Ноувы! Нельзя убить того, кто и так уже мертв. Причем, давно, лет этак с пятьсот. И господин барон опустил лопату. Закрыл глаза. Ме-е-едленно досчитал до ста. И с шумом (абсолютно по-драконьи) выпустил воздух из ноздрей. Посшибав все свечи внизвсе триста шестьдесят пять! все до единой! он кое-как облегчил свою душу.
Злиться на существо столь преклонных лет было, по меньшей мере, глупо. А по большому счетуОЧЕНЬ глупо.
«Неизвестно, каким я стану в его возрасте», размышлял Эгберт. «Возможно, решу, что жабыпосланцы Всевышнего. Такие слегка расплющенные ангелы. Бородавчатые? Плоть умерщвляют. Глаза выпученные? Грехам нашим ужасаются. В болоте сидят? Кроткие, смиренные, непритязательные. Куда попали, там и сидят. А чего позеленели? Да затошнило их, сердешных, путь-то неблизкий. Сами вот попробуйте, посмотрю я тогда на вас. И вообщенечего задавать глупые вопросы! Решу я так и всей округе велю им поклоняться. Вот смеху-то будет!», ухмыльнулся Эгберт. И окончательно простил прапрапра дедушку.
Горшок, как горшок. Вон, краешек отбит, пожал плечами Эгберт, вертя в руках облезлое кривобокое изделие неумелого гончара.
Они втроем еле втиснулись в крохотную, с низким потолком, кладовку для посуды. Точнее, для старого, отжившего свой век, всевозможного хлама. Чего тут только не было! Ржавые утюги, садовые ножницы, замки с торчащими из них ржавыми ключами, корзины, в которых дыр осталось больше, чем прутьев, кувшины, миски, горшки с облупившейся краской, с отбитыми ручками, оббитыми краями, а то и просто дырявые, метелки для пылипочти без перьев, рваные кожаные башмаки (все почему-то на левую ногу), гнутые поварешки и такие же гнутые гвозди (зачем-то перевязанные кокетливой розовой ленточкой), и еще многое, многое в таком же или куда более плачевном состоянии. Начала «коллекцию» прабабушка, продолжила бабушка и завершила тетушка Эгберта. А потом про нее все благополучно забыли.
И что уж в нем такого особенного? недоумевал Эгберт.
Эт, ты-и-и! Простофи-иля! Ну, сам подумай. Золотобез войн, без дальних походов, без наглых алхимиков (гром и молния на их реторты!), да еще и не облагаемое всеобщим королевским налогом! Редкостная, феноменальная вещь! Сколько за нее в мое время крови пролилось и-и-и, не передатьзапросто утонуть можно. А ты«чего в нем, чего в нем» Тьфу! Как есть простофиля!
Глава двадцать вторая
Всё готово?
Обижа-а-ате, госпожа баронесса!
Значит, займёмся хлёбовом. Лекарство твоё хвалёное где? Молоко-то я принесла. Горячее.
И она бережно поставила большую, размером с таз, фарфоровую миску на оббитый медными полосками сундук.
Великолепно! всплеснул руками Пронырро. Порошок, соединяясь с частицами горячего молока, образует активную субстанцию и, попадая внутрь дракона, легко и быстро усваивается его организмом, особеннокровью, где соединяется со слизью и так называемыми жизненными частицами и первичными элементами, отчего структура тела его стремительно меняется; в результате чего получается абсолютно новая, гораздо более взрослая особь, по всем основным характеристикам многократно (в отдельных случаяхи тысячекратно) превосходящая исходный вариант, уфф-ф! на одном дыхании протараторил «высокий профессионал». И хвастливо добавил:Хор-рошая у меня все-таки память! Ничего не забыл, не упустил и не переврал. Ай, да я! Ай да молодец!
Ну, смотри у меня! предупредила Мелинда, потрясая кулаком перед его лицом. Если с ней что-нибудь случитьсячто-нибудь дурное Да я тебя своими руками Да-да! Не моргай! Вот этими самыми! Я ТЕБЯ ПРОСТО УДАВЛЮ!!!
Пронырро взглянул на красавицу с выражением оскорблённого достоинства.
Мадам, с чувством произнёс он. Можно ли не доверять тому, кто безраздельно, хотя и (увы!) лишь платонически, он вздохнул и картинно пригорюнился, предан вашей несравненной красоте? Да и к малютке я тоже привязался. От меня ли вам гадостей ждать? Смешно, право!
Хорошо, хорошо! Верю, согласилась госпожа баронесса и тут же рявкнула. Так чего стоишь? Чего смотришь?! Молоко стынет!
Пронырро с укоризной взглянул на разволновавшуюся красавицу. Затем достал из-за пазухи маленький кожаный кисет, помялего двумя пальцами и высыпал содержимое в миску. Послышалось тихое шипение, и молоко медленно порозовело.
По мере того, как Пронырро большой деревянной ложкой размешивал полученную «субстанцию», цвет её стремительно менялся. Из розовой она превратилась в алую, из алойв пурпурную, а из пурпурной из пурпурной, гм-мвот, странность! почему-то в лимонно желтую. На этом, однако, превращения не закончились.
Вскоре жидкость медленно позеленела, перебрав на ходу всевозможные оттенкиот нежносалатового, до травяного. Затем почему-то вновь порозовела и (где смысл, где, логика?!) тут же резко посинела, затем снова порозовела, затема затема затемуп-фф! Эта цветовая какафония длилась ещё добрых полчаса.
Наконец, поверхность жидкости пошла пузырьками, пузырями и пузырищами иапофеоз всему! торжественно прозвучало очень громкое «ч-чп-пок-к!», и поверхность жидкости оказалась будто расчерчена. Причём, ровнёхонько и точнёхонько. На ма-аленькие квадратики. Все до одного очень яркие: розовые, жёлтые, зелёные, алые, синие, голубые, белые и даже пурпурные. Мало того- несколько наиболее ярких квадратиков густо (густо-густо-густо! не то рябь, не то сыпь, не то конфетти) усеивали золотые и серебряные крапинки.
Зови малышку! обернувшись к мужу, велела госпожа баронесса.
Матильда тем временем резвилась на галерее. Пыхтя и изо всех сил вытягивая шею, «малютка» с азартом гонялась за бабочками, то и дело издавая радостный писк. Слуги предусмотрительно разошлись подальше от места её охоты.
В очередной раз подпрыгнув, Матильда приземлилась уже на полу гостиной. Тройной дубовый настил и каменная кладка неоднократно выдерживали вражеские вторжения и последующие многочасовые бои с непрошеными гостями, а потомторжествующие, победные пляски огромного количества людей, в том числе, идо зубов вооруженных защитников замка. Но они не выдержали полчаса развлечений милой крошки.
А той падение с пятиметровой высоты не причинило не малейшего вреда и лишь слегка обескуражило. Обиженно заверещав, она поднялась, стряхнула со спины камни и обломки брёвен, потёрла лапой нос, пару раз оглушительно чихнула и, растерянно хлопая белёсыми ресницами, уставилась в ею же проломленную дыру.
Оттуда плавно, с достоинством, словно дразня неуклюжую Матильду, спорхнула большая синяя бабочка. За нейеще одна, и еще, и еще. Они сделали несколько кругов над головой ошеломлённой подобной наглостью драконихи и величественно выпорхнули из зала. Придя в себя, Матильда с пронзительным писком ринулась за ними, круша всё на своём пути.
«Приютите у себя несовершеннолетнего драконаи ваши враги могут спать спокойно.» Так думал Эгберт, стоя но пороге разгромленной гостиной и пытаясь (увы, безуспешно) настроить свои мысли на философский лад. Ибо то, что творилось внутрине поддавалось описанию. Ураган, смерч, тайфун не смогли бы произвести больших разрушений.
Конечно же, Матильда никого не поймала. Именно поэтому Эгберт с плотно закрытой стеклянной банкой в руках (внутри нее, в напрасных усилиях вырваться на свободу, билось целых пять бабочек) мог вести «малютку» куда угодно. Хоть на край света. Или же гораздо ближена чердак, где их обоих поджидали с нетерпеньем.
Однако диковинный напиток, который ей так старательно подсовывали, не понравился Матильде. Она понюхала его, дотронулась до разноцветной поверхности лапой, фыркнула иотвернулась. Никакие уговоры и увещевания не действовали. Лишь высыпанные в миску бабочки заставили ее сменить гнев на милость: дракониха в три прихлёба опустошила миску и, сыто рыгнув, смущенно потупилась. Затем подняла голову и непонимающе уставилась на людей, как-то странно молчащих и, в свою очередь, не сводящих с неё глаз. Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать Недоумение юной драконихи возрастало, а вот надежда людей, наоборот, становилась всё меньше и меньше! Казалось, она с каждой минутой сжимается, скручивается, словно горящий пергамент, как вдруг
Благослови господь это слово! На глазах у изумленных людей началось долгожданное Большое Превращение.