Слабым меня эти деньги сделали, с горечью подытожил свои размышления Гриша. Раньше бы я уже давно весь особняк обоссал, все картины фекалиями измазал, а теперь не то. Даже слово плохое на стене гвоздиком написать не могу. Аж тошно! Столько стен вокруг, и все чистые. Смотреть противно. За картиной, разве что, автограф поставить?
В этот момент из уборной вышел облизывающийся Тит и спросил:
Ларец дивный тоже лизать?
Какой еще ларец? А, бачок. Нет, его не надо. А с унитазом ты закончил?
Знамо дело.
Сейчас проверю.
Гриша вошел в уборную и невольно прикрыл глаза ладонью. Унитаз сиял яко солнце белое.
Молодец! вырывалась у Гриши невольная похвала. Умеешь языком работать. Был бы ты чиновником, далеко бы пошелпролизал бы себе дорогу к достатку и роскоши. Ну, что, спать идем? Или.
Он, не договорив, хитро подмигнул Титу. Тит ничего не понял.
Хочешь за барыней поподглядывать? преступным шепотом спросил Гриша.
За барыней? Подглядывать? испугался Тит. Господь с тобой! Али не грех это?
Нет, подглядывать не грех! твердо заявил Гриша. Я все заповеди наизусть знаю. Не убий, не укради, не прелюбодействуй. «Не подглядывай за голыми девками» там не было. Значит, можно.
Глава 16
За девчонками Гриша не подглядывал с шестого класса, но, как выяснилось, старые навыки отнюдь не забылись.
Господский дом внутри не охранялся, а те надзиратели, что днем прогуливались по двору и следили за порядком, по ночам отправлялись в казармы. Там им было чем себя занять, например спиртным и девочками. К тому же от дворовых людей никто не ждал подвоха, ибо прислуживать господам отбирали лишь самых преданных и надежных холопов, которые, не задумываясь, жизнь отдадут не то что за барина, за его грязные носки.
В коридорах особняка царил интимный полумрак, с фамильных портретов на двух холопов строго взирали лица предков нынешнего хозяина имения. У Гриши рефлекторно чесались руки взять фломастер и учинить над полотнами акт вандализма (рефлекс выработался еще в школе, где он в каждом своем учебнике обязательно пририсовывал всем выдающимся людям колоссальные члены), но Гриша понималздесь тебе не родная школа, здесь красной надписью в дневнике не отделаешься.
Тит не очень понимал, что вообще происходит, и куда они крадутся, но, к счастью, главный Гришин приказ выполнял безукоризненно, то есть помалкивал, и никаких посторонних звуков не издавал. Гриша, впрочем, не столько опасался за уста Тита, сколько за его шоколадное око, ибо именно оно имело дурную привычку звучать не к месту.
Дом оказался огромнымтри этажа плюс мансарда, и большей частью необитаем. В доме проживали всего-то четыре человекасам барин, его дочурка Танечка, фаворитка Акулина и Матреналичная служанка барыни. Прочая дворня обитала либо в подвале, либо в многочисленных пристройках пониженной комфортности. Все остальные помещения дома, кроме господских покоев, напоминали залы музея, и не только безлюдностью и тишиной, но и обилием экспонатов. Судя по количеству предметов роскоши, деньжата у помещика Орлова водились, и он бы ничуть не обнищал, если бы кормил крепостных не помоями, но хотя бы тем же комбикормом или турнепсом. Грише, впрочем, плевать хотелось на крепостных. Его заботило исключительно собственное благополучие, и вот, пробираясь по темным коридорам особняка, он начал мечтать о том, чтобы своим обаянием покорить сердце Танечки и вот так, через постель, выбиться в люди. Если бы это мечтание осуществилось, он бы с радостью остался в этом мире, ибо заделаться зятем помещика Орлова гораздо круче и выгоднее, чем получить в своей родной реальности два миллиона долларов. К тому же Гриша не доверял Толстому, считал его жадной скотиной, и подозревал, что с деньгами тот расстаться по-хорошему не захочет. Что ж, Гриша был готов переубедить старого жмота многими болезнетворными аргументами, но ведь Толстого охраняли два мощных гоблина, а с ними тягаться было бесполезно. Оставалась одна надеждасоблазнить Ярославну, пообещать на ней жениться, затем с ее помощью получить свои бабки, и, если повезет, кое-что сверху, после чего смыться в гордом одиночестве, с двумя миллионами долларов и без перемен в семейном положении.
Важно господа поживают, шепотом высказался Тит, круглыми глазами таращась на окружающую его роскошь.
Да, это тебе не родной сарай, согласился Гриша. Хотел бы ты так же жить?
Вопрос Тита испугал.
Что ты! Что ты! принялся блажить он, торопливо крестясь. Да разве этак можно даже помышлять? Богом заведено исстари: барин живет в доме, мужик живет в сарае. Ежели барина в сарай поселить, то не сдюжит он жизни мужицкой, помрет. Ежели меня в дом поселить, то и я тоже скоро помру.
Насчет того, что барин от нашей крестьянской жизни на третий день подохнетсогласен, кивнул Гриша. Но вот ты-то с чего перекинешься, если будешь спать вволю, жрать от пуза, по ночам с телками кувыркаться и больше ничего не делать? Я думаю, ты при таком раскладе лет до ста проживешь. А чего не жить-то? Это когда ты скотина крепостная, то за жизнь цепляться глупо. Все равно не жизнь, а дерьмо. Ну а когда у тебя все тридцать три удовольствия, тут уж помирать незачем. Тут надо кайф ловить. Знаешь, Тит, что такое кайф?
Не знамо.
Ясное дело, что не знамо. Откуда тебе знамо, что такое кайф? Ты ведь весь кайф жизни грехом называешь. Ну, ничего. Я над тобой поработаю.
Приблизившись к покоям барыни, холопы притихли. Гриша первым подкрался к двери, и тут же услышал доносящиеся изнутри женские голоса. Похоже, Танечка беседовала со своей служанкой. Служанка, кстати, тоже была очень даже ничего себе. Гриша бы с огромной радостью совершил спелеологический рейд в ее пещеру, не корысти ради, а чисто так, для галочки.
Подозвав к себе Тита, Гриша велел мужику затаиться, и прислушался к чужому разговору. Танечка капризным голосом жаловалась служанке на скуку, царящую в имении, на отсутствие развлечений и компании. Еще никогда прежде Грише так сильно не хотелось развлечь заскучавшую девушку. Сопящий рядом Тит тоже прижал ухо к двери и заулыбался неизвестно чему.
Ах, Матрена, какая же тут тоска! с чувством произнесла Танечка, и, судя по звуку, обрушилась на кровать.
Не угодно ли телевизор посмотреть? предложила Матрена.
Да ну его.
Не угодно ли музыку послушать?
Да ну ее.
Гришу так и подмывало распахнуть дверь, ворваться в покои и предложить Танечке кое-что от себя.
Все не могу забыть, как папенькин лакей в церкви обделался, заговорила Танечка весело. Так смешно было.
Грешно над этим смеяться, строго возразила госпоже Матрена. Срам-то какой! А ведь вроде приличный был лакей, и папенька ваш всегда его хвалил: всегда исполнительный, расторопный, и гости, на него глядя, тоже дивились.
Танечка молчала, молчала, а затем лукаво спросила:
А ведь я слышала, этот лакей как его?
Яшка.
Да, Яшка. Я вот слышала, что этот Яшка на тебя заглядывался, когда ты еще в прачках была.
Возникла паузапохоже, Матрена оказалась застигнута врасплох неожиданной осведомленностью барыни.
Рассказывай, что там было! с жадностью потребовала скучающая Танечка. Признавался он тебе в любви?
Да что вы, госпожа! Да ничего такого и не было, принялась юлить Матрена, но Танечка ее тут же раскусила. Раскусил ее и Гриша. Матрену он наблюдал в церкви, и вполне понимал ныне терзаемого в воспитательном сарае Яшку. К такой девке грех было не подкатить яйца. Другое дело, что теперь Яшке уже нечего было подкатывать. То, что он подкатывал раньше, ныне болталось на заборе, в назидание другим. Яшка еще был живнадзиратели приняли решение не дать ему умереть легко и быстро. Дабы мерзавец ответил за свое святотатство, его сговорились пытать три недели, а если к окончанию срока не помрет, еще три недели, и так далее.
Нет, хочу все знать! решительно заявила Танечка. Рассказывай!
Да что там рассказывать? смущенно забормотала Матрена.
Расскажи, как он за тобой ухаживал.
Ну, он мне однажды огрызок яблока подарил.
Огрызок яблока? удивленно переспросила Танечка.
Он бы, тормоз, еще дохлую кошку ей подарил, беззвучно посмеиваясь, прошептал Гриша. Вот, Тит, слушай внимательно, как не надо ухаживать за телками.