Стены в замке, конечно, толстые, да такой шум и через них слышно. Ни поспать тебе спокойно, ни менестрелей послушать, ни поговорить душевно. Толком помолиться на сон грядущийи то не получалось.
У госпожи баронессы от постоянного недосыпания стал портиться цвет лица и, разумеется, характер. Да еще из-за этой дурацкой осады повара за вином не уследилииз двадцати бочек половина скисла. На шпиона сколько денег извели, а еды-ы-ы У нас про таких говорили: сам с цыпленка, а съест теленка. Виноградники пропали. Цветы, что моя супруга и леди фрейлины вокруг замка насадилипотоптали. Стены все (куда только рука могла дотянуться) поисписывали. Да, ладно бы уж, чего умного написали.
In vino veritas (1), например. Или Lacri bonus est odor ex re qualibet (2). А что вот ещеAmor caecus (3).
Или еще что-нибудь эдакое, поучительное. Чтобы читал и сердце радовалось: какие образованные люди тебя посетили! Какие умные! А умный враг, он ведь, как и умный другна вес золота. А то призрак махнул рукой. «Сдес был ярыцыр Зиленава Гарошку. Дражити и трипитайти!» «Прышол, увидил и скорапабижу!» «Все шо вашабудит наша!» Ну, и тому подобное в том же духе. Сплошное самомнение и восклицательные знаки. О грамотности и, вообще, молчу. Надоели, ох надоели вздохнул призрак. Да и что это за глупость такаялетом «в гости» приходить?! Тут и так от жары не знаешь, куда спрятаться. Страшная в то лето стояла жара, в аду и то, наверняка, попрохладней.
Слуги еле ползают, дружина и стражникине лучше. Госпожа баронесса с фрейлинами и вовсе отчудили, так отчудили. «Господин мой и супруг, прикажи-ка этим сонным мухам пошевеливаться. Пусть сейчас же пойдут и постелят нам в гладоморке, и мы, наконец-то, выспимся в холодке». «А тех пятеро, что там уже неделю, как обосновались? Их, спрашиваю, куда?»
«А их, говорит, в доспехи одень (да потяжелее!) и шагом марш на стены. Штурм отражать. Где это видано: благородные люди мучаются, потеют, а они там себе прохлаждаются?! Можешь в виде исключения, в порядке поощрения, их даже и накормить. Чем похуже, разумеется, нечего баловство разводить. Нов неограниченном количестве. В результате, всем будет хорошо. Мы охладимся, а они согреются. А случится, что их убьютты их и помилуешь. Так сказать, посмертно.»
Мудрая была женщина, улыбнулся призрак. Прямо Соломон в юбке. Нет, нет и нет! продолжал он. Сколько живу, не могу понять эту глупую, просто идиотскую манеру устраивать осаду летом. Все и так от жары киснут. И так не до вас. Нет, прутся! Только одних спровадишь, глядишьа уже другие на подходе. Ишь, дома вам не сидится! Заявились бы зимой. По холодку-то как хорошо поразмяться, по стенам с пикой побегать, смолу горячую поразмешивать, камни пометать. Весело, азартно, а как для здоровья полезноух, вам не передать! Ух, ух, ух! В здоровом теле здоровый дух! Мороз и солнцедень чудесный. Приходите, гости дорогие, живо всех на тот свет отправим! Хей-хоу-у! радостно провыл призрак.
Короче, надоела мне вся эта свистопляска под окнами. Послал я слугу с приглашением и кувшином вина, на пробу. Согласился «враг мой и погубитель». Встретились, поговорили о том, о сем. Оказалось, приятный человек. Неглупый такой, рассудительный. Кое-в-чем даже культурный: стихи очень любил. Это его и сгубило. Но не буду забегать вперед. Зачем, спрашиваю, к нам пожаловали? Утруждать себя по такой жаре нужен солидный повод. Куда уж, говорит, солиднее. Скучно мне, говорит.
Да и замок наш тесный, народу в нем много и с каждым годом все прибавляется. А у вас такой замок замечательный. Большой, просторный. У вас тут не то, что собакжеребцов гонять можно, как раз нам бы подошел. Может, уступите?
Я, говорю, может, и уступил бы. Только ведь здесь могилы предков, и все такое.
Конечно, отвечает, могилы предковдело серьезное, даже святое. Что ж, забирайте свои могилы, нам они ни к чему. Забирайте и
Ладно, говорю, я подумаю на досуге. А сейчас не желаете ли послушать стихи? О славном рыцаре Румбоко?
Жил такой во времена короля Лютия. Имел горячий нрав и полное, доходящее до глупости, отсутствие страха. А ещедурную привычку сперва кого-нибудь мечом переполовинить, а потом уж разбираться. Своей могучей волосатой рукой он отправил в рай немалое количество народу. На все упреки он с достоинством отвечал, что совершает благое дело. Ибо пасть от руки славного рыцаря, коим он безо всякого сомнения являетсявеликая честь. Кстати, и звали-то на самом деле, не Румбоко, а Рубака. Писец ошибся. Правда, из-за этого Рубаку в один город пускать не захотели. Но, когда на глазах у всех он зарубил излишне, как ему показалось, придирчивого стражникамигом признали и, с превеликими почестями, сопроводили в городскую тюрьму. В самую лучшую камеру, так сказать, для почетных гостей. Откуда он, впрочем, скоро вышел и стал кочевать от одного господина к другому. Нерассуждающий герой любому сгодится. А уж подвигов насовершал Тьму-тьмущую! Всегото не упомнишь сейчас. О нем даже песнь сложили из десяти тысяч семисот семидесяти шести строф. Она так и называлась: «Песнь о неистовом Румбоко». Менестрели на пирах пели ее по очередидо того уставали. Да и попробуй запомнить эдакую прорву слов!
А как же вы ее запомнили? удивилась Мелинда.
Так ведь я же ее и сочинил, в свою очередь вытаращил глаза прапрапра дедушка. Взгрустнулось мне тогда. Уж и не помню, по какому поводуто ли чего объелся, то ли с коня упал, то ли с баронессой своей поругался. В общем, затянуло меня, как рыбу в невод, в эпические дебри. За один только вечер все десять тысяч семьсот семьдесят шесть строф и отмахал.
Ну, и?..
Ну, и согласился враг мой их послушать. Тренированный слушатель оказался, да все равно где-то между пять тысяч двухсотый и пять тысяч трехсотый (не буду врать, точно не помню) строфами он и скончался. Сердце не выдержало. Думаю, от восхищения. Стихи, что ни говори, красоты просто убийственной.
Это уж точно! заметила Мелинда, глядя на все еще неподвижного супруга.
Ну, эт ты зря, дет-точка! перехватил ее взгляд призрак. Я еще только зачин и успел прочесть, каких-то жалких семьсот пятьдесят строф. Это же не враг, это жеродственник. Прямой, так сказать потомок. Да-а, слабоват парень оказался, он с сочувствием взглянул на бледное лицо Эгберта. Тот, что пятьсот лет назад измором нас взять решил, покрепче был. Короче, забрали его хладный труп, до утра еще постояли (какой же дурак на ночь глядя в дальний путь отправится?), а на рассвете осаду и сняли. Хорошее было правило, золотое. Нет предводителянет и войска.
Я, Кловизий Великолепный-Ветреный, первый барон из род баронов Бельвердэйских, сиров Лампидорских, создал грандиозное эпическое полотно невиданной доселе убойной силы. Чем и горжусь, он выпятил грудь и напыжился. Не могу, пользуясь случаем, не прочитать хотя бы несколько (штук двадцать-тридцать) великих строф.
Песнь о неистовом Румбоко
Он рыцарь был.
Таких теперь уж
нет.
Могучей волосатою рукой
Он посылал красавицам
привет.
Он некрасив был.
Этого не скрою.
Увы!
Торчали космы дикой
Черною копною из
головы.
Громоподобен голос был его,
Звучали бубны
тише.
Когда он, разъяренный,
Звал на бой
У всех домов вокруг
Сносило крыши!
старательно завывал призрак.
Не на-а-адо послышался слабый голос Эгберта.
Почему? искренне огорчился прапрапра дедушка. Я только начал. Там еще много чего: и бои, и осквернение святынь и соблазнение принцесс, и гонки на драконах, и В общем, всякое-разное.
Не над-до на-адо еле слышно повторил Эгберт.
Так надо или не надо? не понял прапрапра дедушка.
Эгберт медленно сел, осторожно потрогал шишку, полученную при падении, и умоляющим голосом произнес:
Не надо стихов. Лучше дохлую жабу съесть, чем эти стихи слушать.
В глазах молодого господина барона был отчетливо написан ужас.
Жабу, говоришь дохлую? почему-то обрадовался призрак.
Да. Лучше жабу, изнемогающим голосом произнес Эгберт.
Ловлю тебя на слове, о мой славный потомок, ловлю на слове! Сказано при свидетелях! ликовал призрак. Будет тебе жаба. И непременно дохлая, как ты и хотел.
Это вы еще о чем? насторожилась Мелинда.