Когда он был уже внутри, крепление занавески с треском оторвалось и он полетел вниз кувырком. Через секунду ему по ногам ударила штанга, на которой держалась занавесь. Ударила больно; Пьеро зашипел, как кошка.
Откуда-то из бесконечной дали послышался голос Арлекина:
Да чего с ним сделается? Проспится.
Другой голос, женский, смутно знакомый, спросил с беспокойством:
Й-извините, но он, кажется, не дышит? И губы синие? Пульс над проверить
Дышит он, дышит этот голос тоже был смутно-знакомый, но он удалялся, тонул за гранью, в бездне безвозвратной. Вся реальность была здесь: выцветшие набивные обои с голубками и улиточками, лампочка на шнуре, продавленная тахта, застеленная ватным одеялом. В углу темнели штабеля книг, наваленных друг на друга. Поэт подошёл поближе, и ему в лицо блеснула надпись с корешка«Русско-кредитный словарь».
В эту секундубудто включилось что-тоПьеро накрыли запахи. С улицы несло навозом, жарой и пылью, в комнате пахло сыростью, мокрой бумагой и гнильём, из коридора тащило чем-то вроде масляной краски. Откуда-то из неведомых далей пахло чем-то томительно-сладким и в то же время неприятно-химическим.
Это керосином пахнет, раздалось в голове.
А чтоим пахнет? полюбопытствовал Пьеро, открывая дверь в коридор.
Делишки наши скорбные, сообщил неизвестный и замолчал.
Сначала Пьеро показалось, что в коридоре темно. Однако через пару мгновений он понял, что коридор освещён каким-то мертвенным белёсым светом, до того гадким, что оскорблённые глаза просто отказывались его воспринимать.
Он огляделся. Коридор был неожиданно длинным, уходящим куда-то очень, очень далеко, в дурнуюбез всяких сомненийбесконечность. Стены были выкрашены зелёной краской депрессивно-суицидального оттенка. Пол покрыт чем-то вытертым, с пузырями и вмятинами. Некрашеный плинтус, местами отходящий от стены, уходил в те же невнятные нети.
Осторожно ступая по полуноги зачпокали о покрытие, звук был не столько противным, сколько зловещим, Пьеро прошёл метров десять. Коридор всё не кончался. Не было даже ощущения движения: казалось, что он стоит на месте, а картинка, подёргиваясь, движется на него.
У Пьеро появилось чувство, будто он нырнул в затхлую глубину. Потянуло жутью, мороком.
Что-то тихо скрипнуло у него за спиной. Пьеро оглянулсяи увидал такой же бесконечный тёмный зев, что и спереди.
Поэт решился действовать. Подойдя к ближайшей дверина ней была табличка с надписью «Verbandraum», он с силой рванул ручку на себя.
Дверь распахнулась. В лицо ударил настоящий дневной свет. Пьеро зажмурилсяглазам стало так больно, будто он бродил в том коридоре несколько суток.
Раз уж пришёлв кресло сядь. И не мешайся, пожалуйста, источником ворчания был вытянутый тёмный силуэт у окна.
Пьеро кое-как проморгался, покрутил головой в поисках кресла, но ничего такого не видел. Комната была внутри голой, будто здесь поработали судебные приставы или очень добросовестные мародёры. Даже обои отсутствовали. Пустоту нарушали всего два предмета: мусорный бачок с чёрной педалькой на боку и картина на стене: беременная хомосапая самка в белом, лежащая под деревом, с мечом в правой руке и трезубцем в левой. Прямо над выпуклым животом с ветки свисало огромное, размером с живот, яйцо. Картина чем-то напоминала фразу в приказном тоне на чужом языке. В ней присутствовал какой-то смысл, простой и конкретный, вот только подступиться к нему было неоткуда.
Представь себе это в динамике, посоветовал силуэт. В простейшем случае получится иллюстрация к афоризму Дантона. Конечно, предметы надо уменьшить и переосмыслить. Например, как нож и вилку. Сечёшь аллегорию?
Не-а, признался Пьеро, присаживаясь. Кресло сыто скрипнуло, и тут он с запозданием понял, что его вот только что не было, да и взяться ему неоткуда было.
Ну как это неоткуда, недовольно пробурчал всё тот же: видимо, пьеровьи мысли были ему то ли видны, то ли очевидны по факту. Оно здесь было. Когда-то. Формально его сейчас нет, но мы-то на неформальной стороне.
Стороне чего? не понял маленький шахид.
Тентуры, чего же ещё-то О, началось! чему-то обрадовался собеседник.
Что началось? Пьеро снова не понял.
Бычьё двинули, сообщил голос. Кстати, ты меня узнал или всё-таки нет? Мы когда-то встречались на улице Вивиен. Я был в серой шляпе. Помнишь?
Не помню, честно признался поэт.
Я тебя вина вынес, слегка обиделся тот, что у окна. Чудесного шамбертена. А ты всё-таки того очичибабился.
Это нелепое слово произвело на Пьеро удивительное действие. Он вдруг увидел собеседникалежащего на медицинской койке чуть ниже уровня подоконника. Это был хомосапый в массивных чёрных очках, лиловом пиджаке с золотыми пуговицами и зелёных брюках в голубую полосочку. Волосы его были огненно-рыжими, завитые бакенбарды и небольшая бородёнка украшали лицо. С ним рядом лежало что-то длинное, поблёскивающее металлом. Почему-то сразу было ясно, что это оружие. Правда, такого оружия маленький шахид в реальной жизни не припоминал.
Видение продолжалось недолгосекунды полторы-две. Потом Пьеро обиделся.
Я-то, может, очичибабился, сказал он с неким вызовом. А вот ты чем занят? Самосовершенствованием?
Фигураснова стянувшаяся в силуэтнедовольно шевельнулась. Во всяком случае, Пьеро показалось, что шевельнулась она именно что недовольнои где-то даже саркастически, что-ли.
Какое уж там, сказала она, наконец. Скорее наоборот. Я тут политикой подзанялся. Точнее, это она мной занялась. Никогда бы не подумал, что до меня всё-таки доберутся. Чёртов татарин со своим чёртовым зельем!
Погоди, какой такой политикой? не поверил Пьеро. Ты, кажется, на койке валяешься.
Это в двух словах не объяснишь, со стороны силуэта донёсся вздох, не лишённый некоторой театральности.
А я не тороплюсь, сообщил шахид и закинул ногу за ногу с самым независимым видом.
Ты уверен? Ну, тогда слушай. Расклад такой. Мы, то есть силы добра, намерены низвергнуть авторитарного, некомпетентного, коррумпированного гиппопотама. То есть губернатора Пендельшванца.
За что? не понял Пьеро. О местном начальнике-бегемоте у него остались воспоминания крайне расплывчатые, но скорее позитивные.
За чтоэто второй вопрос. Первый вопроспочему. Он не вписывается в новые реалии, вот почему. За что? Он слишком старался в них вписаться, вот за что. И по ходу сделал много нехорошего. В том числе своим подданным. Слышишь, как они недовольны?
Звуки, доносящиеся с улицы, и в самом деле о довольстве и благополучии не свидетельствовали.
Ну, недовольны. Пусть разбираются. Ты-то здесь при чём? не понял Пьеро.
Погоди, не сепети Когда началось, бегемот всё сделал правильно, по науке. Создал кризисный центр, он у них работает уже вторую неделю. Главной поставил Лэсси Рерих, очень неглупую и неприятную тётю. У них есть спецназ, в основном быки и медведи. Такую толпу они рассекут и уделают часа за три. С агентурой поставлена работа. В случае чего демонстрантов расколбасят и направят на ложные цели. Или спровоцируют конфликты внутри, чтобы они между собой передрались. На Площади Согласия собираются работяги и бюджетники, которые за правительство. Их тоже можно использовать. И в силовых, и в пропагандистских целях. Пока всё ясно?
Есть в этом что-то бесконечно суетное, отметил Пьеро, любуясь тростью из резного рога, лежащей у него на коленях. До этого момента он её не замечал, но тут осознал, что она появилась вместе с кресломкак бы в нагрузку, что-ли.
Согласен. Суета всё это и томление духа, сказал лежащий. Мне это в целом чуждо, но вот частности О, кстати. Что у тебя там, в частности?
Это? Пьеро поднял трость, показавшуюся ему неожиданно удобной.
Оно самое Интересная вещь, задумчиво протянул лежащий. Чья-то. И если этот кто-то обследовался в этом кабинете Кстати, мог. Какой-нибудь престарелый немецкий генерал, например. Которому нужна была старая больничная обстановка, иначе он не понимал, что его лечат Хотя нет, такого всё-таки комиссовали бы. А жезл, похоже, рабочий, если я ничего не путаю.