплох нежданной встречей и увидеть вспышку радости в глазах - такую яркую, что глазам делается больно, а сердцу горячо.
В конце концов, какое ему дело до телячьих нежностей? В свое время Веч прослушал лекции по менталитету амодаров и знает, что, потеряв свою половину, те тоскуют и чахнут, и предпочитают ритуальное самоубийство. Но ему плевать на терзания одиноких и несчастных.
Однако ж спросил у друга, как бы между прочим:
- Ты видел, в глазах у амодарок есть что-то такое...
И не договорил: "что выворачивает душу наизнанку".
Крам ответил:
- Экий ты впечатлительный. Может, бес вселился в мехрем и тебя зачаровал?
- А твоя амодарка? Разве не замечал в ней что-нибудь необычное?
- Замечал, - ответил Крам загадочно и, выдержав драматическую паузу, сказал: - Она горячая штучка. Знает, как ублажить.
И заржал, увидев разочарование и досаду Веча.
- А что, разве не похоже на чудо? Амодарки в таких делах - как бревна с лесоповала. И не загружай голову чепухой. Ты оплачиваешь, а мехрем отрабатывает, как умеет. И в глаза ей смотри пореже.
Действительно, амодарки в постели похожи на вяленых рыб. И мехрем Веча робка и нерешительна на эксперименты. К тому же, тонка как тростиночка, боязно переломить её пополам. Доугэнцы любят, когда безудержно, как пожар, и взрывно, а амодаркам подавай целование-обнимание. Однако ж, Веча порадовало, что его мехрем не стала настаивать на сюсюканьях. Идиот он, что купился. Оказалось, амодарки - превосходные притворщицы. Еще один штрих к портрету нации трусов.
Вот тогда-то Веч и взял в руки первую бутылку сахша. Потягивал из горлышка и гадал. Улыбается - искренне ли? Опускает глаза - стеснительна или искусно играет? Расспрашивает - дань вежливости или неподдельный интерес?
Веч и сам не понимал, почему его задела неискренность мехрем. Спрашивается, на что сердиться? Он содержит, она предоставляет свою компанию и свое тело. И старается. Иначе как он смог обмануться и не заметил фальши?
Друг прав. Не стоит усложнять там, где просто. Он, Веч, выполняет свои обязанности как покровитель, и его мехрем не знает ни в чем отказа. Всё есть и ещё будет, только пожелай.
Поначалу он ходил гоголем. Не всякая амодарка согласится стать мехрем, а он заполучил, без шантажа и угроз. Местные женщины пугливы и с легкостью выбирают тхику*, нежели постель с чужаком. Потому и считается, что амодарская мехрем сродни экзотике. Но это теперь. А в начале войны думалось иначе.
Мехрем Веча, и правда, напоминает экзотическую птичку. Худоба, характерная при недоедании, сошла, и тело налилось женственностью. Такое и помять не грех. И Веч охотно мял, получая, как он считал, ответный отклик. И не задумывался о том, что будет через месяц или через полгода. А что будет? Сейчас он служит здесь, в южном гарнизоне и считает дни до возвращения домой. А что станет с мехрем?
Если Триединый благословит, на священной земле родится еще один ребенок. Дитя Доугэнны.
А вдруг не благословит?
Впервые, крутя стакан в руке и разглядывая прозрачную янтарную жидкость на свет, Веч задумался. О том, что меньше чем через три месяца отправится на родину, по которой скучает неимоверно. А Амодар прекратит свое существование, и мехрем останется здесь, на земле, которая обречена стать провинцией Ривала*.
А что думает по этому поводу друг?
- Что ни день, то один вопрос тупиковее другого, - заметил тот философски. - Весна придет, тогда и подумаю.
- Твоя мехрем спрашивала, какое будущее ожидает её страну?
- Представь, нет. Она в кровати не разговаривает. Работает, - хохотнул Крам.
- А если скажет, что тяжела?
- Поедет в Доугэнну. Выберет любой церкал*, и я помогу обустроиться на месте. Наши кланы, сам знаешь, не жалуют амодаров.
Кланы небесного круга, издревле обосновавшиеся возле Полиамских гор, понесли наибольший урон в войне. И категорически отказались принимать амодаров на поселение, предпочтя объединиться и восстанавливать совместно разрушенные церкали.
- Но ребенка не брошу. Признаю, - добавил Крам.
Признание отцовства - уже немало. Сын или дочь получает право на клановый знак и может рассчитывать на поддержку семьи. Стать частью клана - значимый и важный подарок для каждого ребенка в день его взросления.
Так что же станет с мехрем?
Доугэнцы не привязывали себя долгосрочными отношениями с местными женщинами. Развлекся, сделал ребенка, и на том песня спета. Амодарка пакует вещи и уезжает на поезде. А на очереди стоит следующая. Ни одна не осталась, потому что знают: свои же, прознав, заклюют. Да и Веч после капитуляции сгоряча и спьяну поспорил с приятелем из генштаба на ящик вина: кто больше обрюхатит.
И судя по всему, приятель выиграет.
- Слышал, ты поймал птичку и нянчишься с ней. Мне вторая амодарка на днях сообщила, что тяжела, а ты с одной не можешь управиться, - подшучивал он по телефону.
- Не спеши говорить "хей!" - отозвался Веч и вдруг понял, что у других птичек не будет сияющих глаз. И не будет внутреннего света, идущего, кажется, из сердцевины души.
- Ладно, поглядим, кто кого. Всё равно тебя переплюну.
- Торопишься, брат. Время рассудит, - ответил Веч.
- Ну, ты жук, - засмеялся приятель. - Подозреваю, тебе есть, чем крыть. Жди в гости. Вот вернемся домой, нагряну обязательно. Посидим, погудим. Бесова отрыжка, я же на таблетки подсел. Сердце ноет, сил нет. И терпения не осталось. Родных вспоминаю, о Доугэнне без конца думаю.
И Веч с ним согласился. И не стал говорить, что запутался вконец и поэтому пил напропалую несколько дней, пытаясь изгнать бесов, забравшихся в голову.
Прежде всего, уязвляло притворство мехрем. До такой степени уязвляло, что Веч чувствовал себя обманутым. Он же видел, что её влекло к нему, и влечение противоречило имеющимся представлениям об амодарах.
"У них своеобразная нервная система" - трактовали лекции по менталитету. Взять ту же тхику, которую доугэнцы так и не смогли постичь. "Амодары - прирожденные дипломаты" - объяснял лектор. - "Имеют склонность к артистизму, преуспевают в искусстве. И при всём прочем чувствительные натуры, способные распознавать ложь на уровне интуиции, не говоря об эмоциях". А еще однолюбы. И с разбитым сердцем долго не живут. Вянут и болеют.
Какое Вечу дело до её сердечных болезней? Никакого. Его дело - получать то, что полагается покровителю. И вообще, амодарки - не те женщины, о чьих чувствах нужно беспокоиться. Достаточно пользоваться, как и всем прочим, что раньше принадлежало Амодару, а теперь по праву победителя перешло к Доугэнне.
Веч представлял, как она благословляет мужа на войну и радостью читает письма с фронта, в которых супруг хвастает убитыми врагами. И стакан наполнялся сакшем.
Представлял, как она вслушивается в сводки с места боев, а после в приподнятом настроении обсуждает с соседями победоносное наступление амодарских войск. И новая порция спиртного отправлялась в горло. А в груди начинало клокотать, норовя выбраться наружу, то, о чем Веч успел подзабыть. Ненависть.