Вон из дома, дети и болезные! Мне одной проще. Главное, Кольку сюда не пускайте.
Всё, уходим! Курьяныч, словно сдаваясь, поднял над головой руки. Идёмте, а то ещё половником достанется.
В саду Лена устроилась на подвешенной на цепях и застеленной мягким пледом скамье-качелях и, делая вид, что читает, наблюдала за затеянной мужчинами игрой в мяч. Странно Колька на Лёшку не совсем похож, хотя они, вроде бы, клоны. Интересно, почему? Хотя У Льва Борисовича тоже были желтовато-серые глаза, а у Лепонта, если фотографии не врут, синие. Может, в центре экспериментировали с внешним видом? Происходящее казалось ей странным сном. Лёшка вот он, взрослый, с заметной ранней сединой на висках, её муж. И рядом с ним словно он же, но ещё ребёнок, такой, каким был несколько лет назад смешной, радующийся каждой мелочи, восторженно смеющийся и неловко ещё играющий с большим ярким мячом. Казалось, что сейчас в сад войдёт отец, и оба они и Лёшка, и Колька, бросятся наперегонки к высокому грузному старику, словно бы совершенно равнодушному и отстранённому от мира, и в то же время с безграничной ласковостью глядящего на больших детей. Лена прикусила губу. Отца нет уже три года, и всё же он рядом с ними. И с остальными големами. Хотел или нет, но он во многом стал отцом и для них отцом почти двух тысяч детей, сначала созданных по его методике, а потом спасённых благодаря его жертвенности, и теперь знакомящихся с этим миром. Его дело, пусть и привёдшее к преступлениям, о которых он даже подумать не мог, всё же дало жизнь многим людям. И вот этому забавному Кольке, совсем как старший брат в детстве, капризничающему из-за какой-то детской обиды. Лена уже привычно собиралась подойти, обнять и успокоить, как успокаивала в своё время Лёшку, когда он соглашался её слушать, а Лев Борисович бывал занят, но муж, бросив на неё быстрый взгляд: «Сиди, сами разберёмся», что-то тихо сказал братишке. Тот капризно дёрнулся, попытался ударить старшего брата по руке, и неожиданно для себя получил отпор. Вечерний урок он забыл, да и потасовка тогда получилась шуточная, теперь же Лёшка молча вывернул ему руку и повёл в беседку. Курьяныч, чуть побледнев, остался стоять, хотя далось ему это тяжело. Потом он вздохнул и пошёл к дому, негромко сказав Лене, вроде как в оправдание: «Надо Ире помочь». Лена понимающе кивнула, сделав вид, что читает.
Лёшка ещё за завтраком понял, что его помощь нужна и Кольке, и самому Курьянычу. Его тренер, нагоняющий заслуженный трепет на своих подчинённых, попал в ту же ловушку, в какую в своё время попал отец с самим Лёшкой. Маленького ребёнка нужно воспитывать, иногда применяя силу. Лев Борисович не мог этого сделать, потому что за ним следили, и Лёшка, так ждавший хоть какой-то реакции от отца, получал только холодные выговоры. Курьяныч, опытный отец и суровый тренер, тоже не мог поставить на место зарвавшегося капризного малыша, но по другой причине. Во время штурма он видел тела в родильных камерах и погибших детей, всю зиму выхаживал троих выживших ребят, и теперь не в силах был даже голос повысить на сына. Такое бывает в семьях с приёмными или часто болеющими детьми и ни к чему хорошему не приводит. Лёшка знал это по собственному опыту, а теперь понял и то, что быть старшим братом не только радость, но и обязанность учить младшего, воспитывать так же, как родители, плюс право задать заслуженную трёпку, ведь на то он и старший брат. Слова приходили сами собой, и Колька, сначала готовый устроить истерику, постепенно успокаивался, начинал вслушиваться и Лёшка это чувствовал, оттаивать, понимая и принимая сказанное братом. Всё же иногда и хорошо, что големы взрослеют быстрее обычных детей, и им, бывает, вполне достаточно одного серьёзного разговора.
Лёшка отпустил руку брата, успокаивающе обнял его:
Ну всё, всё хорошо, не плачь. Мама с папой тебя любят, и я люблю. Ты же сильный, да? А сильные должны быть добрыми и помогать другим. Папа с мамой помогают, и ты помогай.
Ты не уедешь? Колька шмыгнул носом, вытирая его о плечо брата.
Мне нужно будет уехать, чтобы защитить тебя. Далеко-далеко отсюда злые люди хотят, чтобы мы умерли, и я должен им помешать, как помешал папа, защищая тебя. Ты этого не помнишь, ты маленький был.
В родильной камере, да? Колька посмотрел на Лёшку внезапно повзрослевшим взглядом. Папа тогда говорил со мной.
Ещё раньше, когда ты не умел слышать. Тогда мы с папой защитили тебя и Лену.
Она плохая! неожиданно насупился Колька. Ты с ней уедешь и бросишь меня.
Она хорошая, я её люблю, как папа любит маму. Лёшка старался говорить очень спокойно и ласково, поняв в этот момент, насколько тяжело было отцу мирить его с Леной. Она тогда тоже защищала таких, как ты, и сейчас защищает. И тебя она любит, ты же мой брат. Мы одна семья. Ну, всё хорошо?
Хорошо! Колька по-детски мотнул головой. Она тоже защищает меня, да?
Да, и она тоже.
Колька размазал по щекам слёзы и убежал в дом, но не успел Лёшка подойти к Лене, как братишка вернулся таща за лапу своего любимого бульдога.
Это тебе! Он протянул Лене игрушку, а потом высыпал на скамейку горсть слегка помятых шоколадных конфет. Я тебя люблю!
Лена, рассмеявшись, усадила его рядом и, обняв, стала что-то негромко рассказывать. Лёшка вздохнул: тяжёлое это дело детей воспитывать.
Вскоре Курьяныч позвал Кольку умываться и переодеваться. Вот-вот должны были прийти старшие сыновья и тёща тренера, а Колька за утро умудрился извазюкаться как поросёнок.
Лёшка сел на освободившееся место.
Как ты? Не устала?
Нет. Лена ласково улыбнулась. Он хороший. И У него пусть короткое, но настоящее детство, Курьяныч и Ира его на самом деле любят, а не не как те, на Луне.
Лёшка понял, о чём она думала: любовь принимать человека таким, какой он есть, а не перекраивать под свои вкусы о красоте и удобстве, что морально, что физически. Кольку любили большого, странного ребёнка любили, как любят родных детей. А те, на Луне, не знали ни полноценной любви, ни даже жалости, отказав своим детям в праве быть людьми, узнать человеческое счастье, заменив его каким-то машинным суррогатом, а потом отказали и в праве на жизнь. На краткий миг в залитом августовским солнцем саду стало темно и смертельно холодно, но тут одновременно с крыльца раздался весёлый голос зовущей их в дом Ирины, и над городом поплыл колокольный звон в этот день был какой-то церковный праздник.
>*<
День прошёл весело и бестолково, в разговорах с сыновьями Курьяныча и шутливых спорах с его тёщей внешне властной и капризной женщиной, то и дело высказывавшей недовольство «своеволием» зятя, и в то же время любившей и его, и родных внуков, и души не чаявшей в «гомункуле», которого заласкала, как могут только очень любящие бабушки.
Наконец все разошлись, Кольку уложили спать, и на уютной кухне за вечерним чаем собрались Курьяныч с женой и Лёшка с усталой и сидевшей в специально принесённом для неё кресле Леной.
Простите, не думал, что такой бардак выйдет, извинялся Курьяныч. Хорошо, Риша прийти не смогла, а то бы тут вообще дурдом был.
Лена улыбнулась, вспомнив деловито-ласковую и на самом деле частенько излишне шумную повариху.
Я о Кольке поговорить хотел. Лёшка отставил полупустую чашку с земляничным чаем. Ему нужно давать отпор! Он же силу не соразмеряет, да и дурной пока. Иначе избалуете его совсем, потом проблем не оберётесь. По себе знаю. Тут и минуты упускать нельзя, он же взрослеет моментально.
Знаю. Курьяныч вздохнул. Но не получается. Как вспомню, какой он был. Свои дети появятся поймёшь.
Лена порозовела, уткнувшись в чашку, Лёшка же усмехнулся:
Потому и говорю. Пока я здесь, сделаю, что смогу. А к своим детям я его звать буду пусть отдувается.
Расчётливый, расхохотался Курьяныч. Договорились. Хорошо, что вы у нас две недели жить будете. И из-за Кольки, и я вам порадуюсь.
Только о себе говоришь, эгоист, пихнула его локтем Ирина. Мы же вас не няньками звали, а в гости.
Мы гостями и будем, всамделишными, а не гостевыми, улыбнулся Лёшка, потянувшись за рассыпчатым «кудрявым» печеньем, которое ещё со времён исконников считалось фирменным у женщин этого филиала конторы. Но не две недели, чуть меньше. Я одно дело должен выполнить, и так полтора года не мог слово сдержать. Игрушку дочери Жаклин хочу купить и отвезти. В конторе могут помочь? Чтобы я сам отдал.