И чего-то еще.
Тук. Тук. Тук
Его голова медленно повернулась в сторону дальнего угла. Лежавший обособленно от всех остальных, в напольной витрине, на постаменте высотой до бедра и в освещении прожекторов, этот фолиант явно высоко ценился, больше всего остального.
Тук.
Балз подошел на звук. На зов книги. На
В глубине души он осознал, что не в силах отвернуться. Но он был настолько очарован тем, что предстало перед ним, что не обратил внимания на свое пленение и даже не подумал изменить пункт назначения. И когда он подошел к витрине, у него перехватило дыхание.
Я здесь, прошептал Балз, откладывая часы на стеклянную поверхность. У тебя все нормально?
Как будто перед ним потерянный ребенок. Которого нужно спасать. Лично ему.
Бесценный артефакт был обтянут какой-то темной крапчатой кожей, от которой у него по затылку побежали мурашки. Старая. Фолиант был очень и очень старым. На обложке не было тисненого названия, и страницы казались толстыми, как пергамент
Запах был скверным.
Пахло смертью.
Когда волна тошноты скрутила внутренности, Балз прикрыл рот ладонью и подался вперед за рвотным позывом
Звонок его сотового телефона ударил словно разряд тока, его тело оторвалось от пола.
Что за хрень? Он поставил его на беззвучный режим
Слабый и дезориентированный, Балз судорожно достал телефон.
Алло? Алло?
Пора домой, Балз. Прямо сейчас.
Сначала он не узнал голос. Он не часто ему звонил.
Лэсситер?
Зачем падший ангел звонил ему
Его взгляд вернулся к книге на подставке, и Балз снова дернулся. Книга открылась сама, обложка откинулась в сторону, страницы зашелестели в спешке, не поддаваясь законам физики и здравого смысла
Немедленно, рявкнул Лэсситер на другом конце. Возвращайся домой прямо сейчас, чтоб тебя
Балз вытянулся в струну. Что-то в словах ангела разбило сковавшее его заклятье, и с некоторой долей ясности он понял, что если не дематериализуется прямо сейчас, то не видать ему свободы никогда.
Что бы это ни значило.
Когда он закрывал глаза, книга так и застыла в открытом состоянии, и Балз понял, что на самом деле ее не освещали отдельные лампы; фактически, она светилась сама по себе. И он должен был прочитать то, что было начертано на ее страницах, слова предназначались ему одному
Внезапно его физическая форма превратилась в невидимое облако, и он унесся прочь через комнаты с коллекциями к ряду окон, выходивших на реку Гудзон. Проскользнув сквозь одну из стеклянных панелей, он потоком молекул двинулся на север, чувствуя холодный бодрящий воздух, даже не имея телесной формы.
Но может холод охватил не тело, а его чувства?
Приказ вернуться в центр города, к «Коммодору», снова войти в триплекс и прочитать то, что было предназначено ему одному, был почти непреодолим. И все же он точно знал, что там была своего рода инфекция, что-то, что могло проникнуть в него и сожрать его разум и мозг, и что эта болезнь души вполне могла оказаться заразной.
Так что он мог наградить ею тех, кого любил больше всего.
И только что его спасли.
А дважды подряд не везет, особенно в одну гребаную ночь.
Что, черт возьми, только что произошло? гадал он.
Спустя несколько мгновений на горизонте показалась гора с особняком Братства Черного Кинжала, с высокими склонами и куполообразной вершиной, ее поросшие соснами очертания образовывали одну сторону долины. Под защитой мис, благодаря брату Вишесу, территория хоть и отображалась на «Гугл-картах», но без четких указаний ты никогда не найдешь дорогу, ступив туда одной ногой.
Все было размытым. Сбивало с толку. Дезориентировало.
И чувствовал он себя аналогично.
Приняв форму, Балз ощутил тошноту, и он дышал через нос, пытаясь успокоить желудок
Что за хрень?
Вместо того чтобы оказаться перед большим серым особняком, он принял форму позади и прямо сейчас смотрел на окна второго этажа.
Но не сюда он себя направлял. Почему он оказался
Заунывное уханье совы вспороло ночную тишину, и у Балза возникло внезапное желание рвануть быстрее внутрь как будто кто-тоили, что еще хуже, что-тоидет за ним
Из ниоткуда в его мозг ворвались воспоминания. Он моргнул, и ранняя весна, когда снег почти весь растаял и ушел из садов и зимнего бассейна, исчезла с глаз. Внезапно наступил разгар зимы, все было покрыто белым снегом, холодный воздух бил его по лицу и трепал волосы. Он больше не стоял на земле. Он взбирался по стене дома, без страховки вцепился в заполненные раствором швы своими альпинистскими ботинками и пальцами, он чинил ставни на втором этаже, защищающие от дневного света. Несколько панелей вышли из строя в метель, и пока бушевала буря, он и другие домочадцы делали все, что могли, чтобы вернуть стальные ставни на место. Да, вот только он ни разу не Тим Аллен из шоу «Большой Ремонт». Удар электрическим током от электропривода стал для него шокомв прямом и переносном смыслеи он не помнил, как его сбросило с подоконника в воздух.
Он был мертв, когда упал на заснеженный газон. Зи и Блэй сделали ему искусственное дыхание, чтобы спасти жизнь, и ему сказали, что ситуация была критической.
В знак благодарности, он принес им сообщение с Другой стороны.
Демон вернулся.
Эти слова он произнес, когда, наконец, пришел в себя, хотя он не помнил, как говорил их, не помнил, как умирал. Он узнал, что вылетело из его рта только потому, что Братья обсуждали это, и узнал, что на короткое время стал трупом, только из записи в его медицинской карте.
Такого не бывает от пореза бумагой
Демон вернулся.
Когда Балз услышал повторение этой фразы в своей голове своим собственным голосом, под одеждой выступил пот, и он вытер лоб дрожащей рукой
Ты все сделал правильно.
Голос Лэсситера слышался издалека, он посмотрел на телефон в руке. Поднеся устройство к уху, он спросил:
Правда?
Я здесь.
Балз посмотрел направо. Ангел стоял на углу дома, в французских дверях.
Иди сюда, сказал Лэсситер, протягивая ладонь.
Куда я попал, когда умер? Балз уставился в землю, пытаясь представить, как его тело выглядело на снегу. Он лежал на спине? Должен был, если его отбросило от окна. Я знаю, что не отправился в Забвение. Я не видел двери. Я ведь должен был видеть дверь, да
Не волнуйся об этом. Зайди в дом
Он взглянул на ангела стоящего у особняка.
Как ты узнал, что нужно позвонить мне именно в тот момент?
Тук.
Лэсситер больше на него не смотрел. Он был сосредоточен на чем-то вверху и слева, в небе.
Мне нужно, чтобы ты вошел внутрь. Прямо сейчас.
Тук. Тук.
Ну, а мне нужно, чтобы ты рассказал, что происходит
Бальтазар, поверь мне. Ты должен зайти в дом
Тук, тук, тук, туктук
Вдруг сверху, со всех сторон раздался этот звук, и Балз инстинктивно пригнулся, присел, прикрыв голову.
Птицы. Разлетелись, словно их спугнули.
На фоне звезд из леса вырвались сотни птиц, спавших по ночам, бьющиеся в отчаянии крылья воробьев, голубых соек и кардиналов, разлетающихся во всех направлениях, и их хрупкие тельца заслонили полотно далеких галактик, мерцающих в небе.
На долю секунды Балз подумал о скелетах летучих мышей.
А потом он ощутил чистый ужас.
Поддавшись внезапной вспышке страха, он бросился бежать и почему-то он знал, что не стоит ломиться в другие двери. Каким-то образом он знал, что Лэсситер был у единственного открытого входа, падший ангелего единственная надежда, его спасение от судьбы худшей, чем смерть.
Хотя он не знал, кем или чем был его преследователь.
Легкие Балза горели от нехватки кислорода, а его ноги работали быстрее, чем когда-либо за всю его жизнь. И когда он приблизился к тому месту, где ангел высунулся из особняка, Лэсситер начал криком подгонять его
Когда Балз оказался в пределах досягаемости, ангел протянул руку и затащил его внутрь, хлопнув дверью и прислонившись к ней всем телом. Сам Балз споткнулся и проехался по персидскому ковру библиотеки.
Туктуктуктук
Когда поток этого звука разнесся по комнате, по всему особняку, Балз перевернулся на спину и попятился от шума. То, что преследовало его, ударилось о стекло французской двери с тем же стуком, что звал его в комнату в триплексе, звал к книге.
Только громче. Более требовательный.
Словно обиженный, возмущенный отказом.
Что, черт возьми, здесь происходит? потребовал ответа Балз.
Но ангел, казалось, не слышал его. Лэсситер закрыл глаза странного цвета и удерживал собой дверь, его огромное тело напрягалось и вибрировало от мощи, его светлые и черные волосы ниспадали на согнутую грудь и руки.
Как будто он один не пускал внешнюю угрозу в особняк.
Она вернулась, услышал Балз свой пораженный шепот.
Глава 12
Когда солнце начало подниматься над Колдвеллом, демон Девина выключила свою плиту «Викинг» и переставила сковороду на столешницу. Она выбрала белую квадратную тарелку, на которую положила с помощью щипцов из нержавеющей стали два куска мяса, приготовленные по идеальному рецепту, добавив всего лишь щепотку соли и перца, а несколько капель оливкового масла первого холодного отжима на сковородке дали хрустящую корочку.
Простота в совершенном исполнении. Намного лучше высокой кухни, для приготовления которой требовался рецепт на двенадцать минут чтения и перевода с французским словарем.
Взяв бокал вина, Девина отнесла еду к своему столу и села спиной к кухне, чтобы видеть все свое богатство. Ее личное пространство, ее логово, если хотитепредставляло собой большое открытое помещение в подвале одного из старых офисных зданий в центре города. Технически это было одно из десятка или около того складов, которые чаще всего использовались дляскукотища! корпоративных архивов, помещения предоставлялись конторам, которые занимали целые этажи на верхних уровнях.
Ее отличался, и не потому, что она могла по своему желанию замаскировать склад и его драгоценное содержимое. Вместо тупых документов и бесполезных жестких дисков или что там еще хранилось на других складах, ее пространство было наполнено красотой.
Взяв вилку и нож«Christofle», чистое сереброона разрезала мясо и положила кусочек в рот.
Черт. Жестковато. Доказательство того, что внешний видне показатель ценности.
С гримасой проглотив кусок, Девина взяла свой совиньон блан и сделала большой глоток с тонкой кромки хрустального бокала. Люди в большинстве своем отдали бы предпочтение красному вину, но оно было слишком тяжелым для нее и, Боже, мясо вышло ужасным. Напоминает прием лекарства, неприятно, но с пользой для тела.
Ну, Девина надеялась, что так и было. В противном случае она зря теряла время.
Чтобы отвлечься от знакомого стервозного неудовлетворения, нотки которого появились в ее внутреннем монологе, Девина с гордостью окинула взглядом свою одежду от кутюр, которую собрала за десятилетия. Какие-то вещи были оригинальными, из семидесятых, восьмидесятых и девяностых. Что-то она купила совсем недавно в элитных винтажных магазинах. А некоторые были совершенно новыми, с Пятой авеню, Родео Драйв и Уорт авеню.
В ее коллекции значились такие шедевры как: «Гуччи», «Виттон», «Эскада», «Шанель», «Армани», «Лакруа», «МакКуин», «МакКартни». Если бы она придерживалась иной эстетики, то могла бы пойти в сторону «Мэн-Бокер» и «Живанши», но Одри Хепберн всегда вызывала у нее изжогу.
И не забывайте про аксессуары. Черт возьми, она носила «Маноло» еще до Кэрри-мать-ее-так-Брэдшоу, а подошвы на ее шпильках сверкали красным цветом за много лет до того, как плебеи открыли для себя «Лубутен».
И не только потому, что она шла по пролитой ею крови.
Вернемся к прекрасному гардеробу. Конечно, ее очень радовали стойки с одеждой, юбки, платья, блузки и брюки, развешанные по бесчисленным вешалкам. Были секции для отдельных предметов одежды, а также секции с готовыми образами от дизайнеров. Целый стол для «Биркин» и набор полок под «Шанель». Но расстановка не была фиксированной. Она регулярно меняла вещи местами. Иногда раскладывала в хронологическом порядке по эпохам; иногдапо цвету. Однажды она попыталась отсортировать по цене, но сделать это было невозможно. У старых вещей были бирки с центами по современному курсу, а редкость и история делали их бесценными.
Ешь, сказала Девина себе. Ты должна есть.
Пока она давилась бóльшим из двух кусков, ее взгляд ласкал визуальное разнообразие перед ней, шелка и блестки, кашемир и мех, сумки, обувь и нижнее белье, многообразие цветов, текстур и форм для самовыражения. И коллекция служила источником полного удовлетворения и счастья, каждая вещь была для нее как ребенок, усыновленный в любящий дом. Украла ли она одежду или заплатила покупную цену, сняла ли с трупа или подарила сама себе, право собственности было бесспорным и неизменным, а ее красота всегда увеличивалась в тысячу раз тем, во что она облачала свое идеальное тело.
Одежда была ее ореолом света, которым она по своей природе никогда метафизически не обладала.
Но, черт возьми, она может позволить себе выглядеть шикарно, пока творит свое зло.
И тем не менее
Столовое серебро мягко звякнуло о тарелку, нарушая царившую вокруг тишину, которая напоминала о том, что обожаемые ею вещи могли приземлять ее и служить важным источником возбуждения и предвкушения, но в конечном итоге эти шедевры модного искусства не могли к ней прикоснуться. Обнять. Смеяться и плакать вместе с ней.
Она была одна в переполненной комнате.
Отодвинув тарелку, Девина откинулась на спинку стула, покручивая бокал в руке, кружа желтую жидкость по внутренним стенкам.
Кьянти и стручковая фасоль, да? подумала Девина, изучая золотистый напиток. Как тривиально.
С другой стороны, человеческие органы вряд ли были деликатесом, не так ли? И, что еще хуже, еда совершенно не помогала.
Она ела не ради своего здоровья, черт возьми.
Во всяком случае, не для физического.
Должен быть способ поймать любовь, любовь, которую она видела в парах, любовь, которую сумели обрести все на планете, кроме нее. Она была демоном, но это не значило, что у нее не было чувств. Что она не желала чувствовать себя драгоценной. Быть значимой, уникальной, важной в глазах того, кого она сама бы выделяла, ценила, уважала.
Это естественное желание.