Фролка, а чуб-то у тебя седой!
А твоя голова, атаман?! В ней седины больше, чем смоли и в бороде то ж
Ничего, братмы ещё крепки, а главноеживы Отсидимся на Дону, по весне вскроется река и снова двинем на Русь.
Я верю, Степаннас ещё бояться. Люди, вкусившие волю, просто так теперь в ярмо не полезут. Бояре их только кровью загонят.
За нами Царицын, брат! хлопнул я его по плечу. Рано нам отдыхать. Возьмёшь полсотни казаковэто всё, что у меня пока есть
Устал я, братможет мне остаться?! Фрол виновато посмотрел на меня.
В городе будешь сидеть, в тепле. Надо сохранить его, Фрол! я потряс брата за плечи. Нам надо его сохранить! Город и людей! Смотри, чтобы не разбежались. Я бы сам поехал, но здесь дел большедомовитые начинают головы поднимать. Открутить им их, как тому кречету, что ли?! А больше всех мутит воду Корнила Яковлев. Справишься? Всех лучших казаков отдаю.
Мы внимательно смотрели друг на друга, словно испытывали на прочность. Наконец на лице Фрола проступила весёлая, озорная улыбкаона всегда молодила его лет на десять, делала похожим на девушку:
Справлюсь, брат.
Пиши мне обо всём.
Напишу, брат.
Обнялись, расцеловались
Так и будет Фрол мотаться из Царицына в Кагальник и наоборот, пока
Прости, брат, беру вину на себя, но видно, таков наш путь, другого не дано. Одного мы корняРазины. Тебя повязали в Царицыне и доставили в Черкасск. Когда ты увидел и меня в плену, ты сломалсяистаяла твоя надежда на волю и братову подмогу.
Бледный, перепуганный, ты отказывался от еды, не разговаривал ни со мной, ни с Корнилой. Я боялся, что ты тронешься рассудком. Если ты верил мне раньше, верь и теперьнам вместе идти до последней черты. Верь мне Фрол, держисьмы свободные люди, мы казаки
* * *
Фрол больше не кричал, только временами издавал тихие стоны. Бояре вспомнили про меня.
Скоро государь прибудет. Поднять злодея на дыбупусть покается.
Кнута ему! Кнут язык шевелит!
Идут помощники заплечного, но я поднимаюсь сам.
Вокруг скалятся, глядят с любопытством и злорадством боярские рожи. Долгорукого среди них нетвышел.
Ишь, глазами как зыркаетсразу видать, что вор!
Хулитель веры православнойгореть тебе в аду!
Кнута ему, кнутовичачтоб шкура полезла! засмеялся самый толстобрюхий боярин.
Он живой нужен, чтобы вся Москва видела казнь Стеньки-Разбойника, елейным голосом сказал зеленоглазый дьяк.
Палач освободил Фрола от дыбы и, бросив стонущее тело в угол на плаху, кивнул помощникам:
Обдайте его водойсовсем слабый, ещё помрёт раньше времени.
Я остался без присмотра. Палач снял со стены кнут и принялся его разглядывать. Толстобрюхий боярин приблизился ко мне вплотную.
Ну, Стенька Разин, скажи, как казаковал в Персии? Говорят, привёз несметные шаховы богатствазолото, каменья?! В Астрахани богатые подарки раздаривал воеводам?! Не молчи! Персидская княжна была у тебя в наложницах? Была?!
Его заплывшие салом глазки заблестели и хитро мне подмигнули.
Зря они забыли обо мне. С размаху я ударил боярина в лицо. Он взвыл, закрывая руками разбитый нос, а я с рычанием схватил его за шею и стал душить:
Хочешь знать, что было в Персии, пёс?!
Кулак палача с проклятиями опускается мне на темя.
Сатана! Не углядел! ревёт палач и оттаскивает меня в сторону.
Я смеюсь, потому что боярин бежит к лавке, плюхается на неё и быстро креститсяв его маленьких, красных глазёнках застыл страх. Сколько я навидался таких глаз, ждущих смерти. Русые усы и борода трясутсябоярин бормочет молитву.
Что, толстобрюхий, не прошла охота слушать сказ про Персию и шахову дочку?
Изыди, чёрт! креститься боярин.
Жаль, что ты мне раньше не попалсяя бы тебя уважил, повесил бы на первой встречной осине!
Боярин вскакивает и бежит из пыточной.
Рядом стоит дьяк, ухмыляется и качает головой.
Я бы и тебя, пучеглазый, в воду бросил!
Дьяк хмурится. Бояре после замешательства кричат:
Кнута зверю! Кнута ему!
Кнут просвистел и впился в спину.
Нет там ничего нового, приятель! хриплю я палачу.
Сказывай, вор, о разбое в Персии! кричит дьяк и тычет в меня пальцем.
Славно было в Персии! кричу я, чувствуя треск рвущейся шкуры.
Я закрываю плотно глаза и стискиваю зубы
Персия, шепчу я
Кнут свистит и жжёт спину. Слышна тихая ругань палача:
Эка, чёрт, кровянойсловно свинья!
Это ты свинья! моё сознание мутиться
Я не слышу оживлённого говора бояря чую плеск тёплого Хвалынского моря. Ветер принёс сладкие и ароматные запахи садов. Перед глазами не тень палача, а загорелые спины казаков, скрип уключин, плеск вёсел и дружный вскрик:
Нечай!
Нечай!
Свист Ивана Черноярца, ближайшего друга и есаула.
Батькашаховы бусы!
Васька Кривойне знающий страха казак, вскидывает вверх руку с саблей:
Батька, веди вперёд, покажем им «Бисмиллахи рахмани рахим»!
Рвусь к вамвскоре свидимся, атаманы мои преданные: Ваня Черноярец, Серёжка Тарануха, Макеев Пётр, Серебряков Слышите ли вы меня?
Слышим, батько!
Персия
* * *
В середине лета 1668 года мы внезапно объявились с моря в Кизылбашских владениях где-то между Дербентом и Шемахой. И началось Славное времечко, славное! Меня окружали самые верные и преданные товарищидруг сердечный Серёжка Кривой, красавец и балагур Иван Черноярец, рассудительный Фрол Минаев, умница Якушка Гаврилов, бражник-поп Василий Не сгинули вы навечно запомнит вас Русь, и долго будут вас клясть толстобрюхие бояре, прислушивающиеся в ночи к разбойному свисту. Не отвернётся от вас и отец небесныйсколько невольников освободили мы из полона. Всё зачтётся. Думу думаю, что с тем шеститысячным отрядом не в Персию надо было идти, а сразу же на Астрахань, Царицын. Мы уже тогда могли встряхнуть всю Русь.
Жаркое выдалось лето, сухое. Вдоль дорог стояла ярко-рыжая пыль, скрипевшая на зубах, чернившая лица, покрывавшая тело сухой коростой. Казачьи сотни с гиком и свистом мчались по дорогам, врывались и опустошали селение за селением вдоль побережья. Поднимались по каменистым горным дорогам, выглядывали в море, где казачьи струги неслись белыми птицами, полнились добром. Хороший ясырь, а сколько его было впереди. Казаки славили батькувот она, слава, вот онобогатство! Не пустыми вернёмся в станицы, а там, глядишь, придёт прощение от государя за службу ратнуюведь нагнали шаху страху. Начало было удачнымперсидские воеводы не успевали защитить или предупредить городки от надвигающейся казачьей лавины. Нашими козырями были быстрота и особая казачья удаль.
Крупные города оставались в стороне. Так прошли Дербент, Шемаху, Баку только пожгли и порубили их посады, мстили за вековые обиды, за наших полонянников.
Я первым врывался в персидские селения на взмыленном коне под удалой казачий свист. За мной в охраненииСерёжка Кривой.
Батька, дьявол тебя забодай, охолонись малость! кричал он мне.
«Ах, Серёжка, Серёжкалучше бы ты себя так одёргивал. Что было бы, будь ты со мной под Симбирскомне стряхнули бы нас воеводы»
Слышен сабельный свист. Крики басурман:
Бисмиллахи рахмани рахим! (Во имя Бога милостивого и милосердного!)
Секи их, казакиони не жалели православных!
Руби их, казачки, за наших жён и девок поруганных, угнанных в полон!
На пику их за отцов наших, лежащих под степным ковылём!
Получился не поход за зипунами и фараганскими коврами, а настоящая война. Сотни посёлков оставались за нами в бурой пыли, в треске пожаров. Собаки выли над трупами мужчин, жён и детей. Казаки неистовствовали, мстили за причинённые им обиды. Война есть война. Врываясь в городки, казаки расправлялись с шаховыми солдатами, затем вырезали богатых купцов и их служак, всех обидчиков, на которых указывала городская голь, всех, кто оказывал или пробовал оказать сопротивление.
К берегу подходили струги и загружались захваченным ясырём: коврами, золотом, драгоценной утварью и камнями, украшенными золотом, оружием, жемчугом, дорогими, заморскими тканями. Волокли в струги пленных и ставили у берега бочонки с виномпраздновали победу над басурманами. Пьяные казачки с хохотом обряжались в дорогие, расшитые золотом халаты, украшали папахи золотыми диадемами, надевали на заскорузлые, распухшие от весёльной гребли пальцы перстни, на кистибраслеты.