Ты заметил, какие у неё глаза? грустно пробасил его «сокувшинник».
Н-нет-т. К-как-то не обратил в-внимания.
А грудь? Грудь-то ты заметил?
Х-хорошая грудь г-грудь да, равнодушно сказал утончённый рыцарь. А вот з-задница о-о-о! о-оо! И нич-шево удивит-тельного ного. Вот! В даме всё д-должно быбыть пр-ре пре красно, да. И г-глаза, и грудь, и
Задница! ехидно подсказал второй рыцарь.
Д-да-а. И з-з-задница. Особ-бенно эт-то. Г-г-глаза, м-мон шер, р-рук-ками не п-потрогаешь.
Эх-х Ес-сли бы не её т-ти-тул!.. Она ж г-герцогиня. О! П-прекрасная, п-поним-маеш-ш д-да-ама, он грустно всхлипнул.
Что? Опять Куртуазный Кодекс? сочувственно произнёс второй.
Аг-га-а Бб-будь он т-т-трис-ста т-тысяч т-трис-ста т-т-трид-дцать дцать три р-раза н-не н-ненеладен! Да.
Да-а ошеломлённо протянул его собеседник. Аж целых триста тысяч триста тридцать три раза?
М-могу и ещ-ещ ещё доб-бавить! угрожающе пообещал Рыцарь Белого Пера.
Не надо! Давай лучше выпьем!
Д-давай! За её з-з-з
Задницу?
Т-т-тьфу-у, д-дурак! З-за её з-з-здро-ровье!
Послышался тихий стук и громкое бульканье. Некоторое время до слуха Мелинды доносились лишь отдельные маловразумительные возгласы.
Инт-терес-сно, а к-как-кова она н-на ощупь? А? снова подал голос изысканный кавалер. Даже винные пары, потихоньку одурманивающие его мозг, не могли отвлечь благородного сеньора от столь приятной темы, достойной долгого и углублённого изучения.
М-мягкая? Уп-упр-ругая? А? Ес-сли т-так же х-хор-роша, к-как и н-на вид Я с-с-глас-сен от от отд-дать ей в-всё-о-о! д-да! Ш-шт-то им-мею
А много ль ты имеешь? Ты же гол как сокол! ехидно пробасил второй рыцарь.
«Хозяин Медвежьего Замка», наконец, догадалась Мелинда. Гигантского, более чем двухметрового роста, заросший густыми чёрными волосами, он, несмотря на дорогой камзол и многочисленные золотые побрякушки, походил скорее на медведя, нежели на человека.
З-зат-то я ум-мнее мнее т-тебя. Ии-ик! Я б-б-больше ду-ду-д-думаю. О! И с-сейч-час (ик!) д-дум-маю
Думай, думай! перебил его Хозяин Медвежьего Замка. Дурак думками богат.
То ли у утончённого рыцаря не нашлось в запасе аргументов, то ли сам процесс мышления с каждой минутой становился для него всё тяжелее и тяжелее, то ли язык, что вполне естественно, уже («ик-к!») не успевал даже за тихо плетущейся мыслью и всё чаще натыкался на нёбо и спотыкался о зубы, только вместо ответа благородный Рыцарь Белого Пера вдруг обречённо махнул рукой, нежно припал к могучей груди своего насмешника и мгновенно уснул. Храп его оказался таким же, как и он сам. То-о-о-оненьким и очень назойливым. Как зудение голодного комара.
Мелинде надоело выслушивать дифирамбы мерзавке (а кому, признайтесь, это доставило бы удовольствие?!), и она полезла назад.
Хозяину же Медвежьего Замка, несмотря на силушку и стать, оставалось пробыть в здравом уме и ясной памяти уже совсем недолго. Зря, ох, зря благородные господа в тот вечер решили вступить в заведомо неравный поединок с самым крепким в мире вином.
Глава шестая
Красавица ещё немного покрутилась перед зеркалом. Совсем недолго часика полтора, не более! Зеркало уж больно-то хорошо! Отходить не хочется.
Чтоправда, то правда. Зеркало было не просто большимоно было огроменейшимверхний край его рамы упирался в потолок. Да, немногочисленная мебелькомод, стул и кроватьмогли украсить даже королевскую спальню. Золотые светильники, увенчанные хрустальными шарами, также не посрамили бы самый изысканный интерьер. Шкаф из семи дорогих пород дерева. Цветные витражи. Но зеркало Ох, зеркало! Своими несуразными размерами тесня другие вещи, оно словно заявляло: «Я здесь главное!»
Какая прелестная комнатка! Моя комнатка! Скоро всё здесь будет моим. Что ж, я этого достойна!
Госпожа герцогиня аж приплясывала от возбуждения и, конечно же, не замечала следящей за ней пары глаз. Старческихвыцветших и тусклых, но очень внимательных. Они пристально следили за черноволосой красавицей.
Глаза принадлежали лицу, лицодаме. Чопорно-высокомерной. Одетой вызывающе и даже кричаще богато. Дама эта была не кто иная, как знаменитая тётушка Аделаида. Точнее, её портрет в натуральную величину. Она пожелала (и настаивала на своём желании, да!) и после смерти любоваться собой. «Но портреты не могут на себя любоваться», возражали ей. «Это ваши не могут. А мой, такзапросто!»парировала тётушка. И, как всегда, победила.
Портрет, написанный знаменитым художником, повесили как раз напротив ее же любимого зеркала. Пока шла работа, художник (обжора, бабник и просто негодяйкаким, собственно, и полагается быть настоящей знаменитости) совратил трёх служанок, уничтожил, как врага, все мясные запасы, подрался с самим господином бароном и попытался украсть золотой подсвечник. Последнееякобы из страха, что ему не заплатят. В результате чего ему и впрямь заплатили лишь половину обещанного, с трудом отобрали подсвечник и, наградив парой отменных тумаков, отпустили восвояси. «Сон в руку», заявил негодяй, нимало не огорчившись. Поскольку при сделках он всегда завышал цену вдвое, а то и втрое, то никогда не оставался внакладе.
Тётушка смотрела с портрета на кривляющуюся красотку. Лицо старой дамы приобретало все более возмущённое выражение: подобной наглости она ещё не встречала! Ни прижизненно, ни посмертно. «Моя комната Ха! Правильно говорят: «Посади свинью за стол» «Моя комната». И я должна это выслушивать?!»
Когда она сдала свой замок в аренду (вместе со всей обстановкой, хозяйством и слугами впридачу) какому-то бедному, хотя и весьма родовитому семейству, самых что ни на есть голубых кровей, ее пригласила пожить «недельку-другую» бабушка Эгберта. Пригласила, да так и оставила. Мотивируя это тем, что к ближайшим родственникам надо относиться с уважением и даженекоторым (да, да, да!) пиететом. Холить и лелеять, и всячески ублажать. Тётушка милостиво приняла приглашение старой баронессы, но при этом демонстративно выбрала из необъятного количества комнат эту крохотную каморку. Подходящую скорей воробью, нежели человеку.
Она проникновенным голосом заявила, что не хочет никого («святая истинная правда!») обременять. Что ей, как мышке, нужна лишь укромная норка, маленький уголок, где она станет тихо, никого не тревожа и не обременяя своей персоной, зарастать плесенью и паутиной. Много ли надо даме преклонных лет?
И никакие мольбы и убеждения не смогли заставить тётушку изменить свой выбор. Оставалось только смириться с «чёртовой упрямицей», как в сердцах и вполголоса назвала её бабушка. По приказу старой баронессы, комнатушка тут же была обставлена лучшим, что нашлось в доме ималенький нюанс! могло в ней поместиться.
Тётушка сопротивлялась «глупой, никому не нужной роскоши». Рыдала, вздымала руки к небесам и периодически падала в обморок. Словом, всё происходило в наилучших традициях горячо любимых обеими рыцарских романов. Дамы вовсю старались перещеголять друг друга. Однащедростью, другаяскромностью.
Маленькому Эгберту (и не только ему) доставляло удовольствие наблюдать за двумя почтенными родственницами.
Имея доброе, ранимое сердце, бабушка, тем не менее, обладала свирепым и решительным характером. Брови старой дамы почти всегда были тесно сведены, а глаголы она употребляла исключительно в повелительном наклонении. Тётя Аделаида, напротив, была нервически-импульсивной. Проще говоря, очень вспыльчивой и вздорной. А ещёстрашно скупой.
Как могли ужиться под одной крышей две столь непохожие особы, для всех оставалось загадкой. Но они уживались. Не мирно, отнюдь! Но довольно весело. По крайней мере, для окружающих. Сходились они только в одном: и та, и другая просто обожали своего несравненного, ненаглядного, неповторимого Эгберта-Филиппа.
А сейчас её драгоценному племяннику хотят навредить. И кто же? Кто-о-о? «Вот эта вот?!»
Аделаида ещё раз оценивающе взглянула на черноволосую красавицу. Дольше всего суровый тётушкин взгляд задержался на нижней, самой выдающейся части её тела. Наконец, она тихо издала какое-то пренебрежительно-кошачье: «Пф-ф-фр!» После чего почтенная дама приняла свой прежний, невозмутимый вид.