Она очень проворно сняла джинсы, которые я ранее украла с бельевой верёвки, оставив меня лишь в футболке с длинными рукавами. Я сунула ноги под лоскутное одеяло, не заботясь об этом. Лежачая поза принесла невыразимое облегчение, как только я расслабилась на чистых простынях. Я смотрела, как Айви продолжает работать над Ревиком, перевязывая его плечо. Если бы я знала его хоть чуточку лучше, я бы свернулась калачиком под другим его боком, может, даже обняла бы одной рукой.
Я все равно испытывала искушение сделать это.
Я повернулась к Уллисе, но она вскинула руку.
Шшш, Высокочтимая Сестра. Не говори. Я безгранично извиняюсь за недостаточно тёплый приём. Реви' уже сказал нам, что ты несколько раз спасла его жизнь.
Я открыла рот, собираясь поспорить, но потом решила, что ей, наверное, все равно.
Что мне делать? спросила я. Для держания, имею в виду?
Расслабься, сказала Уллиса.
В этот раз это прозвучало командой.
Мои веки немедленно опустились.
Глава 13Германия, 1941
Я стою в поле.
Я узнаю это место. Я рисовала его прежде.
Более чем узнаюего знаю. Оно каким-то образом является частью меня.
Находясь в больнице и умирая, мой отец попросил нарисовать это. Я сделала это, конечно же, и повесила над его больничной койкой, чтобы он мог видеть её лёжа.
В очередном приступе бреда от лекарств он сказал мне, что это Поля Умиротворения, место рая в египетской мифологии.
Мой отец, инженер и антрополог-любитель.
После похорон я убрала картину в гараж моей матери. Я не могла смотреть на неё, даже представлять его после того, как он умер.
Однако это место продолжает жить. Я не могу сбежать из него.
Травы переливаются под моими ногами, прокатываясь по холму как океанские волны. Холодный ветер колышет их рябью, покачивающиеся дикие цветы создают мозаику из пыльно-розовых и пурпурных тонов в резком, чистом воздухе, и я осознаю все ясно, так ясно, как никогда в жизни. Укрытые снегом горы маячат над тем местом, где я стоюзазубренные и неотёсанные, и невероятно неподвижные.
Те горы обладают собственным присутствием, даже отдельным от неба и возвышающихся облаков. Я чувствую себя иначе просто при взгляде на них, как будто моё сознание здесь движется быстрее.
Он тянет меня, поворачивает мою голову.
Он стоит там, одинокий, смотрящий на те же самые горы.
Его высокий силуэт абсолютно неподвижен.
Он тоже принадлежит этому месту. Как принадлежал мой отец, как принадлежу я. Эти горыего горы, в той же степени, в которой они мои.
Кажется, он меня не видит, но я чувствую его всюду вокруг себя, словно я смотрю на него через него, как будто я и внутри него тоже.
Это место каким-то образом является частью него.
Мытоже часть него.
***
Я иду по коридору с высокими потолками. Место сменилось так плавно, так совершенно без огласки, что я поначалу даже не задаюсь вопросом, где я.
Я не задаюсь вопросом, как я сюда попала.
Коридор выстелен коврами, отделан темными деревянными панелями, которые кажутся антикварными и отполированы до лоснящегося блеска. Лампы свешиваются с потолка через регулярные интервалы, они сделаны из хрусталя и железа. Они моргают, когда я прохожу мимо, но я здесь призрак; мои руки скользят сквозь стены.
Яркие цветные картины украшают стены из тёмного дерева. Я слежу за ними глазамибелые мужчины на мускулистых конях, в духе Вагнера с лёгким намёком на Вальхаллу. Выражения лиц всадников зеркально вторят друг другусуровые, но мудрые, непреднамеренно карикатурные.
Через открытый дверной проем резкий, эмоциональный голос говорит поверх треска древнего радиоприёмника.
Слуги стоят вокруг него. Они меня не замечают, но я узнаю голос, даже понимаю слова, хотя в реальном мире я не знаю немецкого.
«Бог знает, что я воистину хотел мира»
Впереди приглушенные звуки вечеринки манят к себе.
Скрипучие слова мужчины необъяснимо тянут меня.
« Мы были вынуждены сражаться. Перед лицом столь злобного умысла я не могу сделать ничего, кроме как защищать интересы Рейха теми средствами, которые, слава Богу, имеются в нашем распоряжении»
Голоса из комнаты в конце коридора становятся громче. Я слышу смех, перемежающийся бормотанием разговоров, некоторые из них дребезжащие и невнятные, кажущиеся по звучанию пьяными.
Дверь распахивается.
Звуки на мгновение становятся громче, затем глохнут, когда дверь медленно захлопывается.
В мою сторону шагает группа мужчин, одетых в униформу.
Радио все ещё слышится в моих ушах.
« Они вынуждены были расценить эти действия как провокацию, исходящую от страны, которая некогда подожгла всю Европу и виновна в неописуемых страданиях. Но те дни использования видящих и евреев для сражения в битвах вместо мужчин теперь миновали. Ошибка, о которой мы сожалеем и которую не повторим»
Четверо мужчин приближаются ко мне. Солдаты. Я узнаю цвет и пошив их униформы и то, что это означает. В моем мире они символизируют почти карикатурное зло, худшие побуждения человечества, но здесь одежда кажется обыденной, обычной.
Они говорят на немецком, как и радио.
Речь Фюрера не закончена, говорит светловолосый паренёк лет семнадцати. Он сдвигает фуражку на затылок, потирает лоб. Нам не стоило уходить.
Мужчина рядом с ним закидывает руку ему на плечо.
О, прочтёшь текст в газетах. Мне нужно выпить кое-что покрепче и посмотреть на что-нибудь покрасивее. В этой конуре одни собаки, будучи уже пьяным, он улыбается, его глаза смотрят осоловело. Ну хотя бы я могу гавкать без риска быть подстреленным! он смеётся и хлопает светловолосого по затылку. Собаки! Ха!
Третий коситсягигант с темными волосами и полными губами. Его рука, подносящая флягу к губам, размером с моё бедро.
Бог мой! У тебя не было того вида, который получил я. Ты видел жену Рольфа? Господи Иисусе.
Какая у неё задница! произносит светловолосый, улыбаясь. И эти титьки!
И у неё такой взгляд невнятно бормочет пьяный.
Что ты хочешь её удивить, говорит гигант. Да, я видел. Везучий ублюдок.
Четвёртый напряжённо слушает. Из всех них его глаза сияют яснее всегосиним, который кажется сталью на его подвижном как у хорька лице. Его униформа меньше всего помялась, на ней меньше всего пятен от пота. Он также носит немного другой значок на воротнике.
Ему не стоило приводить её сюда, только и говорит он в тишине.
Светловолосый берет флягу от своего гигантского друга.
Он влюблён. Это романтично, не так ли?
Немецкий говор мужчины с лицом хорька продолжает звучать отрывисто.
Это не оправдание для глупости. Бловелт не деликатничал со знаками внимания. Не хотел бы я получить задания, которые Рольф раздаст после этого собрания, он бормочет, но уже тише. Особенно с его происхождением.
Что? спрашивает гигант. Что ты сказал?
Оо, да какая разница? говорит пьяный. Он нам яйца отрежет, если мы на неё хоть подышим. Давайте найдём себе другую «дырку». Ту, к которой не приставлен Люгер.
Они проходят через меня и мимо меня по коридору, из которого я пришласловно я клуб дыма. Я смотрю, как они выходят за другую дверь, но мои ноги тянет в другом направлении.
Звуки вечеринки становятся громче. Я следую на звон бокалов, тихое бормотание голосов, но поверх всего этого доминирует нарастающая и стихающая эмоциональная речь. Время от времени слова прерываются безумными аплодисментамии от тех, кто в комнате передо мной, и от куда большей толпы, доносящейся через громкоговорители.
« Выучка наших солдатпревосходна и несравнима. Высокие стандарты эффективности наших солдат, превосходство нашего снаряжения, качество наших боеприпасов и непоколебимая храбрость наших рядов соединились, чтобы такими малыми жертвами привести к успеху поистине исторической важности. К чему нам нужны homo fervens? К чему нам Сайримн? Стоит ли нам и дальше ослаблять наше человечество зависимостью от чужаков и полукровок?»
Очередной всплеск громовых аплодисментов заглушает его слова.
Я вхожу в комнату, потолки которой в два или три раза выше, чем в коридоре. Гигантское знамя свисает над камином из шлифованных речных камней. Я смотрю на чёрную свастику, занимающую центр белого круга на кроваво-красном фоне.
Её вид должен шокировать меня, но здесь это тоже почему-то обычное дело.
В стороне от толпы, собравшейся под металлическими динамиками, мужчины в униформе разговаривают небольшими группами, едят и пьют с женщинами в вечерней одежде, которая заставляет их походить на костлявых длинношеих птиц. Моё внимание привлекает группа, стоящая в стороне.
Пожилой мужчина в увешанной медалями униформе улыбается, слушая красивую женщину с густыми темными волосами и широко раскрытыми глазами. Она кажется смущённой, когда тихим голосом отвечает на его вопрос. Её фигуристое тело облачено в блестящее синее платье и прижимается к жёсткому телу рядом с ней. Её почти черные волосы собраны в искусные кудри на макушке, заколоты похожими на бриллианты шпильками, которые сочетаются с висячими серёжками и камушками на темно-синих туфлях.
Она стискивает руку мужчины, стоящего рядом с нейон высокий, одет в униформу немецкой пехоты, которая свидетельствует, что он поднялся как минимум на несколько чинов.
Сосредотачиваясь на этих троих, я слышу их слова.
Мы в два счета обратим этих английских мерзавцев в бегство, разве ты не согласен, Рольф? пожилой мужчина отводит глаза от темноволосой женщины, глядя на высокого мужчину рядом с ней. Что ты можешь доложить с фронта из последнего?
Высокий мужчина отпивает глоток из стакана, наполовину наполненного льдом и янтарной жидкостью.
В этом пространстве я не могу нормально вздрогнуть или ощутить настоящее удивление.
И все ещё я останавливаюсь, когда вижу профиль Ревика. За исключением одежды и стрижки, нюансов в выражении лица и позе, он выглядит точно так же, как при нашей последней встречеза минусом синяков, и его длинное тело чуть менее худое.
Он косится на женщину, его светлые глаза неподвижны как стекло. Он крепче привлекает её к себе перед тем, как посмотреть на хмурящегося мужчину перед ними.
Голос Ревика звучит тихо, знакомо во всем, кроме тона, который не совсем высокомерен, но близок к скуке. Хоть он выглядит точно так же, он почему-то кажется моложе.
При всем уважении, капитан Бловелт, говорит он. Эти британцы упрямы. Пройдут месяцы, прежде чем они падут. А если вмешаются американцы
Мужчина раздражённо взмахивает рукой.
Они этого не сделают.
Ладно, невозмутимо отзывается Ревик на немецком. Но Черчилль прозорливо завязал дружбу с американским президентом. Было бы глупо с нашей стороны принижать его очарование, он улыбается, качнув стаканом в сторону динамиков. Особенно когда наш Фюрер этого не делает.
Бловелт хмурится в неверии.
Взгляд Ревика окидывает остальную комнату, светлые глаза прищуриваются.
Пристрастие американцев к изоляционистской политике может закончиться, говорит он задумчиво. Или закончится способность их оружейных предприятий подавлять протесты из-за бедственного положения в Европе. Если они почувствуют угрозу из-за нашего вторжения на море, или если мы позволим нашим взглядам зайти слишком далеко на восток
Он умолкает, когда темноволосая женщина резко дёргает его за руку. Её глаза выражают предупреждение, когда встречаются с его взглядом. Пожав плечами, Ревик останавливается, но я вижу суровость в его поджавшихся губах.
Бловелт не замечает ничего из этого.
Он взмахивает рукой в перчатке, решив отбросить альтернативный взгляд и не удостаивать его злостью.
Ты говоришь, что я должен дрожать в страхе из-за жирного старика на крошечном острове и его друга-калеки? Вот ещё! Они также предупреждали нас о могучих французских армиях! И легионе видящих, предположительно под командованием англичан.
Бловелт улыбается темноволосой женщине, которая обеспокоенно косится на Ревика.
А в следующий раз ваш муж заставит нас страшиться цыган, фрау Шенк! Что вы думаете об этой жалкой демонстрации? Или вы просто поражаетесь, как мы с ним можем быть такими кошмарно скучными в вашем очаровательном обществе когда вы одеты в такое милое платье?
Фрау Шенк улыбается, все ещё стискивая руку Ревика. В одно мгновение муж и жена смотрят друг на друга, и я невольно вижу интенсивность, которая мельком проступает в его светлых глазах, и то, как смягчается выражение её лица.
Бловелт, глядя, как они смотрят друг на друга, хмурится.
***
И я моргаю, сильно вздрагивая от порыва ледяного ветра.
Я стискиваю своё тело, дрожа и глядя на суровый ландшафт из темной и изрытой земли и извилистых земляных колей, прорытых в оледенелом снегу.
Горизонт, кажется, тянется бесконечно. Он прерывается лишь тяжёлыми обозами, которые тянут косматые лошади, топающие и бьющие копытами по обледенелой земле, теснящиеся к людям для тепла. Их ребра торчат через толстые зимние попоны.
Недалеко от меня в снегу лежит мужчина, его черты размыты из-за тонкого слоя воды, замёрзшего на его лице. Обледеневшие волосы торчат как сухая трава. Темные пятна цвета ржавчины выделяются на его груди и одной поднятой руке, пропитывают шерстяное пальто, которое покрывает исхудавшее тело. Его глаза застыли в выражении агонии.
Я смотрю на бескрайнюю бело-чёрную равнину. Я вижу ещё больше тел, линию, которая тянется к месту, где земля встречается с тяжёлым, темно-серым небом. Колонны дыма, раздуваемые ветром, ползут под облаками. Как будто звук внезапно возвращается, взрыв разрывает тишину.
Он громкий, но я понимаю, что он происходит на некотором удалении.
Приближается солдат, обходит тела.
Позади него ещё больше повозок застряли в грязи. Мужчины прислоняются к ним, чтобы защититься от холода. Некоторые из них кутаются в тяжёлые пальто, потирают ладони и дуют на пальцы, лица темнеют за серыми шарфами, но у большинства их нет. Один на моих глазах возится с телом, пытаясь содрать шерстяное пальто закоченелыми руками, топая и ломая лёд и кости своим сапогом.
Приближающийся солдат заговаривает с расстояния нескольких футов до места, где я стою.
Хайль Гитлер, говорит он, поднимая руку.
Я оборачиваюсь и вздрагиваю, увидев, как близко ко мне он стоит.
Ревик опускает руку после ответного салюта, одетый в зимнее пальто и фуражку немецкого вермахта. Дыхание срывается из его тонких губ густыми клубами пара. У него отросла борода, а его глаза отражают тёмные тона неба. Он одним сапогом поддевает застывшее тело в снегу перед ним.