Так прошла их первая ночь в фамильном замке.
Наконец Матильде надоело ласкаться. Она (кажется, в пятисотый раз) облизала лицо Эгберта, нежно боднула его головой, что-то пискнула напоследок и неторопливо удалилась в тень.
Господин барон поднялся с земли. Правда, не без усилий. Во-первых «малышка» своими нежностями крепко его «припечатала», во-вторых ему понравилось лежать на мягкой, прогретой жарким июльским солнцем земле и отдыхать от бесконечных повседневных хлопот. Но, как и следовало ожидать, дух одержал победу над низменной плотью. Эгберт встал и твёрдым шагом направился к другой лесенке, тоже напоминающей скорее горную тропинку, нежели удобную и надёжную лестницу. Честно говоря, она была ещё уже той, первой. Однако господина барона, ещё в детстве облазившего весь замок, несмотря на строжайший бабушкин запрет, подобные трудности не пугали. Да и трудность в данной ситуации состояла совсем в другом.
В самый раз под лестницей была скамеечка, каменная и очень узкая, на которой с важным видом сидело двое мужчин. Блондин и брюнет. Толстый и тонкий. Судя по одежде и простому, без капли наглости и превосходства, выражению лиц, это были слуги. Здешние работники здорово облегчили им жизнь, взяв на себя часть их обязанностей. Причём, большую часть. И в послеобеденное время им только и оставалось, что разговоры разговаривать.
Скамья на которой они сидели была страшно не удобной: с трёх сторон её окружали заросли одичавших роз. До того густые, что лучи солнца не то чтобы не могли, а даже и не пытались пробиться сквозь них, отчего камень сиденья и в жару, и в зной оставался ледяным. Всякий, присевший на неё, рисковал отстудить себе если не все внутренности, то хотя бы их большую половину. К тому же, розы тесно обступали сидящих и при малейшем их телодвижении, с каким-то садистским удовольствием втыкали в них свои шипы. Тонкие как иголки и такие же острые.
Высидеть в укромном местечке могли либо влюблённые, которым, как известно, плевать на удобства; либо те, чей ум занимали сложные философские вопросы. Малопонятные и трудноразрешимые. Первостепенной важности. То, что обсуждали эти двое, являлось к тому же очень тонким, деликатными даже едва уловимым.
Их выводы и доводы так развеселили Эгберта, что тот от смеха чуть было не свалился с лестницы.
А то вот ещё пошла мода находить себе дам каких-то особенных.
Для женитьбы штоль?
Да не-ет.
Тогда, может в полюбовницы?
Что ты, что ты-ы! Нет, конечно! Это же тебе не простая дама, а ПРЕ-КРА-А-АС-НАЯо!
А ты, вот, мне ещё в прошлый раз обещал растолковать и што это за дама за такая?
Ну, обещал, нехотя произнёс тонкий.
Ну, и растолкуй, наседал его толстый собеседник. А то меня господин совсем замучил. Чуть што ему понравитсяу-ух глаза сразу выкатит и ну приговаривать: «Это удивительно, как грудь Прекрасной Дамы!..» И такой у него вид при этом, та-акой вид Мы-то уж попривыкли, а другие пугаются. У неё, чего, даже грудь какая-то особенная?
А разве ей грудь полагается? удивился его собеседник.
А што, нет?
Конечно, нет. Не зря он удивляется, господин твой. Умный, стало быть, человек. Прекрасная-то Дамаэто, же нечто нечто эдакоетакое вот он неопределённо покрутил длинными пальцами. Ну-у, в общем, очень прекрасное. И обращения она требует непростого.
Да-а? поразился толстяк.
Ага. Сам слышал. Ты её люби, поклоняйся ей, да-а. А трогать рукамиэто нет, не моги!
Што ж это за дама, которую не обнять, не помять да и не потискать, как следует?!
Я ж тебе говорюПрекрасная. Полагается так. Нельзя трогать и всё тут.
А а если хочется? робко поинтересовался его собеседник.
Он до глубины души и непомерного пуза был поражён таким количеством запретов.
Нет! Нельзя! Терпи, хоть помри!
Зачем тогда она вообще нужна? обиделся толстяк.
Это называется поклонением. Толкую тебе, дурачине, толкуюникак не втолкую! Всё, видать, попусту. Ну, слушай. Ты ж, к примеру, Пресвятую Деву руками трогать не станешь. Не посмеешь ведь, ага!
Тьфу на тебя! Сраввни-ил Тож Пресвятая Дева! возмутился толстяк.
А то Прекрасная Дама! Чуть похуже, но что-то вроде того. Ну что, дошло до тебя?
Он с досадой посмотрел на своего собеседника. Тот насуплено молчал. Лицо толстяка отражало гигантскую работу мысли.
Да уж. Тяжко, наконец, произнёс он. Странные всё таки наши господа. Накрутили-намутили чегой-то. Выдумали какую-то блажь. Баба она баба и есть. Нет, не понять нам их.
Эт точно.
Одновременно придя к столь глубокомысленному выводу, они вздохнули с облегчением. И перешли к обсуждению вещей не столь заумных и материй не столь возвышенных. То естьк сплетням. И хорошо, и правильно. Ведь обсуждать вещи метафизические, без должной к тому подготовки, есть верный способ расстроиться, заболеть, а то и вовсе тронуться умом.
Глава восьмая
Мимо Эгберта проследовала стайка дам. Донельзя раздражённых, расфуфыренных и расфранченных. Их разговор неприятно поразил господина барона.
Где эта жалкая парочка? Граф и графиня Как-Их-Там, сощурясь, небрежно спросила старшая.
Я, я, я знаю! захлопала в ладоши, запрыгала от нетерпения, юная герцогинюшка. Всё вокруг её ужасно забавляло. Госпожа Рваное Платье и господин Ржавые Доспехи изволили (хи-хи!) направиться
Куда направилась несчастная пара, он так и не узнал. Дамы скрылись за поворотом, их громкий смех заглушил последние слова девочки.
Эгберт нахмурился. Он все еще до конца не верил своему счастью, мысленно ступая по облакам исключительно розового цвета, и горел желаньем поделиться радостью с соседями, а потому, особо не чинясь, пригласил на свадьбу всю округу. К сожалению, не учтя одного немаловажного обстоятельства. Среди его соседей были, как приближённые ко двору богачи, так и бедняки, не имевших ничего, кроме титулов и обветшавших замков. Где в покоях свободно разгуливали куры, а залетевший ветерок не натыкался на мебель по причине полного её отсутствия. Даже самое захудалое из привидений побрезговало бы жить в этакой развалюхе.
Но по той же причине сон хозяев был крепок, их не мучили кошмары. Ну, разве что, иногда. О покраже какой-нибудь. Например, их единственного борова или последнего гуся. Или же дров, заботливо приготовленных самим хозяином. Или же граф у барона курицу упёр. По-о-о-ду-у-маешь! Ишь, чем удивили! Ну, дык это жизнь. Нормальная, повседневная.
Зато потусторонние штучки их не беспокоили. Никто не выл, не стонал и не ухал. Не гремел цепями, не хохотал зловеще и многозначительно. И ничего странного в этом нет. Привидениями, как правило, становятся умершие родственники. Кто из высоких соображений и бескорыстных побуждений. Memento mori и всё прочее. Кто от неугомонного нрава. И на облачке ему не лежится, и в котле ему не сидится. Самая шумная разновидность, самая несдержанная. Из тех что передвигают шкафы, швыряют стулья и толкают под руки слугу держащего перед вами миску горячего супа. Не дай бог в вашем замке поселится такой хулиган и непоседа. Есть и такие, что идут в привидения из чистой вредности и заскорузлого эгоизма. Так, мол, и так, дорогой потомок! Не ценил ты меня при жизни, не оказывал должного уважения, так поди же попляши!
Однако для еженощного измывательства над людьми необходимы две вещи. Всего две, но без них никак! Во-первых, большой замок. Чем большетем лучше. Чтобы, значит, было где разгуляться на просторе. Во-вторых, отличная акустика. Это когда чей-то тишайший вздох или пук отлично слышен во всех концах замка, и выпри всём желаниине можете скрыться от назойливых звуков. Нигде: от каминного зала до подземной тюрьмы. Ни одно из привидений (слава богу!) не обладает голосом менестреля, даже если при жизни оно им и было. Но ведь так хочется успеха, всеобщего внимания. Чтоб слушатели содрогнулись! Содрогнулись и восчувствовали. Так называемые «сносные условия» для этого ну совершенно не приемлемы. Комфорт, комфорт, и ещё раз комфорт!
Поэтому выступать перед обедневшими дворянами уважающее себя привидение сочло бы зазорным. Да ни за что! Это ниже его достоинства!
Некоторые, не находя себе места, становились бродягами. И на очередном слёте духов и привидений клеймили позором «дорогих родственников», не сумевших обеспечить им надлежащий комфорт.