Элоиза потрясла бёдрами. Цепочки и ожерелья радостно зазвенели. Она негромко засмеялась, окинула насмешливым взглядом изображение Дамы Аделаиды и, с пренебрежением, произнесла:
Мадам, я сделала для вашего родственника большое дело. Донжон оплетали какие-то мерзкие белые сорняки. Да ещё так густо! Это уже не модно и очень (очень!) глупо смотрится. В благодарность за оказанное гостеприимство, я взяла на себя колоссальный трудочистить башню от этой мелкой гадости, и, заметьте! она молитвенно сжала руки, сделала это совершенно бескорыстно. Ах, не стоит благодарности! Разве могла я уехать, ничегошеньки не сделав?
Послав тётушке воздушный поцелуй, Элоиза выскользнула за дверь, спрятав книгу заклинаний в шкаф, ключ от которого она опустила в глубину своего декольте.
После её ухода тётушка, всё это время мужественно сносившая наглое поругание, без сил опустилась на жёсткий резной стул.
Однако, художник, великолепно изобразивший саму Аделаиду, решил не разменивать свой драгоценный талант на столь же тщательное изображение всего остального. Стоило ей присесть на обитое вишнёвым бархатом узкое деревянное сиденье, как стул закачался, («утлый чёлн на бурных морских волнах») и, в конце концов, разлетелся на куски. А ничего не понимающая и уж совсем не ожидавшая такого подвоха от резной деревяшки, почтенная дама грохнулась на пол. Со словами: «Кошмар! Ничему нельзя доверять, даже мебели» она поднялась. Осторожно держась за раму, задом наперёд вылезла из картины, подошла к шкафу, постояла перед ним пару минут в глубоком раздумье, а затем вытащила из седых волос длинную шпильку. Согнув кончик, вставила её в замок, немного поковыряла и Дверцы покорно распахнулись.
Сейча-ас я т-тебе зада-ам! зловещим голосом пообещала тетушка, порылась в комоде и, выудив огромные садовые ножницы, начала вершить правый суд.
Первым делом она истерзала парчовые платья. Потомдва бархатных и три атласных. За ними пришёл черёд и шелковых. Она покрошила их, как воин злейшего врага, то естьв капусту. Не лучше поступила тётушка и с полупрозрачным и, явно очень дорогим, бельём.
Покончив с тряпьём, Аделаида принялась за книгу. Уничтожение её страниц она не доверила двум острым лезвиям. Не желая лишать себя удовольствия, она разодрала их руками. Мелкие клочки бабочками выпархивали из-под её безжалостных пальцев, чтобы всего через пару мгновений осесть на полу жалкими, безжизненными (и отныненавсегда бессильными) обрывками бумаги. Она рвала их и приговаривала: " Это тебе за моего племянника! Это за мысли о поджоге! Это тебе за розы! Это опятьза Эгберта! А этоснова за розы! За Эгберта! За замок! За розы!»
Наконец, почтенная дама выдохлась и, превращая в конфетти несколько последних страниц, устало произнесла: «А этоэто уф-ф! Это тебе за стул!»
Сохраняя истинно аристократическую выдержку, тётушка превозмогла усталость и медленно, со злорадным удовольствием, изрезала сафьяновые туфли. Причём на такие тонкие полоски, что в варёном виде их вполне хватило бы досыта накормить большой отряд оголодавших крестоносцев. (Говорят, у новенькой кожиочень нежный, ну, прямо-таки восхитительный вкус!)
Пылая праведным гневом, тётушка до того увлеклась, что напрочь забыла о времени. Лёгкие шаги и довольный смех, долетевшие из коридора, застали её врасплох. Аделаида заметалась по комнате, не зная, чтобы ещё сотворить и куда же («чёрт подери!»), куда спрятать ножницы..
Шаги и смех раздавались уже совсем близко. В отчаяньи от мысли, что не может разбить, разломать или ещё как-нибудь испортить украшения ведьмы, она схватила шкатулку (к счастью та оказалась не слишком большой) высунулась из окна инедрогнувшей рукой метнула её в ров с крокодилами, после чего бросилась к полотну. Она успела ка-ак раз вовремя.
Когда почтенная дама, тяжело дыша, вновь приняла свой прежний чопорный вид, дверь распахнулась, и черноволосая красавица, сыто улыбаясь, переступила порог. «Ещё какую-то гадость сделала», с ненавистью подумала старая графиня. А пото-о-ом
Никогда ещёни при жизни, ни после неёАделаида не видела столько злобы, ужаса и отчаяния на одном и том же лице. На сердце у старой дамы сразу же потеплело, на сухих старческих губах заиграла улыбка. «Прав был Али, подумала она. Месть и впрямь слаще шербета. Ах, как мне сейчас хорошо!»
Чего нельзя было сказать о ведьме. Красавица молча рассматривала остатки нет! скорей, останки своих сокровищ. Потом запустила руку в декольте, достала крохотный ключ и тупо уставилась на него. Присела на корточки и, она осторожно вытянула из пёстрой кучи обрезков и обрывков какие-то узенькие прозрачные лоскутки с чудом уцелевшими кружавчиками.
Кх-хкх-кх послышалось вдруг.
Ведьма оглянулась пл сторонам в поисках зловредного невидимки, пока взгляд её не упёрся в портрет. Дама Аделаида пыталась прочистить горло. В правой её руке были зажаты здоровенные садовые ножницы, у ног валялись обломки стула, а морщинистый лоб покрывали капли пота. При этом она умудрялась сохранять достоинство и даже даже (гм!) некоторое величие.
Встретившись глазами с Элоизой, старая аристократка (она, наконец-то, откашлялась) расплылась в широкой торжествующей улыбке.
Да ты хоть знаешь, сколько это стоит?! тряся зажатыми в руке лоскутками, крикнула ведьма. За три эти полоски я заплатила больше, чем за три платья. Это же «Родамунда Соблазнительница»! Лучшая марка! А мои платья, туфли, украшения! Самое дорогое, что у меня естьбылоА-а-а-а! Старая жаба! Дура! Стерва сушёная! Ты же всё, всё испортилаТы! Всё! Испор-ти-ла-а! А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А! билась в истерике Элоиза.
От её несмолкаемого визга вазочка из-под варенья лихо сбросила с себя крышку и разлетелась на множество очень мелких и очень липких осколков. Лопнули хрустальные шары подсвечников. Вдребезги разнесло цветные оконные стёкла. И даже почтенное серебряное зеркало громко загудело от возмущения.
Элоиза подскочила к полотну и яростно замолотила по нему руками. Фигура на портрете внезапно ожила и, наклонясь к ведьме, отвесила той здоровенную оплеуху. Визг оборвался. Судорожно всхлипывая и хватая воздух ртом, Элоиза смотрела на старую даму.
Закрой роткишки простудишь, царственно-небрежно произнесла госпожа Аделаида. Эту фразу она подслушала у кого-то из слуг, и та ей страшно понравилась. Но, увы! При жизни тётушке так и не довелось пустить её в ход, положение не позволяло. Да и подходящего случая как-то не представилось.
Уголки её старческих губ то и дело поднимались, словно кто-то невидимый дёргал их за ниточки. Почтенная дама была очень довольна собой. И лишь аристократическое воспитание не позволяло ей громко, в полный голос, захохотать.
Эгберт чувствовал себя неловко. Передоверять спасение собственной жизни и жизни тех, кто тебе дорог, постороннему человеку? Это попахивало трусостью. Если бы потребовалось, господин барон первый мог войти в горящий замок (или горящую избу); сразиться с великаном, если бы тот вдруг объявился и сумел разглядеть противника, или же отрубить голову ведьме. Словом, он готов был хоть сию минуту, дажесию секунду совершить простые, понятные поступки. Но хитрить, изворачиваться, «куртуазничать» Увы иувы.
А вот Пронырро умел плести словесные кружева и знал, как наилучшим образом обвести вокруг пальца недруга. Разумеется, «для его же пользы».
"Так-то оно так. Только вот, всё равно это как-то неправильно", думал Эгберт. Я же здесь хозяин, покровитель и всеобщий защитник. И словно хочу спрятаться за чужую спину«. Да за такую трусость он же сам себя съест. Погрызом сгрызёт! Уронить честь баронов Бельвердэйских?! Никогда!
Все это такими (или приблизительно такими) словами сиятельный господин барон объяснил Пронырро.
Ваше сиятельство! Не морочьте мне голову перед ответственной работой. Управляйте замком, казните и милуйте, любите супругу, блюдите честь предков. Это всё у вас наверняка, преотлично получается. Но с ведьмами не якшайтесь и обмануть их не пытайтесь, сказал, как отрезал Пронырро. Да у вас же все на лице написано. Не-ет, уж! Все простое и вечноевам. Всё сложное и сиюминутное нам. То есть мне. Договорились?
Договорились, кивнул головой Эгберт. «Высокий профессионал» заговорщицки улыбнулся и подмигнул. Они придали губам подобие самых, что ни на есть куртуазнейших, улыбок и дружнораз, два, три! постучали в дверь.