Все шумно одобрили мысль Глазкова, и редактор продолжал свою похвалу Галкину.
Василий Федотыч, милый, в чем дело? прервал вдруг свою речь редактор, бросив оторопелый взгляд на героя дня.
Случилось нечто совершенно неожиданное.
Васька Галкин смертельно побледнел, зашатался и вдруг бухнул на колени.
Простите меня, закричал он истошным голосом простите меня за нахальный мой обман. Недостоин я вашей любви. Поддался я Маламыге на удочку.
Польстился на легкую славу. Никакой я не публицист. Жулик я. Пусть меня немедленно карает суровая пролетарская десница за мое арапство.
Да в чем дело? простонал окончательно ошалевший редактор.
Никакого у меня теоретического багажа нет, покаянно орал Васька, продолжая стоять на коленях, и нисколько я своей квалификации не повышал. Честное слово!
Заметив недоверчивые взгляды присутствующих, он быстро вскочил на ноги.
Что, прохрипел он редактору, не верите? А хотите я вам тут же в присутствии всех такую статейку с эрудицией напишу, что вы только ахнете? На какую тему прикажете писать? Об электроутюгах? О патефонных пластинках? Пожалуйста.
Он схватил с полки первую попавшуюся книгу, оказавшуюся гегелевской «Наукой логики», раскрыл ее на первой попавшейся странице и ткнул пальцем наугад.
Только скажите, пожалуйста, кто такой был Гегель? Немецкий философ-идеалист? Спасибо. Пишите, обратился он к секретарше редактора. Пишите.
«Еще великий немецкий философ-идеалист Георг Вильгельм Фридрих Гегель сказал в своей гениальной Науке логики: Эта направленная во-вне деятельность есть единичность, тождественная в субъективной цели с особенностью, которая вмещает в себе, на ряду с содержанием, также и внешнюю объективность. Это положение великого философа больше всего можно отнести к производству патефонных пластинок, где существуют субъективные цели, попросту говоря, блат, и где ссылки на внешнюю объективность, т.-е. на любимые нашими бюрократами объективные причины, заменяют собой налаженное производство пластинок».
Теперь, будьте добры, обратился раскрасневшийся от волнения Васька к редактору, возьмите, пожалуйста, с полочки любую книжку. Очень хорошо. Как она называется? «Жизнь животных» А. Брэма? Замечательно. Раскройте, пожалуйста, на любой странице и возьмите первую попавшуюся фразу. Брэм кто был по специальности? Естествоиспытатель? Прелестно.
Пишите, обратился он к секретарше: «Характерно, что сказал по этому поводу А. Брэм в своем бессмертном труде Жизнь животных: Замечательно, что тумана и гермона различили только новейшие ихтиологи; в самом деле, последний ловился большими массами, чем тот, и, конечно, его должны бы были заметить древние, наблюдавшие столь тщательно.
Нужно ли говорить, насколько эти поистине пророческие слова гиганта естествознания бьют не в бровь, а прямо по обезличке, царящей до сих пор безраздельно на любом патефонном предприятии».
Теперь, обратился Васька к разъездному корреспонденту Богатыреву, возьмите, пожалуйста, какую-нибудь книгу, ну, хотя бы с верхней полки. Как она называется? «Сочинения лорда Байрона»? Замечательно. Кстати, кто он такой? Ах, поэт? Английский поэт? Благодарю вас, товарищ Богатырев. Итак, продолжаем
«Где причина продолжающегося преступного выпуска пластинок легкого жанра. Лучший ответ на этот вопрос даст современный английский твердолобый поэт лорд Байрон. Возьмите хотя бы его последнюю трагедию Вернер или наследство»
Через полчаса была готова статья с цитатами из тридцати двух источников. Секретарша прочитала ее вслух. Редактор плюнул, чертыхнулся и, скомкав васькину статью, бросил ее в корзину. Потом с минуту подумал, опасливо оглянувшись вокруг, вытащил ее из корзины, разгладил и красным карандашом написал: «В набор, корпусом».
Случай на улице братьев Гракхов
Эй, товарищ, крикнул толстый веселоглазый гражданин, нежившийся на самой верхней полке, завидев внизу, в тумане, высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и кривыми ногами. Будь добр, поддай пару.
Я вам, уважаемый гражданин, не банщик, желчно ответил бородатый гражданин. Не мое дело пар поддавать. Я, уважаемый гражданин, ответственный работник. Поддавайте сами.
Бородатый ответственный работник надменно поднял голову, продефилировал в самый угол парильни и, усевшись на первой полке, начал с ожесточением намыливаться.
Толстый гражданин тактично промолчал, покряхтывая спустился вниз и, переваливаясь с ноги на ногу, направился к крану, брезгливо держа в руках покрытую многолетней слизью шайку.
«Ишь сволочь, подумал бородатый гражданин и с еще большим ожесточением начал натирать мочалкой свое хилое тело. Держит шайку как ночной горшок. Интеллигенция. Буржуй недорезанный».
Толстый набрал в шайку кипятку, выплеснул его на камни, высившиеся унылой грудой в разверстой пасти печи, и предусмотрительно быстро отпрянул в сторону. Раздалось слабое, еле слышное шипение, и от печки чуть-чуть повеяло теплым паром. Толстый нацедил еще одну шайку, плеснул. Пару не последовало. Не падая духом, настойчивый толстяк хотел нацедить еще одну шайку, но сколько ни крутил кран, из крана не вытекло ни капли кипятку.
Ну и баня! вздохнул толстый гражданин и полез снова на полку.
Баня как баня, вызывающе выкрикнул из своего угла бородатый ответственный работник. А что кипятку нет, так это временные неполадки. Дров не хватило. А сейчас вот подвезли дрова. Слышите, колют?
На толстого гражданина это не произвело никакого впечатления.
Временные неполадки, заворчал он и обратился к задумчиво сидевшему без дела лысому банщику. Скажите, пожалуйста, давно вы по вашей специальности работаете? Двадцать два года? Значит, и при прежнем владельце? Так А тогда тоже оставляли посетителей без горячей воды?
Да как будто не случалось, отвечал правдивый банщик, опасливо косясь на насторожившегося бородатого ответственного работника.
Тот огорченно всплеснул руками и закричал из угла:
Ты, Пахомыч, лучше скажи, какая эксплоатация была у прежнего хозяина. Ты говори, не стесняйся, давай отпор.
Что касаемо эксплоатации, то при хозяине спору нет, эксплоатация была хоть куда. Прямо скажу, невтерпеж была эксплоатация. Но кипяток, конечно, тек.
Пахомыч собирался было на этом закончить свои воспоминания, но, увидев выражение лица бородатого борца с эксплоататорами, жестко добавил:
А эксплоатация при хозяине действительно была очень подлая.
И поспешил ретироваться подальше от непривычного для него политического разговора.
Выбравшись из парильной в предбанник, он облегченно вздохнул. На холодном каменном полу, покрытом в целях гигиены соломой, лежали, нежась в послебанной истоме, старожилы. Люди курили козьи ножки и папиросы «Гадость». Они смачно сплевывали на солому и вели истовый традиционный банный спор о том, у кого лошади лучше: у председателя райисполкома или начальника милиции.
Пахомыч присел на корточки, быстро свернул козью ножку и ринулся в дискуссию.
Затухавший было за отсутствием новых аргументов спор разгорелся с приходом Пахомыча с новой силой.
Параллельно продолжался все более обострявшийся разговор и в парильне.
Ну и городок, доносился сверху голос толстяка. На весь город одна баня, да и в той нет горячей воды.
Пардон-с, гражданин. Ошибаетесь, волновался бородатый. Не одна баня, а две.
То-есть как две, когда мне в гостинице ясно сказали: поезжайте на улицу Братьев Гракхов, там, мол, у нас на весь город одна единственная баня топится.
Топится одна, а имеются две. Этастарая, а новаяна Малой Популярной. Только в прошлом году выстроили. Двухэтажная. Куколка. Красавица-баня. По последнему слову техники баня.
Вот бы вы ее и топили, а этуразвалинузакрыли бы, донесся сверху рассудительный басок толстяка.
Ну, вы это, гражданин, полегче. Нечего государственное предприятие развалиной называть. Довольно странно такие слова слышать на семнадцатом году. А что касается новой бани, то ее пока что топить нельзя.
А почему нельзя?