Я остановил подчинённых возле складского строения и потребовал у часовых позвать каптенармуса. Из дверей вышел прожжённый косматый прощелыга с плутоватыми глазами, имевших желтоватые белки, небритый всего лишь несколько дней, не более. Я назвал ему номер своего десятка и номер сотни. Каптенармус исчез назад, потом появился обратно, потрясая замызганными бумажками:
Так-так, всё правильно. Обмундирование и вооружение выданы совсем недавно, под личные росписи каждого бойца.
Ты где, сын шнырги, видишь тут обмундирование и вооружение?! спросил я, дойдя до кипения, задыхаясь от лютой злобы; казалось, что сейчас из моих ушей вырвутся струи раскалённого пара.
Представьте себе, уважаемый читатель, живописную картину: плохо прокованные, перекалённые мечи, имевшие лезвие неравномерной толщины, деревянные щиты из досок с чёрной гнильцой, без умбонов по центру и без металлической окантовки по окружности, которая могла бы спасти их от расщепления при получении удара противникаэто, похоже, просто крашеные крышки для дубовых кадок с квашеной капустой, невесть какими неисповедимыми путями Пресветлого оказавшиеся на армейской службе.
Доспехи моих бойцов состояли лишь из «пары»эдакой кирасы для нищего, у которой нагрудник и защита спины представляли собой не единый стальной кокон, а соединялись между собой обычными ремнями. Накинул её через голову, затянул ремни узламигрудь и спина вроде как прикрыты. Причём, похоже, прежде, чем эти пары дошли до моих бойцов, их снимали то с одного, то с другого погибшего, а потом ещё молотком добавили вмятин, ибо я совершенно не смог догадаться, что же такого нужно было сделать, чтобы довести их до совершенно неприглядного вида, со всеми царапинами и вмятинками.
Стандартная летняя обувь для солдатакожаные сандалии. От лаптей Кашевара они отличаются тем, что подошва у нихцельная, сделанная из крепчайшего куска кожи с голени коровы или двойного слоя кожи с её брюха, причем сандалии после изготовления проходят дополнительное дубление. Бим и Бом остались вообще босыми, и только уголовники щеголяли в кожаных сапогах, которым догадались срезать часть голенищ, чтобы на запарить вконец ноги, беспощадно вонявшие портянками. Но и эти «укороченные» сапожки успели дойти до жалкого вида.
Про наручи и поножи мои подчинённые, как я понял, вообще не слышали
Каптенармус без малейшего смущения обозрел мою бравую пятёрку и заявил:
Что взялито я и дал, никому насильно ничего не впаривал. Пока срок носки не истёк, или снаряжение в бою не пострадало, я не имею права ничего менять.
И даже глазом не моргнул.
Я ухватил его за грудки и встряхнул:
Ах, ты же, тыловая крыса! Удавил бы!
Часовой сзади положил мне руку на плечо:
Не надо, брат: себе же хуже сделаешь. Не трожь фекалиюи запаха не будет.
Я отмахнулся от него, оторвал проходимца от земли и прижал к дверному косяку:
Если завтра война, то мы воевать должны или врагов смешить?! Давай быстро меняй всё на нормальную амуницию, или я твои бумажки тебе в рот и жопу напихаю!
Руки убери! каптенармус стал меня отпихивать. Эй, помогите же мне!!! Охрана!
Я отпустил его, но быстро выхватил из голенища засапожник и, прижав лезвие к его горлу, зловеще зашипел:
Только пикни, ворюга! Голову тебе отрежу и сам лично отнесу командующему. А заодно покажу, как ты моих бойцов вырядил, вредитель! Ну! Давай быстро переодевай всех, или я за себя не ручаюсь!
Вот так, бочком-бочком, мы с ним вошли в темноту склада, а за нами прошествовала моя пятёрка. Молчаливые часовые остались за порогом. Что ж, надеюсь, что первые доказательства своей лютой невменяемости я предоставил
После подбора всего необходимого мой полудесяток выглядел совсем неплохо: на каждом красовался кожаный доспех с защитой из стальных пластин на спине, груди и животе; имелись также наплечники, наручи и поножи, а себе я выбил ещё и наколенники с налокотниками. Полученные мечи и щиты уже не вызывали спазматических позывов смеха. Только шлемы остались прежними, да мне выдали новый, с положенным десятнику щетинистым гребнем красного цвета (божегорские центурионы носили зелёные, поменьше бросающиеся в глаза).
Мой щит имел умбон с остриём, сравнимым с копейным, а бойцам каптенармус выдал щиты с простым умбоном в виде шишака: пока эти горе-вояки не научатся обращаться с оружием, они опасны, в первую очередь, друг для друга, особенно когда я начну учить их бою плечом к плечу.
У всех нас на ногах закрасовались солдатские сандалиив целом моя команда стала похожа на боевое подразделение. Особенно издалека и в сумерках. А прежние щиты и железяки мы бросили кучей в полутёмном помещении складабери, не жалко.
Бойцы, получив что-то приличное, воодушевились и обратный путь проделали куда как веселее. Только Кашевар буркнул:
Зря ты, десятник, на рожон попёр. У этойвши сам командир легиона в каких-то родственниках кабы чего не вышло.
Да и хрен с ним. Я иностранец и в голову был ранен: мне можно.
Надеюсь, мои уголовнички быстро разнесут это враньё по всему лагерю
Кстати, Кашевар, отныне ты сам назначаешь себе помощников на любой день. Если тебя в порционе полковые воры будут обноситьты только скажи: я им всем тыквы разобью; не только же тебе одному в репу получать.
Когда мы почти дошли, нам навстречу попался довольный Грач.
Слышь, Клёст, ребята-десятники выпивкой разжились. Давай подходи к нам вечером, познакомишься со всеми.
Спасибо, Грач! ответил я прочувственно и даже руку к сердцу прижал. Я бы со всей душой и старанием. Но нельзя мне! Когда-то на войне мне по башке трахнули тяжёлой булавой, так я с тех пор в завязке: ни капли пить нельзядурной становлюсь, драться начинаю, каждый раз убить кого-то хочется хотя, честно говоря, иногда и на трезвую голову хочется кого-то убить. Вот так бы взял и удавил иную гниду голыми руками Прости, брат! Быть может, и посидим как-нибудь.
Я был само воплощение скорби и печалиещё бы, выпивка сама идёт в руки, а я от неё героически отказываюсь, зная, что в нашем лагересухой закон, а отлучки за периметр строго запрещены.
Грач впал в ступор и провожал меня молчаливым, неопределённым взглядом.
Вот так завершился мой первый день.
На следующее утро я снова погнал всех на разминку. Бойцы вскакивали уже шустрее, но я боялся подумать о том, откуда появились их прыть и резвость: то ли втягиваются в новый ритм, то ли боятся, что у меня кукушка закукарекует.
После обеда, через час, я начал воинские учения. Я видел других наёмников, видел и то, что они живут в откровенной расслабухе, но понимал, что любой из них голыми руками раскидает моё вооружённое воинство. И отдавал себе отчёт, что изменить ситуацию к лучшему за пару месяцев едва ли возможно. Но, поскольку я надеялся, что меня в ближайшее время выгонят, то не шибко и переживал.
Начал я с простого. Моя треклятая команда, облачённая в полные доспехи, выстроилась шеренгой, подняв щиты: Кашевар, Бим, Боми Шестёрка. Кашевара я считал самой ценной фигурой, поскольку без него про хорошую еду можно было смело забытьвот и поставил его с краю. Шестёркутоже, но по другой причине: с его слабой натурой держать центр невозможно.
Я с разбега врезался своим щитом в стену щитов, легко ломая строй и щедро раздавая оплеухи тем, кто валился с ног. Собственно, влетело всем, кроме Кашевара: дядька оказался крепкий, с сильными ладонями. (Честно говоря, бить отличного повара у меня рука всё равно бы не поднялась.) Отчаявшись, я заставил их взять в правые руки жердину и удерживать перед щитамислава богу, такой строй опрокинуть мне не удалосьтолько оттеснить, но уже через пару шагов мои бойцы упёрлись намертво. Я изменил задание: мы с Кашеваром встали с одной стороны жерди, а остальныес другой. Всесо щитами. Начали противостояние «двое на троих». Такие упражнения были понятны даже Биму с Бомом.
На площадке для занятий имелись отрезки брёвен разной длиныя заставлял подчинённых их поднимать от уровня пояса на грудь, много раз, а сам делал учебные финты с мечом и щитом.
На учебном плацу мы мучились, конечно, не одни: он всегда занят напряжённой тренировкой солдат, круглый день, и даже наёмники тут появляются. Тем не менее, мне удалось удивить всех, в частности, тем, как я заставлял своих бойцов бегать: укладываешь бревно на оба плеча, прижимаешь руками его к своей шее и бежишь лигу-другую, в полной, повторюсь, экипировке. Только Штырь бегал налегке, прижимая руку к груди. (Кстати, я бесцеремонно таскал его на все занятия: даже если ничего не делает, то пусть хотя бы стоит рядом.) Я сам бежал с ними рядом, правда, без груза, и заставлял подниматься упавших, возвращаться назад вместе с бревном. Моё обучение единодушно было признано бесчеловечным, и даже Грач как-то раз подошёл поздороваться: