Между тем, сон коварно подкрался к черноволосой красавице и уволок ее в кровать.
«Кстати, а как это я от них избавлюсь? А, ладно», красавица широко зевнула и прикрыла рот ладошкой. «Я подумаю об этом завтра». Она улыбнулась своим мыслям. Раза два-три то-омно, сла-адко потянулась, поджав под себя длинные ноги, уютно свернулась в клубок и заснула. После трудов праведных и долгой напряжённой работы мысли.
Сон её был крепок и сквозь него, как сквозь крепостную стену ничто не могло пробиться. Ни шум, ни гам, ни тарарам. Красавице снились мужчины. Много мужчин. На любой вкус! И ещёмного, очень много! золота, драгоценностей и модных дорогих нарядов. От лучших колдунов мира: «Страстный Муррио», «Седовласый герой», «Красотка в жемчугах»о-о-ох! Одни названия ласкали слух. Все, все это будет её. Осталось совсем немного! И лишь тогда наступит счастье. Чистое и безмятежное. Ах, скорей бы! Она так долго его ждала.
Красавица почмокала губками и улыбнулась. Ее черные кудри спящими змеями лежали на розовой атласной подушке. Тонкие пальцы с длинными загнутыми когтямивременами вздрагивали и шевелились. Ей снился горящий замок, бушующее до небес пламя. Крики людей, конское ржание и заполошное кудахтанье кур. Пляши, пламя, пляши Скачи! Веселись! Сжигай всё, до чего сможешь дотянуться. А вы, людишки, если хотите, тушите его своими слезами. Что-оо? Столько не наплачете? Ах-ах, жалость-то какая
Дама на портрете приподняла левую бровь и язвительно усмехнулась. «Ну, это мы ещё посмотрим!»говорили её глаза. Она подбоченилась, поплевала на пальцы и показала спящей большой, совсем не аристократический кукиш.
Глава седьмая
Сир! Немедленно, сейчас же уступите мне дорогу.
Ха! Ха! Ха! И ещё триста тридцать «хаха»! Это вы мне её должны уступить!
Сир! Мой роддревнее вашего рода. Он начался ещё во времена первого короля, Лютия Носатого.
И ваши благородные предки собирали навоз от его коней для растопки очага в своей грязной хижине.
Попрошу без оскорблений!
С каких это пор историческая правда называется оскорблением?
Сир, остерегитесь! Мой прадед, по отцовской линии, служил при дворе Локусты Прекрасной. Был, между прочим, её фаворитом. Королева даже удостоила его чести помогать ей в приготовлении ядов.
Ха! Она же его и отравила.
Не смейте говорить так о венценосной особе! Не опошляйте высоких чувств. Вы негодяй, сир!
Это я негодяй?!
Вы! Вы! Вы!
Хорошо, янегодяй, а выдурак. Она его отравила. Наверное, он оказался паршивым любовником и до смерти ей надоел.
Королева удостоила его высокой честиопробовать новый яд. Совершенно особенный и очень дорогой. Во имя её любви и государственных интересов.
Ну, ещё бы! Не советников же ей травить, в самом деле. Умнейшая была женщина. Даром, что прекрасная.
А мой прадед, по материнской линии, присягал самому Долдону Глухому-и- Косолапому!
Моя бабушка была любовницей самого
Мой дедушка служил у
Мои тётушки были
Мои дядюшки
Мои братья и сёстры
А вот я сам
А зато у меня денег больше. И я куплю себе любой титул и родословную, какую пожелаю и захочу. Ясно?!
Голоса звучали всё громче и пронзительней. «Хоть бы до драки не дошло», забеспокоился Эгберт. Он бы ни за что, ни за какие коврижки не стал бы подслушивать чужой разговор. Как назло, оба спорщика, заслоняли собой проход из одного крыла замка в другоетуда, куда он сей час направлялся.
Проход был очень узкий. А модные рукаваширокими. Вот из-за их необъятной ширины (метр в обхвате каждый) двое благородных господ и не могли разойтись миром. Пройти можно было только по очереди, но из-за высокого статуса обоих, о том чтобы договориться полюбовно, не могло быть и речи. Было видно, что оба чертовски устали от своего спора, но уступить дорогу было равносильно признанию себя и своего рода мелкими и ничтожными.
Может, бросите жребий? предложил Эгберт, после обмена приветствиями.
Простите, сир, это дело чести! Задеты высокие принципы.
«Да уж, скорее широкие»подумал Эгберт, но не стал требовать уступить дорогу ему. Кстати, полновластному хозяину этого замка.
Счастливо оставаться, сеньоры!..
Сеньоры коротко кивнули и продолжили спор.
Оставив их разбираться хотя бы и до утра (до конца месяца, года, а то идо Страшного Суда), Эгберт отправился кружным путём, через верхнюю площадку, где временно обреталась Матильда.
Лесенка, что вела туда, была узенькойшага полтора в ширинуи довольно-таки крутой. Чтобы подняться по ней требовались немалые усилия и отличная физическая подготовка. Для громоздких и не поворотливых, в своих новомодных костюмах, мужчин и, тем более, для дамэто было не просто недостижимо, а и вообще немыслимо. «По ней, разве что, воробьям скакать! недовольно морщились гости. Воробьям и канарейкам, только не людям». И никто не решался совершить опасное восхождение. Свалиться с почти трехметровой высоты из-за пустого любопытства было бы не просто глупо, а очень глупо.
Правда, существовал и другой, вполне удобный, ход. Где была и широкая пологая лестница, как и полагается, с перилами. И нормальных размеров дверь, а не эта тесная расщелина. Однако, находился он в таком неожиданном месте, что никому постороннему и в голову не могло прийти сунуться туда. К тому же, дорогу к заветной двери преграждали двое здоровенных слуг. Они находились здесь дённо и нощно. И уж конечно, не пропустили бы никого, кроме господина барона или госпожи баронессы. Никогда. Никого. И ни за что.
Глава 7-продолжение, 8-я
Спящая дракониха чуть-чуть приоткрыла левый глаз. Вид приближающегося Эгберта привёл её в восторг. Она радостно пискнула, кое-как взгромоздилась на свои коротенькие лапки, и бросилась навстречу. Не в силах устоять перед бурным порывом её чувств, Эгберт (он к тому же неважно позавтракал) рухнул, как подкошенный. Его попытки встать ни к чему не привели: «малышка», пылая дружелюбием, вновь сшибла его с ног и всего облизала. Ласково заглядывая в глаза Эгберту, она едва не наступила ему на ногу. «Слава Богу! Обойдусь без ампутации», с облегчением подумал господин барон.
Встать в ближайшие полчаса не стоило и пытаться, и Эгберт, уже в который раз, покорился неизбежному. Лежа на мягкой и тёплой земле (Матильда, на радостях, «уронила» его на взрыхленную клумбу), он вспоминал свою первую ночь в родовом гнезде.
Дверь с лёгким скрипом приоткрылась и в дверном проёме показалась изящная головка Матильды. Она хлопала белёсыми ресницами и что-то взволнованно верещала. Затем упитанное тело драконихи бочком протиснулось в спальню и тяжело плюхнулось на ковёр возле кровати. Водрузив голову между супругами, она мгновенно облизала обоих. Все три янтарных, в золотые крапинки, глаза Матильды светились щенячьим восторгом. Дракониха вздохнула с чувством полного, бесконечного удовлетворения и медленно опустила ресницы. Через пять минут комнату сотрясал могучий храп с сопеньем, чмоканьем и неожиданно мелодичными переливами.
Эгберт грустно взглянул на жену. Он уже достаточно хорошо изучил её характер и понимал: выдворить юную нахалку из спальни не получится.
Какой ужас! Какое какое святотатство! Стоит ему хотя бы заикнуться об этоми спальню покинет он. Эгберт Филипп, барон Такой-то и Сякой-то и Разсякой-то, а не любимая, обожаемая «детка», «малюточка-крохотулечка».
Нежно и с превеликой осторожностью, боясь разбудить чудище, Мелинда гладила клиновидную голову, с безобразно торчащими там и сям обрывками грязно-жёлтого пуха.
Де-еточка моя, бедня-ажечка тихо приговаривала госпожа баронесса. Боится. Мы ведь их почти никогда одних не оставляем. Спи моё солнышко, спи мой котёночек! эти слова предназначались уже не Эгберту.
Храп моментально стих. Дракониха не просыпаясь, повернула голову набок. Покрутилась, повздыхала и подставила Мелинде своё нежное, ещё не заросшее роговыми пластинами горло, которое та принялась ласково почёсывать.
Эгберту ничего не оставалось, как смириться с вынужденными неудобствами. Грустно целуя жену, он согласно кивал головой в ответ на её доводы: «ребенку страшно она такая впечатлительная не привычная обстановка поместим её в соседней комнате, рядом с нами постепенно отучится». «Пока она отучится, я успею намучиться», подумал Эгберт. И всё же, всё же Его так и подмывало спихнуть «малютку» и продолжить прерванное занятие. Виноватый взгляд Мелинды говорил ему: в другой раз. Они обменялись нетерпеливыми взглядами, но прочно «пригвождённые» к кровати, не могли и пошевельнуться. Им (увы!) оставалось только спать.