Такой свет успокаивает, дарует спокойствие духа, тишину и сосредоточенность мысли. В этом плещущем, играющем лёгкими оттенками голубого свете всё кажется лёгким и чистым. Кажется, что мир родился лишь пару мгновений назад, и поэтому наполнен он светлой невинностью начального, радостного бытия; а всё, что есть во Вселенной тяжёлого, скучного, смертно-тоскливоговсего этого ещё нет, всё это ещё не пришло до поры, всё это ещё в непроявленном виде, а если ещё не пришло, то есть потому шанс, что и не придёт, так и оставшись смутным воспоминанием из какой-то другой, печальной, по счастью не свершившейся жизни.
И кажется, что никогда уже не придётся заблудиться, никогда уже не получится открыть не ту дверь и войти
Да мы это, пришелец дорогой! Фёдор и гость наш любезный
«Гость? Фёдор привёл Кого? Неужели?!..»
Свет!
Невыносимо! Белый свет, режущий глаза. Неудивительно, что жители этой планеты так грубы и агрессивны. И несчастны. И совсем, сеовсемп не хотят друг друга лечить!
Неудивительно, потому что с таким светом, с такими фонарями, с такой жгучей, ослепляющей звездой в небе совершенно невозможно сохранить рассудок, совершенно невозможно рассмотреть хоть что-нибудь в своём мире, совершенно невозможно увидеть предметы с истинным расположением их теней.
Здесь только свет, безжалостный, всепроникающий, всепрожигающий, всех ослепляющий, помрачающий разум свет: белый, синий, оранжевый ночной, белый и жёлтый дневной. Только вечером приходят иногда добрый розовый и тёплый красный. Но ненадолго!
Владыки, как ненадолго!
Почему вы бросили меня здесь?
Закрой же дверь! Фёдор, лукавый слуга, закрой дверь, или я искалечу тебя!
«Ничего себе, подумал Дмитрий Иванович. Хорош врач! Добрый человексразу видно»
Фёдор испуганной мышью метнулся на спину Дмиртрия Ивановича (больно его при этом толкнув локтем) и поспешно закрыл коротко лязгнувшую дверь.
Затем он сделал ещё что-то Кажется, ещё был какой-то звукскрежет и отрывистый щелчок.
«Щеколда или замок, понял Дмитрий Иванович. Он дверь запер!»
И тут впервые шевельнулись у него в душе самые нехорошие предчувствия.
«Жалкоденег у меня нет, подумал Дмитрий Иванович. Не откуплюсь Убьют, должно быть»
Но мысль о собственной смерти (возможно, совсем уже близкой, даже ещё более близкой, чем казалось сегодня, в самом начале странного этого вечера) нисколько не испугала его и не огорчила.
Вот только ему не хотелось умирать в подвале и от рук бродяг.
Было в этом что-то настолько обыденное, пошлое, как будто взятое прямиком из пыльной газетной хроники, из того самого жёлтого столбца, куда юные журналисты тискают выдуманные и невыдуманные истории о доверчивых простаках, загубленных негодяями в подвалах, коллекторах, на городских свалках, в ночных парках, на заброшенных пустырях и в иных местах, куда приводят странников мечты о добрых врачах и бесплатной выпивке, а главноемечта о хороших людях, с которыми можно будет пожить ещё четыре дня.
Вот, Дмитрий, друг мой дорогой Это вот врач и есть!
И Фёдор показал на кучу зловонного, кажется, насквозь пропитанного мочой тряпья, беспорядочно брошенного в дальнем от входа углу.
Дмитрий Иванович с трудом сглотнул слюну (от тяжёлой, густой, тошнотворной вони спазмы схватили горло) и несмело шагнул вперёд.
Тряпьё зашевелилось, оживая, с долгим хрипом выдыхая смрад; обрывки маек, рубашек, штанов, ватников вздыбились, поползли в стороны, словно огромные, отвратительные насекомые из прежде сцепленного, а теперь быстро распадающегося серо-чёрного, многолапого клубка.
В тусклом свете подвальной лампы это сходство с насекомыми было так велико, что Дмитрий Иванович остановился и невольно попятился назад, машинально перебирая ногами, словно готовясь давить ползущих к нему хитиновых тварей.
Но вот куча окончательно рассыпаласьи увидел Дмитрий Иванович человека в рваном и потёртом синем комбинезоне, что лежал посреди разбросанных тряпок, хрипел, плевался и отчаянно колотил руками по глухому бетонному полу.
Великий! завопил Фёдор и
Дмитрий Иванович в крайнем удивлении обернулся.
упал на колени.
Муда! прошипел человек и попытался приподняться, перевернувшись на бок, но потерял равновесия и снова упал на спину.
И застонал, тяжело и жалобно, так, как будто на спине у него была рана или позвоночник был повреждён.
«Он не может встать! понял Дмитрий Иванович. Ему даже приподняться трудно. Он ходить не может У него что-то с ногами? Или с позвоночником?»
Мудак! человек, наконец, протолкнул ругательство сквозь сведённое болевой спазмой горло и, продолжая лежать на спине, пальцем поманил
«Нет, не меня, конечно», догадался Дмитрий Иванович.
побелевшего от страха Фёдора.
Я не виноват, шептал затрясшийся Фёдор. Я глуп! Пожалей меня!
«Иди, шептал человек. Иди»
Дмитрий Иванович, будто завороженный, неотрывно, даже на миг не отводя глаз, смотрел на этого человека.
Облик его был жалок и ужасен одновременно.
Мертвенно-белая кожа, впавшие щёки, выпирающие треугольники скул, угольно чёрные-глазаказалось, это не лицо, а череп, череп белой, иссушенной кости.
Длинные, тонкие пальцы с отросшими сантиметра на два серыми ногтями непрестанно дрожали, дёргались, царапая пол и вычерчивая извилистые полосы в подвальной пыли.
А когда он говорил или стоналрот его становился тёмным провалом, появляющимся и исчезающим вновь, отчего сходство лица с белым черепом становилось особенно пугающим.
И в то же время
Он был настолько несчастен и беспомощен
«Или кажется таким?»
что страх исчезал, и хотелось сделать ну хоть что-нибудь нет, прикоснуться всё-таки трудно, просто позвонить в «скорую»
«Как же, приедут они за бомжом!»
или купить какое-нибудь лекарство.
Но он так грязен!
Комбинезон, кажется, бывший строительный, измазан так, что местами и цвет не разберёшь, и на нём
Какие-то бурые пятна Бурые пятна?
«Кровь?!»
Помоги, прошептал человек.
Фёдор стоял рядом с ним, согнувшись и замерев в поклоне.
Помоги мне подняться. У меня всё затекло Проклятое тело! Проклятое! Мне трудно дышать, давит грудь
Человек закашлял и выкрикнул сквозь кашель:
Не оставляй меня надолго! Не бросай меня! Мне нельзя так долго лежать на спине! Я могу задохнуться! Мразь! Урод!
Он взмахнул руками, словно пытаясь зацепить в воздухе какую-то невидимую опору.
Не смей бросать меня!
И снова перешёл на шёпот:
Запомнибез меня ты никто. Никто Система жизнеобеспечения повреждена, я долго не протяну Не дай мне умереть, не дай мне остаться здесь! Где мешок? Помоги мне сесть. Я хочу сидеть там, у стены. Там труба, она так приятно гудит Где мешок? Пора лететь!
У нас гость, шепнул Фёдор и, подсунув руки под спину, бережно приподнял человека.
И Дмитрию Ивановичу показалось, что голова подвального врача еле качается, словно еле держится на тоненькой, из слабых жилок сплетённой шее.
Гость! Ой, больно
Терпите, Великий, шептал Фёдор, осторожно подтаскивая врача к оштукатуренной подвальной перегородке, рядом с которой выступал из пола чёрный чугунный цилиндр водопроводной трубы. Ещё пару шагов Так, чтобы спиной прислониться, чтобы удобно было Терпите, господин мой, терпите Вы не бросите меня Простите меня, простите Вот так, вот так
«Как он любит его! с удивлением отметил Дмитрий Иванович. Какое уважение оказывает Ведь не шутка же это? Не ирония? Не разыгрывают меня? Нет, всё серьёзно, всё так по-настоящему. Как он осторожно сажает его, и кланяется при этом Невероятно! Кто же этот врач? Почему он живёт в подвале? Почему он лежит на полу, заваленный кучей зловонного тряпья? И что же случилось с ним?»
Гость? спросил врач, едва Фёдор помог ему устроиться у стены.
И махнул рукой, подзывая Дмитрия Ивановича.
Гость, гость, поспешно подтвердил Фёдор. Очень больной, очень несчастный человек. Он так страдает, Великий, так страдает! И сердце болит, и лёгкие Сам слышалон кашляет, кашляет! Его надо лечить!
«Как будто запах уже не такой омерзительный, подумал Дмитрий Иванович, медленно, шаг за шагом приближаясь к врачу. Или я уже принюхался?»