Десантник шагнул к ней быстро, движения были выверены и нечеловечески точны. Гремели пластины брони мерно, похоже на насекомого. На наплечнике зеленым по белому цифра семь. И эмблема бригады. Хищная, тараканья морда. Как на лицах убитых штурмовиками.
«Местные ведь не рисуют знаки просто так. Особенно такие»
Подумалось вдруг ни с того ни с сего. Эмми сделала выпад, потом другой. Плеть взмыла и отлетела прочь, укоротившись еще на пару сантиметров. Поворот. Уход в сторону, прыжок, новая атака. Плеть свистнула в воздухе жалобно, опять напоровшись на нож. Еще минус десять сантиметров дистанции. Скоро чертов десантник достанет ее и рукой. И Абим молчит, боится зацепить Эмми на рикошете. Прочие вообще застыли, тянут свое дурацкое «ом-м-м-м» в десяток глоток. Чудо пламенем горит в их глазах. Отворот, десантный нож рвет, пластает на дольки воздух мимо. Опять. Повезло. Багровая полутьма. С потолка, от разбитых ночных фонарей летит вниз, сверкая, острая стеклянная крошка. Новый выпад, струится по полу зеленая плеть. Отворот. Подошва скользит, глухо лязгает, вздыбливается под сапогом стальная решетка настила. Чуть не споткнулась о измятый куль под ногой тело. Одна из убитых штурмовиками туземок. Пластает воздух десантный нож серебристой речною рыбкой. Таракан на плече свет фонаря пляшет, вьется на черной эмали. Мерцает, как на туземном лице.
Эмми вдруг наклонилась и непонятно с чего рванула за волосы мертвое тело. Притянула к себе. Свет уколол глаз, раздробившись в чужих щеках на вязи татуировки.
Курвасса мать вашу мит орен.
Громоподобный, усиленный динамиками клич. До боли в ушах злой, тяжелый и матерный. Плеснул багровым светом визир. Десантник рванулся к ней. Крикнул вроде бы имя, Эмми не разобрала. Ушла перекатом в сторону, развернулась, потянула плеть на себя. Зеленая молния натянулась, ужалила в латные сапоги. Обернулась, хлестнула выше, уже по ногам, сжигая и плавя все под доспехами. Десантник упал. Замер на полушаге, качнулся и рухнул тяжело, наполнив зал гулом и скрежетом мнущейся стали.
Крик по ушам. Женский, тонкий, захлебывающийся. Хлестнул, задрожал и утих вмиг, оборванный сухим стуком очереди. И тут же, вдруг тишина ватная, глухая до боли. Руки дрожали. Эмми смотрела все вниз истово, не отрываясь. Мысли стучали в виски гулко, как молотком в бочку.
«Целый десантник, о черт. Непобедимый, мать его так. Зачем я полезла, дура? Могла же уйти»
Тишина лопнула, разорвалась кличем на десять штурмовых глоток.
Омм брамимонда
«Ага, и скрываться потом в коридорах всю жизнь. Нет уж»
Абим встряхнулся, закидывая автомат на плечо, смерил ее взглядом, пробормотал:
А шеф был прав. Воистину брамимонда.
В переводе с туземного смерть. А ведь, теперь, после невозможного да. Ручная смерть господина Жана Клода Дювалье, доктора медицины Абим поклонился, штурмовики вытянулись, отдали честь.
Теперь все. Пошли, давай выбираться отсюда.
Коротко бросил Абим. Протянул руку. Эмми поежилась чуть. Вспомнилось поле и мамонт. И смешные котята на варежках. Ну уж нет.
Эмми сделала вид, что не заметила. Шагнула к лежащему на земле телу, наклонилась, вывернула нож из мертвой руки. Десантный, прямой клинок, у зазубрин на обухе надпись непонятная глазу вязь и смешная, большеглазая рожа. Сорвала и ножны пусть будет трофей. «Только надпись потом свою выбъю». Демонстративно пристроила на пояс, повернулась, кивнула Абиму теперь, мол, можно, пошли. Тот улыбнулся явно понял намек. Кольнуло бедро нож не свой, болтался в лямках, коля бок крестовиной.
***
А выбраться с космопрота оказалось до смешного легко. Опять вниз, коридорами технических этажей и наверх, в служебные залы управления порта. В подвале их окликнул какой-то техник, оглянулся, повел их за собой, по лестнице. Эмми схватилась было обратно за плеть, но разом повеселевший после коридоров Абим жестом остановил ее. Все, мол, в порядке, сестра. Потом был чей-то обшарпанный кабинет, долгий и малопонятный разговор, пачка крестовых лаков на столе и маленький пассажирский экраноплан, отваливший в море от служебного, скрытого от лишних глаз пирса. Волна шипела, разбивалась о гранитный причал, ветер нес пену в лицо, трепал и бился об полы куртки.
А войти мы так не могли? шепнула Эмми под нос. Раздражённо усталость крутила, отдаваясь звоном в висках и мелкой дрожью в коленях, обязательно было покатушки на мамонтах устраивать?
Конечно, нет. Это же не вход, выход ответил Абим. Потом пояснил свернув зубами, смахнул влагу с лица. Качающийся на волне экраноплан привел его в веселое настроение.
Въезжающих таможня плотно пасет, а выезжающие ей неинтересны. Совсем. Только охрана периметра, а с ней договориться можно. Все одно мамонты на космодроме пасутся. Раз в месяц бродят сквозь стену, то туда, то сюда. Периметр весь в заплатах, Таможня устала уже. Забей, сестра, недолго им здесь сидеть осталось.
Оскалился хищно и зло, лицо будто вспыхнуло, налилось черным, бесшабашным весельем. Вскинул средний палец вверх ворону федерации на черном кубе здания таможенной службы. Голограмма вспыхнула, прорезала черное небо вокруг прожекторным лучом, словно ярким, невидящим глазом.
Матрос махнул им рукой. Откинулся трап и Эмми резво скользнула на борт в салон, украшенный перечеркнутой молнией. Голова кружилась слегка. Уже не только с усталости.
Высоко Ой, высоко замахнулись
Матрос поклонился ей. Та же перечеркнутая молния на рукаве, а глаза большие и удивленные. Шёпот за спиной то же, знакомое «оммм, брамимонда».
В салоне мерцал мягкий свет переливом на меди и белом дереве облицовки. Мягкий диван и кофе уже на столе горячий, дымящийся, пряный. Загудел чуть слышно мотор, пол под ногою мягко качнулся экраноплан дал ход. Россыпь огней в иллюминаторе качнулась, поплыла назад. Алых, рыжих и белых портовых огней. Они начали гаснуть вдруг один за другим, медленно. Они плыли в иллюминаторе слева на право, дрожали, скрываясь по одному в ночной мгле, за непроглядной стеной острого гранитного пика.
«Скала «Прощай родина»» вспомнила Эмми вдруг слышанное от кого-то название, говорящее название, воистину прощай. Мало кому удавалось увидеть эту гранитную хрень дважды». Мягко скрипнуло кресло, кофе в чашке пряный, густой.
Из-за стены полились голоса. Простуженные, хриплые голоса в такт старой песни:
«To the shores of Magadan-bay»
Один из голосов глубокий, надтреснутый, звучный явно привыкший к команде. Черного Абима, явно. А слова путает. «Ему то откуда знать каторжный мотив? подумала Эмми. Расслабленно, без интереса, без разницы. От отца или деда. Тут у всех каторжники в роду». Кресло качало ее мягко, кружка дрожала в руках. На эмалевом боку тусклым червонным золотом горела знакомая молния.
«Плевать», лениво думала Эмми, глядя, как тают в ночи рыжие огни и графитовые, черные скалы.
Дверь раскрылась мягко, с тихим предварительным стуком. На пороге матрос, тот самый, с перечеркнутой молнией. Поклонился вежливо и тихо сказал:
Госпожа, вас вызывают. Шеф.
Эмми вздрогнула, разом подобралась, оправила ворот, провела ладонью по волосам. Огляделась украдкой, ища зеркало. Нету, а жаль. Матрос протянул планшет. Слава богу, обычный планшет, вместо дурацкой голографической бусины. Можно помедлить секунду, поглядеть в черный экран поправить воронье гнездо на голове. Дверь опять хлопнула, матрос исчез. Планшет пискнул и замерцал, включаясь. Мигнула индикатором сеть.
Тебя можно поздравить, детка?
Знакомое чёрное лицо, мягкое мерцание кожи скулах, высокий лоб, глаза большие, внимательные, пробирающие душу глаза. Сердце предательски стукнуло, натянулась рубашка на груди. «марку надо держать», подумала она, потянулась и, вместо ответа, выложила на стол прямой клинок в ножнах. Трофейный десантный нож. Сердито лязгнул металл корабль качнула, крестовина царапнула стол, проскрежетала сталью о полировку. Дювалье улыбнулся. Лишь. И хлопнул в ладоши.
Умница, детка. Осталось четыре тысячи девятьсот девяносто девять