У старушки-судьбы есть довольно занимательная традиция: сладкие моменты счастья она чередует с неудачами, белые полосыс черными. Судьба ратует за разнообразие. И как ее ни уговаривай, к каким хитростям ни прибегай, она остаётся верна себе и своей идиотской «зебре».
По меркам судьбы, Пелагея пережила слишком много счастливых моментов, так что ее персональная чёрная полоса была уже на подходе. Точнее, две аккуратные лыжные полосы.
В заснеженный лагерь на лыжах приехала Эсфирь. Она была чем-то глубоко озабочена и пришла в откровенное замешательство, когда над нею с глупым «Курлык! Курлык!» принялась кружить горлица.
Пелагея, ты, что ли? наконец догадалась она.
Ха-ха-ха! с закрытым клювом пропищала горлица. Я, кто же еще!
Послушай! Это, конечно, здорово, что ты можешь превращаться! задрав голову, крикнула Эсфирь. Но я здесь, чтобы просить тебя о помощи. У Юлианы большие проблемы. Кажется, однажды ты уже была недалеко от того места, где ее держат. Покажешь дорогу?
С направлениями у Пелагеи-горлицы всегда находился общий язык. Она могла ориентироваться по солнцу, по звездам и даже по ветру. Знала, где безопасней приземлиться, а где и вовсе не стоит.
А тут в довесокпутеводные иероглифы, действие которых не изгладилось окончательно.
Подожди меня здесь! пискнула горлица. И упорхнула, чтобы через несколько минут вернуться с зажатым в лапках крюком, на конце которого болталась банка со светлячками.
Ты их с собой берешь, что ли? удивилась Эсфирь. А не надорвёшься?
Ерунда, заверила Пелагея, тяжело взмахивая крыльями.
Она была довольно упитанной крупной птичкой, но банка всё равно тянула к земле.
«Оставила бы светлячков в метадоме да не мучилась. Что за глупая прихоть?»скажете вы.
Пелагея и сама не могла взять в толк, ради какой сушеной зелени дались ей светлячки. Они зачем-то понадобились внутреннему голосу и шестому чувству. Эти двое наперебой занудно твердили: «Возьми банку, возьми банку». Вот и как тут не взять?
Извини, я бы помогла, развела Эсфирь руками, в каждой из которых было по лыжной палке. Но, как видишь, немного занята. В рюкзак тоже не влезет. Он битком набит оружием, аптечкой и Шансами. Мало ли что пригодится.
Откуда у Эсфири детский школьный ранец с пучеглазой совой и сердечками, Пелагея решила не уточнять. И напрасно: узнала бы о подруге много нового. Например, что она изобрела способ красть вещички у ничего не подозревающих мирных граждан, всего-навсего просунув руку в экран, которых в амфитеатре пруд пруди (оказывается, так можно!). Что вооружаться она предпочитает ножами и вилками из столовой Вершителя, а еще кастетамитакже незаконно приобретенными.
Если выдохнешься, сказала Эсфирь, сядешь мне на плечо.
«Если выдохнусь, подумала Пелагея, рухну в какой-нибудь сугроб. И везите меня в реанимацию».
Она летела под звездами, которые были похожи на сотни далёких маячков. И каждый из них звал: «Сюда! Ко мне!». Снег умиротворяюще скрипел под лыжами Эсфири. Блёстки снежинок носились в воздухе.
И только мороззараза колючаяпортил всю идиллию. Похоже, он задался целью сотворить из горлицы ледышку. Она мёрзла, даже несмотря на воздушные прослойки в перьях. И в какой-то момент банка со светлячками просто выпала у нее из лап.
Эсфирь остановилась, хлопнула себя по лбу и с чувством сообщила, что она та еще тупица. Надо было сразу подвесить банку к рюкзаку. А не выяснять опытным путем, как долго горлица пролетит с грузом под действием гравитации.
Прости, сказала она, прикрепляя крюк к петле на ранце. С некоторых пор я сама не своя. Представляешь, этот урод Вершитель украл мое сердце.
В каком смысле украл? пискнула горлица, присаживаясь ей на плечо. Ты, случаем, не влюбилась в него?
Пфф! скривилась Эсфирь. Нет, дорогая, дела обстоят куда плачевней: он заменил мое сердце живым кристаллом, пока я была в отключке. Наделил всемогуществом. Дал право распоряжаться судьбами.
А ты что?
Сослала его в одно надёжное место, подумать над своим поведением.
Разумно, отозвалась Пелагея. Но всё же не торопись с выводами. Со мной он провернул то же самое. Вместо сердца вставил кристалл. Но Вершитель вроде как спас меня, дав вторую жизнь. Так что я на него зла не держу. Может, он и тебя спас? Подумай хорошенько.
Спас? Хм Разве что от прежней, неидеальной меня.
Глава 27. Последний аттракцион
Ой, всё! отмахнулась Эсфирь, выйдя из задумчивости. Пустые разговоры. Давай скорее продолжим путь.
С непривычки, из-за долгого отсутствия практики крылья у Пелагеи побаливали. Мороз вытягивал из нее остатки тепла и сил, и она уже жалела, что ввязалась в эту авантюру. Куратор ведь просил не исчезать. Кто за нее учиться будет? Кто ювелирное искусство будет постигать?
«Сначала Юлиану спасёми сразу за учёбу, честное слово!», клятвенно обещал внутренний голос. Ох, ненадёжный он стал компаньон. Совсем от рук отбился.
Пелагея летела против ветра, слабея с каждой минутой, и задавалась вопросом: какого размера сейчас тот кристалл, что вживил в нее Вершитель? Ведь наверняка уменьшился. И энергии, конечно, генерирует недостаточно.
Горлица поняла, что еще немногои можно будет закапывать ее бездыханный труп. Она притормозила и опустилась Эсфири на плечо.
Что, совсем худо? спросила та.
Крылья ломит, пожаловалась Пелагея.
Тогда, может, ты обратно превратишься и пешком пойдешь? предложила Эсфирь. Неумолимая и отчаянная. Сегодня она точно не предложит отступить.
Нельзя превращаться, пискнула горлица. Без одежды замерзну насмерть. Если б я ее себе сама сшила, трансформация прошла бы по всем правилам. Ой, я и перстень ведь в той комнате обронила
Эсфирь нахмурилась, решительно отбросила палки, стянула перчатки и взяла пташку в руки. А руки у нее были горячие, как прогретое солнцем лето. Да и вся она, если начистоту, была летом. Спелым, сочным июльским днём в обличье женщины. Высоким небом августа, которое утрамбовали в хрупкую человеческую оболочку и заставили жить в мире, полном проблем.
А потом, не спросив, отняли сердце.
Эсфирь всё еще злилась на Вершителя. Ей казалось, что приговор к кукольной колонии строгого режима для этого расчетливого мерзавцаслишком мягкое наказание. И поразмышлять над степенью своего коварства у него там не выйдет. Он будет лежать на какой-нибудь кушетке, вытянув руки по швам. Одеревеневший, безмозглый, как глиняная статуэтка на музейном хранении. Лежатьи наслаждаться жизнью. Вернее, ее отсутствием.
Десять лет, двадцатьне имеет значения. Безмозглому законсервированному Вершителю любой срок в небытии как с гуся вода.
Ну что, согрелась? спросила Эсфирь у горлицы. Та издала удовлетворенное «Урр!» и спорхнула с ее руки.
И в этот же миг кто-то швырнул в них снежком. Мимо. Следующий снаряд впечатался в рюкзак Эсфири, и она разгневанно обернулась. Снежная баталия? Кому там, интересно, неймется?
Из-за скалы, девственно белой, как и весь снег в округе, слегка пошатываясь, вышел Гарди. И если бы у Пелагеи-горлицы имелись пятки, ее сердце (вернее, кристалл) стопроцентно ухнуло бы туда. А Гарди, расслабленный, лощёный, пригладил свою встопорщенную шевелюру, блеснул в лунном свете образцовой хищной улыбкой и подбросил на ладони очередной снежок.
Мысли Пелагеи экстренно организовали собрание, и в мозгу сформировалось несколько выводов.
Вывод первый: козловод (козлодой, козлопас и прочие «козло-», на какие хватит фантазии) всё-таки выжил. Хотя она была уверена, что куратор его пришил.
Вывод второй: Гарди следил за ней и прибыл по ее душу. Очевидно, с той же подлой цельюпришить.
И вывод третий: похоже, у него случился сбой в программе (если таковая имеется). Собрался уничтожить Пелагею снежками? Ха! Как это мило!
Впрочем, целился он почему-то в Эсфирь.
Она стояла, вперив в негодяя воинственный взгляд, когда следующий метательный снаряд вмазался ей аккурат в живот, обтянутый пёстрой тканью лыжного костюма. Снежок Эсфирь стряхнула. То есть попыталась стряхнуть. И с ужасом обнаружила, что какая-то извивающаяся мазутно-черная гадость размером с кулак цепляется за ее пальцы.