Глава 22-конец и 23-я
Лапы Матильды стремительно поехали вверх, многократно удлиняясь и утолщаясь, пока не приобрели вид могучих опор. Туловище раздалось вширь и вытянулось в длину. Детская шубка, грязновато-желтая, покрытая реденькими всклокоченным пухом, всё истончалась и истончалась, пока, наконец не натянулась до предела и и-и. тр-р-рах! тарарах! с оглушительным треском не лопнула. Её неровные, рваные клочья упали к ногам Матильды, и взглядам людей открылись сверкающие рубиновые пластины, причудливо покрывающие тело драконихи. Устрашающего вида алмазные когти (каждый толщиной с человеческую ногу) скребли каменный полс непривычки Матильде тяжело было удерживать новое тело в равновесии.
Чахлый тоненький гребешок (какого-то совершенно невразумительного даже не цветаоттенка) сменил жёсткий пурпурный гребень, что встопорщился острыми полуметровыми иглами. А голову увенчала корона из семи слепящих глаза золотых шипов.
Супруги быстро переглянулись. Матильда, в своей детской шубке, на коротеньких лапках, походила на цыплёнка-переростка и у большинства жителей замка вызывала исключительно желание посюсюкать. С образом «милашки-очаровашки» не вязалась всего одна деталь. Узкую клиновидную головку драконихи «украшали» какие-то спутанные между собой отростки. Довольно-таки противные. Не то сшитые вместе обрывки промасленной, грязной верёвки. Не то ещё хужеклубок дохлых дождевых червей. Для чего служило это «украшение», не знала даже Мелинда.
И вот прежняя дурашливая малютка превратилась в ослепительной красоты могучую дракониху. Дракониху-царицу, похожую на сгусток огня.
Так вот какой она станет всего через двести лет Живой огонь! восхищенная Мелинда не могла отвести глаз от своей любимицы. Её ждёт великое! Грандиозное! Будущее! Кто может сравниться с Матильдой моей?!
А дракониха недоумевала. Она посмотрела вниз, на свои лапы, повернула гибкую шею вбок, затем, попыталась разглядеть что-то у основания хвоста и неожиданно заревела. Во весь голос, как испуганный и обиженный ребёнок. Впрочем, несмотря на внешнее великолепие, внутри она так и осталась ребенком.
Глаза Матильды, и без того огромные (не глазаплошки), от страха стали ещё больше. Дракониха попятилась назад и, упёршись спиной в грубую каменную кладку описалась. При этом она голосила без передышки.
Де-е-евочка моя, ма-а-аленькая! пыталась успокоить её госпожа баронесса. Ну, что ты испугалась, глупенькая? Тихо, тихо, ти-и-ихоньки!
Увы. Попытки Мелинды успокоить бьющуюся в истерике дракониху результат имели ну, совершенно противоположный: та заорала ещё громче. И если до превращения Матильда издавала пронзительный детский писк, то сейчас из её глотки вырывался страшный, громоподобный рёв.
С потолка стали сыпаться камни. Сначала мелкие, а потомвсё более и более крупные. (Да уж, не легко держать в доме живого драконачто большого, что маленького. Во всяком случае, я вам этого не советую. Ка-те-горически не советую!)
А камни продолжали падать и падать, грозя либо сразу же прихлопнуть людей, либо покалечить. Отбить руки ноги или мозги.
Супруги и Пронырро прыгали то влево, то вправо, то вправо, то влево, старательно уворачиваясь от летящих с потолка камней и сыплющегося пескаи последнее удавалось гораздо хуже. Со стороны могло показаться, что все трое: двое мужчин и женщинаисполняют какой-то неведомый танец, готовясь в королевский кордебалет, до того слаженными были движенья. Только вот музыкой им служил оглушительный драконий рёв.
Ты что наделал, изверг? Я т-тебе покажу! С нехорошим выражением лица и сжатыми кулаками госпожа баронесса двинулась на Пронырро.
Мадам! Прошу вас! Только без рукоприкладства! запротестовал тот. Всё ещё можно исправить.
Так исправляй! Успокой ребёнка! Ясно тебе?! Ай-й!
Они едва успели отскочитьочередной камень сорвался с потолка и гр-р-рохнулся прямо у их ног.
Понял, не глухой, ответил Пронырро.
Буквально за пять минут взобравшись на драконью лапу, он проследовал маршрутом: лапа-туловище-головаи что-то горячо зашептал Матильде в самое ухо.
Рёв тут же стих, как по волшебству. Матильда судорожно вздохнула, опустила голову, и Пронырро легко спрыгнул на пол. Поцеловав краешек ноздри «малютки» (единственное, до чего сумел дотянуться), он ласково спросил:
Больше не будешь плакать?
Длинный и очень липкий розовый язык молниеносно облизал его лицо.
Вот и умница.
Что ты ей наобещал? сгорая от любопытства, прошептала Мелинда.
А, пустяки! Обещал подарить на день рожденья свою коллекцию бабочек. Большую-пребольшую, тихо ответил Пронырро.
А разве она у тебя есть? удивилась госпожа баронесса.
Нет, так будет. Долго, что ли?
И где же ты её возьмёшь? не унималась Мелинда.
Ах, мадам! Поражён вашей наивностью! То, что нельзя купить или достать, всегда можно украсть. Это же так естественно.
Ты опять за старое?! свистящим шёпотом возмутилась госпожа баронесса. Сначала обманул ребёнка, теперь ещё хочешь кого-то обокрасть?!
Я же не для себя стараюсь, мадам! Клянусь, это будет последнее моё дело, так сказать, завершающий аккорд. Бабочки для юного дракона. Ах, это же так романтично!
Всегда красноречивая госпожа баронесса впервые не нашла, что сказать.
Глава двадцать третья
Велик и славен тот, кого и спозаранку, и на сон грядущий занимают возвышенные мысли. Как тоо государственном устройстве, повышении поголовья скота, местонахожденьи философского камня, непомерной дороговизне плоеного батиста и о том, сколько ангелов уместится на острие иглы. (И, главное, зачем они выбрали такое неудобное место.) Элоизу мысли не столько занимали, сколько донимали. Она никак не могла решить: в каком же виде ей предстать перед хозяевами замка, дабы изъять «абсолютно ненужный им» горшок? Какое платье надеть? Чёрное парчовое или алое атласное? А, может, бархатное? Цвета пепла?
Она вновь пожалела о так и не состоявшемся поджоге замка. «Чёрная ночь, алый огонь, серый пепел Ка-ак-кая кр-расота-а восторг!»думала Элоиза. «И ничего-то этого не будет. М-да. Значит, и платья не подходят. Одену-ка я (хи-хи-хи!) немного чёрных кружев. Пошалю напоследок. Подразню (хи-хи!) эту наглую рыжую верзилу. Предпочесть её мнеэталону чувственности и красоты?! Ах, господин барон, господин барон. Вкус у вас, прямо скажем, неважнецкий!»
Элоиза распахнула дверцы шкафа и какое-то время наслаждалась созерцанием красивых тряпок. Радость переполняла её душу: скоро все доступные сокровища мира (а, возможно, и недоступныекак знать) будут принадлежать ей. И она-то уж никому их не отдаст.
«Первую же порцию денег я потрачу на лучшие благовония. Обольюсь ими вся, с головы до ног, и буду благовонять, благовонять Восхи-ти-тель-но! А не пройтись ли, не попрощаться ли мне с замком? Не сегоднязавтра я отсюда уеду. И с почестями! Пусть только попробуют не воздать их мне, как следует!
Ага, а замок-то и останется! Цел и невредим. Может, хотя бы напоследок навести порчу на слуг? Сами его подожгут или по-другому как-нибудь разрушат. Мало ли способов? Уехать и не оставить по себе Злую, Чёрную, Ненавистную Память? Нехорошо это. Неправильно. А как было бы здорово, как замечательно обернуться на прощанье и помахать платочком остывающему пеплу. Илируинам, лежащим в пыли. Ох, нет! опомнилась Элоиза. Ещё опять что-нибудь перепутаю. Ведь я же (ах!) так рассеянна, как и все юные чувственные натуры. «Девичья память»это про меня.
Да и лень. Всё-таки колдовстводовольно грубая, тяжёлая, почти каторжная работа. И грязная, к тому же. Неподходящее занятие для юной прелестной особы. Да еще и с ужасны, просто ужасными последствиями! Не огорчайся, радость моя! успокаивала сама себя Элоиза, пытаясь разгладить пальцем прорезавшие лоб свежие и, к несчастью, такие глубокие, морщины.
За своё золото ты сможешь нанять на пожизненную службу любого колдуна средней руки. Лучше всего, универсала, который и жнец, и швец, и на дуде игрец. И платье тебе роскошное из ничего смастерит, и морщины твои разгладит, и врагов твоих изведёт. Начисто. Так что самой утруждаться и вовсе не потребуется. Ах, сколько забот, сразу как-то всё навалилось Крепись, детка, крепись! Ну, что, дадим ножкам поразмяться? улыбаясь, спросила ведьма своё отражение. Дадим, душенька, дадим, лапонька!