Ты что? Какая чешуя?! У неё ещё жёлтый пух по всему телу! от души возмутилась Мелинда.
А пятки?
Ну, разве что пятки
Наслаждаясь видом оторопевшего, лишившегося дара речи Пронырро, Эгберт не преминул добавить:
Да не бойся! Она такая ласковая, привязчивая.
Наверное ещё совсем юная, скорее, из вежливости, пробормотал Пронырро.
Да. Сто пятьдесят лет всегосовсем ребёнок, с нежностью произнесла госпожа баронесса.
Пронырро переводил непонимающий взгляд с мужа на жену. С Эгберта на Мелинду и обратнос Мелинды на Эгберта. Затем безнадёжно махнул рукой и затерялся в толпе.
В тот день Пронырро Великолепного они больше не видели.
Глава 2
Глава вторая
Празднество всё быстрей набирало размах. Музыканты, вопреки стр-р-рожайшему приказу хозяев не брать в рот ни капли, втихаря пригубили-таки вина и теперь вместо романсов и ритурнелей вовсю наяривали страшно неприличную «Мой миленький меня на травке ждёт». Из высоких соображений морали песенка эта была повсюду запрещена и потомуособенно любима.
Честно отмучив торжественную часть, музыканты с упоением, на свой страх и риск, играли то, что просила душа. Зная мягкосердечие господина барона, они и не сомневались в его прощении. А вот госпожа баронесса Тут приходилось рассчитывать лишь на быстроту и длину своих ног. Однако все их страхи и опасения были напрасными: новобрачным кружила голову любовь, и они лишь ввиду суровой необходимости были вынуждены изредка, как того требовал этикет, улыбаться гостям.
Да и большинству приглашённых было не до того. Дворянчики победней занялись (скорей, скорей, скорей!) поглощением разносолов и деликатесов, обеспокоенные непривычной для них резвостью слуг («ишь, шустрые какие! чтоб вас!..»), которые так и норовили выхватить почти полную тарелку прямо у них из-под носа и заменить на чистую. Их жёны, одетые хуже местных служанок, напротив, ничего не ели. Неодобрительно поджав бледные губы, они исподтишка наблюдали за нарастающим весельем. А те, кто помоложе, вовсю строили глазки богатым сеньорам, гордо восседавшим по ту сторону стола.
И пока их мужья дружно налегали на еду (когда ещё случай представится!), бедных дворяночеки строгих, и легкомысленныходинаково съедала (да что там! сжирала, смаковала) чернющая зависть. Оно и неудивительно!
Знатные толстосумы в честь небывалого торжества надели самые лучшие, самые роскошные одежды и, если не все, то почти все свои драгоценности. Даже их слуги щеголяли в новеньких камзолах и остромодных шёлковых чулках. Да что там слуги! даже крошечных собачек, капризно тявкающих на руках у богатых дам, украшали то расшитая золотом бархатная попонка, то сафьяновый ошейник с махонькими, под стать четвероногой хозяйке, серебряными колокольчиками, издающими нежный перезвон, то ожерелье из жемчуга, до того светлого и отборного, что и «знатной даме одеть не зазорноне то, что какой-то шавке».
Так, наверное, думали эти бедняжки, в бессилии могущие только любоваться чужим великолепием. Аппетита у них, разумеется, не было. Что вы, в самом деле! Какой уж тут аппетит, когда ваше платье вот уже лет двадцать (если не все пятьдесят) как вышло из моды. Конечно, оно ещё почти цело, а если местами (где, неважно!) и зашито, то и так носить можно. Для дома сойдёт и, слава богу!
Но вид этих чванных дам в бархате, парче, шелках и атласе, в дорогих мехах О-о-о Шеи гнутся под тяжестью золотых цепей, ожерелий или многочисленных жемчужных нитей («а чтоб вы сломались!»). Пальцыв литых и ажурных перстнях («а чтоб вас скрючило!»). Причёскиодна замысловатей другой, а гребни-то, гребни Серебряные, черепаховые, из слоновой кости («У-у-у!») Какой уж тут аппетит! Неровен час, подавишься.
Дамы, вызывающие столь лютую, абсолютно искреннюю зависть, ощущали себя на вершине блаженства («как в раю!»). Она их вовсе не злила и даже не раздражала. Напротив, она им бесконечно льстила! Привыкшие к своему богатству и считающие его чем-то само собой разумеющимся, они частенько скучали, а порой даже и грустилиот невозможности лишний раз продемонстрировать его. И сейчас, пока их мужья (в обычное время обременённые тяжеловесной родовой честью) пытались поймать резво снующих тут и там хорошеньких юных служаночек, хлопнуть их по аппетитному заду, ущипнуть, а то и запустить руки в глубокий вырез их белых шелковых рубах, в общем, пока мужчины были заняты делом, дамы упивались чужой завистьюкак дорогим заморским вином. В душе они были очень признательны новобрачным за эту редкостную возможность. Чужое настроение безнадёжно испорчено одним видом их нарядов и в самый разгар праздника? Просто восхитительно! И совершенно естественно: ибо только святой или сумасшедший способен возлюбить того, кто в чём-либо многократно его превосходит. Будь то благородство души, количество титулов илитолщина кошелька.
Эгберт рассеянно наблюдал за гостями. Бедные богатые Господи, какая разница! И те, и другие приняли его приглашение. И те, и другие приехали или же пришли (на своих двоихда-да! попадались и такие) чтобы разделить его радость.
Ко встрече дорогих гостей готовились долго и очень основательно. Стражники (люди суровые, к веселью и дурачеству не склонные) и те проявили недюжинную смекалку. Их сюрприз получился не сказать, чтобы очень приятным, зато отлично запоминающимся! Да-а Уж расстарались, так расстарались. Встречая особо дорогих гостей, стражники делали крокодилам знак. Те подплывали совсем близко (ближе просто некуда) и с двух сторон окружали мост. Стоило лишь копыту лошади или колесу повозки коснуться его досок, как зелёные твари тут же открывали свои пасти и дружно делали: «Ам-мм!» Как правило, это производило на всех не-из-гла-ди-мое впечатление.
Гости блаженствовали за столами уже часа три. Каждое следующее блюдо оказывалось лучше предыдущего. Например, свиной рулет с хреном или лучшие в округе пирожки с жареным ливером. Признаюсь вам, как на духу: вкуснотища необыкновенная! Но гости ели на удивление умеренно, стараясь оставить незаполненным хоть кро-ошечный уголок в утробе: с минуты на минуту ожидались знаменитые пфуйчики-труляляйчики. Готовить их по всем правилам (а их было немало, одно сложней другого) умели только в здешнем замке. Как и подаватьс пылу, с жару.
И тут из ближайшей деревни поздравить молодых явился хор старушек. Они степенно поклонились, выстроились в ряд, и на счёт старшей: «Раж, два, чри!» дружно заголосили. Услыхав зачин, одна из дам от неожиданности уронила вилку и подпрыгнула; после чего (на всякий случай!) трижды перекрестилась. Остальные быстро переглянулись.
Божьи одуванчики старались вовсю: пронзительно вопили, перекрикивая одна другую; так что стоявшие на столах кубки резво подпрыгивали, а вино в нихпобулькивало.
Гости сидели тихо. Слушали вежливо. Некоторые даже перестали есть. По их застывшим улыбкам нелегко было сообразитьотчего: то ли от внезапно проснувшегося интереса к фольклору; то ли из-за пропавшего аппетита. Больше часа почтенные дамы терзали уши окружающих. Но взгляд господина барона светился нежностью и умилением. Ещё бы! Так незатейливо веселились в его владениях с давних пор, звучащие песни он слышал с раннего детства и знал их почти наизусть.
Несчастные гости, увы, не разделяли его восторгов и несказанно обрадовались («наконец-то!») воцарившейся тишине, чувствуя себя не в состоянии пережить ещё одну звуковую атаку. Вслед за Эгбертом, они щедро одарили почтенных дам. Кто мелкой монеткой, а кто и куском рулета с барского столавеликая честь! Степенно откланявшись, старушки засеменили на выход.
Внезапно из-за богатой половины стола поднялась неизвестная красавица. Ее черные волосы, перевитые жесткими серебряными нитями, напоминали спящих змей. Синее, в цвет глаз, атласное платье туго обтягивало стройный гибкий торс. Тяжелые бедра обвивало множество цепочек. Шелестящих и позванивающих при каждом шаге красавицы, что танцующей походкой направилась к месту, где восседали новобрачные.
Все мужские взгляды пристально следили, как раскачиваются её бёдра.
Кто это? спросил Эгберт у пробегавшего мимо с полным подносом главного слуги.
Герцогиня Чёрт-Знает-Каковская, Ваше Сиятельство. Инкогнито, с поклоном добавил слуга.