Свечение слегка побледнело, задрожало, но не исчезло. К их несчастью, призрак отличался редкостным упрямством.
Ну, держись! Мелинда села поудобней, нахмурилась и зловещим голосом затянула:Жундалы кургундалы Ош! Тугудулу-мунудулу-йй аа! Гундыки-перендыки, о-о-о!
В конце каждой фразы она резко хлопала в ладоши. Свечение ещё сильней побледнело. Потом с суетливой поспешностью стало собираться, словно кто-то невидимый («скорей-скорей-скорей!») сворачивал в узел старое одеяло.
Бурмалы-дурмалы-бу-у-ух-х! не хуже привидения завывала Мелинда, простирая вверх правую руку с растопыренной пятернёй.
Суета усилилась. Наконец на потолке осталось лишь маленькая, не больше фасолины, светящаяся точка. Она издала мышиный писк и юркнула в замочную скважину.
Мелинда со всего размаху, как подрубленная, рухнула на постель. Другое, менее крепкое, ложе могло и не выдержать подобных телодвижений. Но этобыло почтенным, сделанным триста лет назад из векового дуба и привыкшим ко всему, а потому устояло. Лишь протяжно закряхтело, как старик, не одобряющий излишнего молодечества.
Эгберт обнял свою любимую жёнушку и, между поцелуями, спросил:
Откуда тебе известно столь сильное заклятье?
Красавица расхохоталась. Она долго не могла успокоиться и вытирала слёзы кулаком.
Лапонька моя, давясь от смеха, произнесла Мелинда, да никакое это не заклятие. Это инструкция слабительного. На пусимусинском языке. Дед когда-то привозил. Для Пусика: он тогда не то жабами, не то дохлыми жуками в очередной раз отравился.
Значит, "бурмалы-дурмалы-бу-у-ух-х!«? ошарашенно спросил Эгберт.
«Хранить подальше от детей, а не то разобьют». Вот.
А как же он её прочёл?
Мой дед, с гордостью заявила Мелинда, знает целых двадцать семь языков. Из нихдва официально несуществующих и даже один мёртвый!
Это ещё как? не понял Эгберт.
Ну, одни существуют неофициально. Тайно! понизила голос Мелинда. Их как бы нет, но они есть. С непризнаннымита же история. Ну, не признают их учёные мужи. Ну, так и что? Люди-то ими вовсю пользуются. Уразумел?
Ага, кивнул головой Эгберт.
Он уже пожалел, что на ночь глядючи затеял эту дискуссию о сравнительных достоинствах иностранных языков. Его супер-и-сверхэрудированная жена могла часами разглагольствовать о разных умных вещах. Зачастую, увы, совершенно ненужныхдля ведения домашнего хозяйства.
А на мёртвом, чтопокойники разговаривают? лишь для поддержания разговора спросил Эгберт.
Почти. Им уже некому пользоватьсявсе, кто его знал, давно перемёрли. Да-а, в голосе госпожи баронессы послышалась грусть, дедушка у насполиглот. Не то, что я: больше семи языков так и не осилила. А что такоесемь языков? Так, тьфу! Подумаешь, достижение! Честно говоря, в совершенстве я знаю лишь три языка. На двух изъясняюсь с бо-ольшим трудом, а ещё на двух и вовсепишу с ужасными, совершенно непростительными ошибками.
Она явно приуныла, и Эгберт, желая подбодрить любимую, весело произнёс:
А я только один язык и знаю. Тот, на котором с детства говорю. Да и на нём пишу с «ужасными, совершенно непростительными ошибками». Ну и что?
Мелинда улыбнулась и погладила мужа по голове.
У-умм-ница ты моя-а!
А и в самом делену и что? рассмеялась она и стиснула его в объятьях. Да так крепко, так страстно, что чуть было не выдавила из Эгберта его бессмертную душу.
Оба супруга были радыда что там рады, несказанно счастливы! тому, что за ними, наконец-то, («аж не верится!») никто не подглядывает.
Вскоре, однако, выяснилось, что мерзкий призрак связал заклятье исключительно с Мелиндой и теперь вел себя в ее присутствии тише воды, ниже травы. Завидев издали ее могучую поступь, он с истерическим писком забивался во все мыслимые и немыслимые щели и дыры, где дрожал и трясся как осиновый лист. Вдоволь отсидевшись и отдрожавшись, он осторожно, по сантиметру, просачивался наружу и замечал ничего не подозревающего Эгберта. И ужас в глазах призрака сменялся злорадным торжеством.
Иногда он днями напролёт изводил несчастного господина барона, а тот (сжав зубы и ругаясь крепко, нопро себя) стоически терпел выходки зелёного наглеца. Всё-таки предок. Разумеется, стоило ему пожаловаться Мелинде, и та бы легков два счёта! разобралась с незваным гостем. Но беспокоить свою ненаглядную драгоценную женушку Эгберт не хотел.
Она и так («бедняжка!») в последнее время сильно нервничала. Оно и понятно. Говорят, легче держать в узде норовистую лошадь, нежели собственный дикий нрав. Но госпожа баронесса сдерживалась. Ежедневно и много кратно. Да так, что удивлялась самой себе. Хотя Что в этом такого особенного? Отправляясь в церковь, в гости и на тот свет, одеваешь то, что принято, а не то, что очень хочется. Жизнь! И ничего тут не поделаешь. Нелегко, ой как нелегко быть знатной дамой!
Терпенье, терпенье и ещё разтерпенье! Что бы эти свиньи то есть гости ни натворилиулыбайся и молчи. Молчи и улыбайся. Илисразу же, во избежание обострения конфликта, дабы он из локального не перерос во всеобъемлющийпредлагай что-нибудь вкусненькое. Пирожные с клубникой, например. Горячие плюшки или пирожки с ливером также способны погасить назревающие страсти. «Вкусненькое им, ха! почти все запасы сожрали! Смолы вам горячей, а не вкусненького!»думала Мелинда. Что ж! Назвалась курицейтак и будь добра, исправно неси яйца. Жена знатного синьора должна быть аки статуяпрекрасна и безмолвна. Во всяком случае, на людях. А ругаться, даже по делу, себе дороже. Наживать врагов сейчас, когда Матильда ещё мала, было бы непростительной глупостью. Да и наживать-то их дело плёвое. Ей, богу! А вот, если понадобится, со свету их потом сживать Тут ещё сто раз голову поломаешь, сто раз злыми слезами изольёшься, да и сто потов с тебя сойдёт. А уж сколько золота на эту благую цель будет истраченовообразить страшно! Не просто сто золотыхсто на сто раз по сто, да ещё полста по столько же.
В общем, ссориться и враждоватьглупость несусветная. И для души маятно, и для казны накладно.
И пока гости находились в замке, ни одно живое существо, включая тварей неразумных, ни разу не слыхало, чтобы госпожа баронесса хоть немноговсего на полтона! повысила голос. Не говоря уже о том, чтобы как обычно сотрясать замок до основания своей руганью. Дабы не шокировать гостей, она была тиха, нежна и приветлива. Перемещалась по замку неторопливо и «не совала свой нос, куда не надо». Если же все-таки что-нибудь да случалоськак же без этого? то разбираться с провинившимся Мелинда отправляла мужа.
Все слуги прекрасно понимали, что эта дивная благостыня продлится недолго: до тех пор, как в замке останется хотя бы один гость. Даже самый-пресамый завалященький.
И теперь, когда их соседии ближние, и дальниенаконец-то, дружно покинули замок, госпожа баронесса отводила душеньку.
Глава шестнадцатая
Что-то стало холодать поежился Эгберт, тесней прижимаясь к горячему упругому боку жены.
Странно, ночь вроде бы теплая, сказала Мелинда, сгребая мужа в охапку.
О, существа из плоти и из крови!
Ночь ни при чем здесь,
Ночь здесь ни при чем!
произнес гнусавый замогильный голос. Не трепещите, это я пришел.
И зеленое сияниетыщи тыщ синих, голубых и желтых звездочек соткалось в уже хорошо (даже слишком хорошо, увы!) знакомую супругам фигуру.
Это опять ты-и-и?! возмутилась Мелинда. А ну, про-роваливай! Надо же, какое настырное привидение! Пристало, как банный лист к
К чему? заинтересовалось зеленое страшилище.
Сам знаешь, к чему! рявкнула госпожа баронесса.
Я бы не против! Ой-как не против! Но у меня здесь другие, более важные задачи.
Все равнопошел вон! не унималась госпожа баронесса.
Нет, ну, почему здесь так грубо со мной обращаются? Я же никого не трогаю, само достоинство и благородство. Все кричите, шумите А я ведь к вам с дорогой душой, пригорюнилось зеленое страшилище.
Простите нас, многоуважаемая прабабушка! начал было Эгберт.
Какая я тебе прабабушка! Я тебепрадедушка! огрызнулся призрак.
А-а-а простите выдавил из себя господин барон, боясь снова обидеть столь неожиданно обьявившегося родственника. Юбки и кружева ввели его в заблуждение. Чтобы существо мужеска пола, вырядившись в женские тряпки, носило их без стыда? да еще и с величайшим достоинством?! С подобным Эгберт сталкивался впервые.