Чудеса начались потом, в каморке городской тюрьмы. Нашёлся умный советчик и порекомендовал подать прошение на армейскую службу. Кашевар был мужичком плотным, и его, пожалуй, могли бы взять простым копейщиком в пехоту, да только получил он отказ: слегка горбат, роста низковатого, да и дело уголовное ему шили. Тогда он подал прошение принять его в армию вольнонаёмными вот мы встретились. За каким лешим Кашевару потребовалось скрываться в армиюодному Нечистому известно: за лёгкое ранение полагается максимум небольшой штраф, а соваться в армию не с юного возрастаэто верная смерть. Я так и не смог добиться от него внятного ответа.
Кашевар произвёл на меня в целом благоприятное впечатление: он не утратил ещё до конца тонкого флёра аристократичности, и охотно верилось, что его когда-то допускали к стряпне для уважаемых господ. Слегка сутулый, он неловко теребил полы своей замызганной рубашки как подол поварского фартука. Говорил скупо и неохотно, но на утренней гимнастике не сачковал. Значит, послушен и исполнителен. Гладко выбрит, что отличает его от остального сброда. Наверное, и сапоги у него были, да уголовники обменяли их на кожаные лапти. Не ценили, сволочи, кормящую руку ладно, подумаем.
А что всё-таки та баба в тебе нашла? спросил я под конец недоумённо.
Тебе показать? всё так же скупо ответил тот на полном серьёзе.
Скажи я «да», так он мигом бы штаны скинул и глазом не моргнулмамой клянусь!
После Кашевара я поговорил с парочкой желторотиков. Назвал их Бим и Бом, ибо совершенно не представлял, как можно их было называть по другому. Они стали друзьями с детства, всегда гуляли вместе, и в армию пошли тоже вдвоём. Оставалось им только пожениться, прости меня, Пресветлый, за мысли такие! и картинка получилась бы целостной.
Бим был белобрысый и с густой россыпью задорных веснушек, а, Бом, наоборот, смуглый брюнет. Бим-бомэто те звуки, какие издали бы их головы, надумай я постучать по ним железной ложкой. Ничего более. На гимнастике они сачковали больше всех, обогнав даже Шестёрку, а мои пинки воспринимали с философским воодушевлением. Я даже не спрашивал их, за какими коврижками они пошли в армию: эти балбесы казались непригодными абсолютно к любой работе. Ну, не могли они понять, зачем нужно делать разные движения, сжимая в руках инструмент. А тем более, что все движения должны быть точными и выверенными, что в этом кроется некий великий смысл.
Вы, уважаемые читатели, наверное, подумали, что Бим и Бом с рождения были обижены Пресветлым и умели только мычать и глупо улыбаться, пуская слюни. Да как бы не так! Лыбились они в полный рот, показывая выбитые зубы и болтали всякую ахинею легко и непринуждённо. Совсем салаги, но видно, что успели познать вкус вина и девок, прохиндеи и задиры, за словом в карман не лезут. Про таких говорят: «Врут, как дышат.»
Почему, ну, почему родители, видя, что их чада растут совершенными балбесами, с полнейшей уверенностью говорят: «Сынок, тебе в жизни только одна дорогав армию!» Вам, значит, остолопы не нужны, а войскамнужны? В армии, между прочим, оружие в руки дают! И им нужно владеть лучше, чем столяр владеет молотком, чтобы тебя не убили, а ты, наоборот, убил бы как можно больше врагов!
Ей-богу, если я сбегу, и меня поймают, то любой судья даст мне полное помилование, лишь мельком глянув на эти ухмыляющиеся рожи, которые мне достались в подчинение. Кстати, а это мысль: если я на учениях начну гонять свою пятёрку со всей дури, то меня, быть может, признают невменяемым? Действительно, кто, будучи в здравом уме, сможет подумать, что из этих двух балбесов можно сделать приличных солдат? только тот, кто с головой не дружит. Больной на голову старикан, умеющий запросто уложить парочку здоровенных десятниковкому в армии нужен такой?
Плохо, что я совершенно не умею лицедействовать. Обычно мне, наоборот, приходилось напрягать мозги в поисках выхода, а как изображать слабоумногоя не представлял. Вообще никак.
Третьим, вернее, четвёртым, мне представлялся Шестёрка. Пока не заслужил приличной кличкитак и будет у меня Шестёркой. Едва ли он старше «братьев-близнецов», но только взгляд как у злобного волчонка, и сам весь серый какой-то, и нежная, почти детская щетинатоже серая. Если и смотрит в глаза, то только вызывающе. Но душевной силы в нём не чувствуетсяесли бы имелась, то не шестерил бы.
Зачем ты пошёл в наёмники? спросил я. Смерти захотел? Шестерить мог бы и среди «лопухов».
Лопухами среди вояк называют всех невоенных людей, к слову.
А тебе зачем, командир? развязно отозвался тот. Захотели пошёл. Чё, нельзя, что ли? Может, бабки нужны. Проигрался я.
Неудачное ты место выбрал для загребания бабок, просветил его я. В армии, сопляк, головы теряют гораздо быстрее, чем зарабатывают деньги.
Ну, это мои проблемы! огрызнулся пацан.
Нет, кретин, это теперь не только твои проблемы. Если командир теряет много солдат, то он считается плохим командиром. А я не хочу, чтобы меня считали плохим. Уразумел? Отвечай, когда спрашиваю!
Так точно, господин десятник! отозвался Шестёрка с видом «а не пошёл бы ты, вот привязался».
Так вот: я помогу тебе заработать твоё бабло, как ты выражаешься, и дам шанс вернуться живым домой с этими деньгами. Твоя задачавыполнять всё, что скажу. Понятно?
Так точно, господин десятник! повторил Шестёрка с тем же видом.
Свободен.
Что бы вам не говорил уголовникникогда нельзя верить ни единому его слова. Если он сказал, что проигрался, совсем не факт, что так оно и есть. Запросто мог оказаться и убийцей, скрывающимся от правосудия. Или вором. Или грабителем с большой дороги. Тёмная лошадка
Последним я допросил уголовника со сломанной рукой. Этот дядька производил более весомое впечатление, нежели угловатый, ершистый, тщедушный Шестёрка: плечи широкие, крепкие, и чувствовалось, что убивать ему приходилось. Взгляд свинцовый, мрачный.
Как рука? кивнул я на неё.
Чешется.
Это хорошо. Значит, заживает.
Его взгляд не изменился.
Вам троим нужно понять сущую малость: армияэто не шалман, и командуют в ней не паханы, а те, кто заслужил это право своей кровью на поле боя. В армии всё давно и без вас решено, как лучше, вам остаётся только молча подчиняться. Если армия начнёт жить по воровским законам, то её разобьют в первом же бою, и всем вам, умникам, снесут головы на раз-два. И мне заодно, а я очень жить хочу как, бишь, тебя?
Штырь.
Штырь, значит. А ты сам-то жить хочешь, или вам уже давно на жизнь свою наплевать?
А кто ж не хочет жить-то?
Например, тот, кто на десятника с ножом кидается. Убил бы менясамого казнили бы. После пыток и допросов с пристрастием. Я тебе больше скажу: я могу хоть сейчас подать на тебя рапорт о нападении, и тебе будет та же крышка, на гроб. Или ты так далеко не думаешь?
Ну, иди, пиши, паскудая тебя не держу, он сплюнул.
Вижу, что не понимаешь. Так вот: в армии писать рапортыдело обычное и паскудным не считается. Вообще. Тот, кто не понимает разницу между рапортом и доносомтот, считай, покойник. Уразумел? Не знаю, что вы там себе про меня будете думать, но, уверяю тебя, что ни один десятник от меня морду воротить не станет и стукачом не назовёт. Вот в этом и есть разница между армией и воровской «малиной». Понял, боец?! я повысил голос.
Чего ж не понять?
Отвечай, как положено! я грубо ткнул его в больную руку, но как бы невзначай, в плечо.
Да понял, я, десятник! Понял!
Свободен
После обеда я скомандовал боевое построение, а потом с изумлением рассматривал шеренгу, производившую впечатление сбежавших клоунов из бродячего цирка. Соседний десяток пялил любопытные глаза, я заметил ухмылявшегося Грача и послал ему свирепый взгляд: это ведь он сформировал такое убожество.
Вы что, вооружение сами себе делали?
Чё далито и носим, буркнул Штырь.
Остальные насторожённо помалкивали.
Напра-во! скомандовал я. Шагом арш!
Моё марширующее воинство смотрелось ещё более жалко, чем когда стояло. Бим и Бом наступали на ноги впереди идущим, то и дело слышалась ругачка, возникала заминка. Сутулый Кашевар сам по себе воплощал насмешку над армейской службой. Лучше всех смотрелся замыкающий Штырь, державший руку на перевязи. Когда мы шли мимо расположения наёмников, то публика хотя бы помалкивала, но когда поравнялись с армейскими палатками, то нас провожал откровенный гоготтолько что гнилыми помидорами не бросались. Я шёл слева от колонны, шаг за шагом краснея и закипая, сжимая рукоять меча всё сильнее и сильнее, хотя сначала просто её придерживал, чтобы ножны по ногам не хлопали.