Леон что-то хотел сказать, он тянулся к ней, но тут заревел гудок, заставив их обоих замереть на кровати.
Первый гудок всегда бывал самым страшным. Он возвещал о конце ночи и начале нового дня, вырывал засонь из убежища их сладких видений. Он не нарастал постепенно, набирая силу и уверенность, как второй и третий гудки, а включался сразу во всю мощь тысяч широко раззеванных металлических глоток, развешанных по всей Колонии. Первый гудок не пытался вывести какой-то мотив, как последующие, не менял тона, не делал перерывов. Бесконечный, надрывный, чугунный войАААААААААААААААААААкоторый мог разбудить мёртвых в их гробах. Он срывал листья с полумёртвых гигантских кедров на тёмных аллеях, заставлял шарахаться тучи во все стороны, лишал слуха и души воронье, порхающее над городом. Даже металлические арнольды, казалось, вздрагивают от гудка, что уж говорить о людях. Оставалось только стиснуть зубы и ждать прекращения гудка, ждать, как избавления от сверлящей зубной боли, как благословения свыше.
Когда долгий гудок прекратился и в ошеломленном городе повисла гулкая тишина, Кэсси обнаружила себя мелко дрожащей всем телом, будто весь холод сегодняшнего утра, на который бедовито жаловался Айв, всё это время медленно подбирался к ней и вдруг стиснул в крепком объятии. Не вырваться, не спастись. Она беспомощно посмотрела на Леона, и тот привлёк её к себе под одеяло, где было тепло и хорошо, стал целовать её шею и говорить те слова, которые были сейчас необходимы, чтобы сердце у неё не разорвалось от чернейшего отчаяния. Хотя горькие слёзы так и норовили брызнуть из-под век, Кэсси сумела не расплакаться. Она слушала Леона, кивала, отвечала на его поцелуи, шептала, что любит егои он тоже говорил, что любит её, что никуда её не отпустит, что они всегда будут вместе. Она касалась его руками и ногами, теми самыми, которые скоро должны были отмереть. Так они и лежали, укрывшись дырявым одеялом с головой, пока барак вокруг них просыпался, приходил в шевеление, и люди в комнатах нехотя вставали, облачались, выходили в коридор и собирались на завтрак возле печи, на которой толстая Фрида уже начала варить в огромном блюде утреннюю кашу.
И как-то в ходе разговоров полушёпотом само собой решилось, что они сегодня отправятся вдвоём на Белотравное поле посмотреть на скалы, а может, дажеэто предложил Леон, Кэсси промолчалазабраться на них, если там с его последнего визита ничего не изменилось. Уж он-то знает вдоль и поперёк все пути подъема и проведёт её самой безопасной дорогой до места, откуда вся Колония до дальних стен видна как на ладони. Кэсси, которая резонно полагала, что в любовании видами их родного поселения удовольствие может найти лишь человек очень странных вкусов, снова ничего не сказала. Но сама идея похода на поле, где она кидалась резиновыми мячиками ещё будучи маленькой девочкой, была неплохая. Каждое утро ей приходилось уходить из барака «на работу», чтобы не вызвать подозрений у жильцов, и ей до смерти надоело шататься по берегу донного канала, отбиваясь от летучих мышей и мутантов-попрошаек. Присутствие Леона скрашивало это времяпровождение и обеспечивало безопасностьбез молодого крепко сложенного спутника Кэсси наверняка давно бы валялась на дне канала с перерезанным горлом (в свете её недуга это не виделось таким уж ужасным несчастьем, но уходить прежде времени, да ещё и таким образом, не хотелось). Зато берег канала был местом, куда реже всего заглядывали арнольды, которые, заметив голографическое клеймо, непременно поинтересовались бы, почему житель третьего класса не присутствует на рабочем месте в отведённое для этого время.
Сначала они поели вместе со всеми каши, которая, как обычно, слиплась в гигантские комки. Леона давно знали в бараке, и высокий доброжелательный парень с прииска нравился большинству местных обитателей. Не всем, конечно, но такие брюзги, как Косой Джо или Айв, погоды не делали. А уж девушки в Леоне души не чаяли. Даже у Фриды в глазах зажигался мечтательный блеск, когда она поглядывала на Леона, наваливая из черпака каши в его тарелку.
Виния, как обычно, явилась ближе к концу завтрака, когда люди стали разбредаться, чтобы уйти на работу. Айв, вороном восседающий на длинной деревянной скамейке на самом краю и давно вылизавший свою тарелку дочиста, воззрился на девушку единственным глазом, как хищник на добычу; его и без того широкие ноздри, казалось, заняли половину лица. «Сейчас начнётся», подумала Кэсси и втихаря толкнула Леона под бок, сигнализируя, что пора уходить. В очередной раз с утреца насладиться картиной, как язвительный горбун рвёт и мечет, не было никакого желания. Удаляясь, она слышала его высокий скрипучий голос, вопрошающий: «А ты знаешь, что мне сегодня снилось, Виния, золотце?».
Рисковать порвать своё единственное платье о выступы камней Кэсси не могла (а что-то ей подсказывало, что ей придётся сегодня познакомиться поближе со скалами, нависающими над Белотравным полем), так что, пока парень ходил в отхожее место, она облачилась в рабочую формумешковатые брюки из чёрной ткани и красную блузку с длинными рукавами. Леону не понравится, зато арнольды авось не будут сильно приставать, если засекут её. Можно им сказать, что её откомандировали в другой цех, вот она и идёт туда.
Одевшись и потушив лампу, Кэсси подошла к зеркалу, по поверхности которого шла трещина в виде неряшливой буквы Y, и поправила волосы. Вид её самой в этой странной двухцветной упаковке (иначе и не скажешь) привёл девушку в замешательство. До этого она все десять лет надевала униформу в раздевалке в цеху, а там зеркал не было. Это не было установленным правиломмногие девушки из дома приходили в рабочей одежде, но не Кэсси. Так она привыкла: вне стен цеха онасиротка Кэсси, просто Кэсси, и, пожалуйста, не зовите её этим дурацким полным именем Кассиопея; а в цехуочередная красно-чёрная стерилизаторша, дурочка, которая за сходную цену продаёт тело машинам, обречённая рано или поздно поплатиться за своё легкомыслие. Инфекция косила стерилизаторш из года в год, да и трудно ожидать чего-то иного, когда работа твоя заключается в безропотном глотании всего, что тебе поднесут металлические щупальца. Большинство деталей были мелкими и закругленными, но не всеоттого язык и губы вечно были в порезах, а когда Кэсси ловила простуду, то вместе с надсадным кашлем из горла вылетали кровавые брызги. Ноющие боли в трахее, хрипота в голосе и вечное несварение желудкавсё это было неприятно, но выглядело пустяком в сравнении с риском поймать инфекцию. Тысяча деталей, проходящих через желудок, могли не нанести вреда, но попадается одна, с виду такая же обычная стальная блестяшкавтулка там, гайка или закругленная скоба, и она заражена гадостью, которая, в отличие от втулки, не спешит выкатываться по желобу, подключенному к пищеварительному тракту, а попадает в кровь. И у тебя остаются считанные месяцы.
Не сводя глаз с зеркала, Кэсси зачарованно потеребила кармашек красной рубашки на животе справа от пупка. Кармашек был на липучке, и она легко могла открыть его и увидеть на своей коже чуть выступающий овал желоба и венчик выводящего клапана. Именно эта тошнотворная даже на вид штука, которую ей вживили десять лет назад, кормила её все эти годы после гибели родителей. Иначе обитать бы ей в подземных трущобах, куда солнце не заглядывает вовсе, и люди рождаются, живут и умирают, так и не увидев малейший лучик света. Это если они в младенчестве не идут на корм хищным мутантам, для которых нижние уровни городанастоящее раздолье. Другой вариантвлиться в плотные ряды чумазых малолетних проституток окраинных районов, которые, по слухам, часто заканчивают жизнь не лучше, чем неудачливые младенцы. И в том и в другом случае к шестнадцати годам её тело утонуло бы в городском отстойнике, но Кэсси продержалась куда дольшеспасибо отменному здоровью с рождения, благодаря которому она прошла строгий отбор на заветное место. По меркам Колонии достижение двадцати пяти лет девушкой, оставшейся в подростковом возрасте без родителей и крова, было настоящим подвигом. Так что Кэсси не была в слишком большой обиде на судьбу. Единственное, что она находила глубоко несправедливымпочему это должно было случиться сейчас? Почему не годом раньше (тогда она не была знакома с Леоном) или годом позже? Именно сейчас, когда она впервые влюблена, но не успела толком вкусить этой, пожалуй, единственной причины, которой можно оправдать влачение жалкого существования, инфекция решила с ней разделаться. Хорошо ещё, что эта гадость не передаётся другим людяминаче даже оставшийся крошечный срок ей не было бы суждено провести с любимым человеком