Здравствуй. Ты умеешь рисовать?
Курьяныч, поняв незаметную отмашку Лёшки, тихо вышел из комнаты.
Не знаю, не пробовал.
Лёшка сел на пол, потянулся к коробке с фломастерами:
Можно?
Колька, только что с любопытством и дружелюбием рассматривавший нового человека, неожиданно для самого себя схватил коробку, прижав рассыпающиеся фломастеры к груди:
Нельзя! Это моё! И это нельзя! Он выхватил у Лёшки большого пластикового Кота в Сапогах. Не трогай!
Лёшка не ожидал последовавшего за воплем удара и не успел уклониться. Он не знал, что маленькие дети могут вдруг становиться такими вот собственниками, да и сам подобного не проходил его детские истерики были направлены против Лены, а не на отстаивание своих игрушек. И теперь он, не успев осознать, что делает, дал сдачи большому ребёнку. Колька на мгновенье опешил, а потом полез в драку, причём молча.
>*<
Лена не знала, как себя вести. Да, Курьяныч за зиму стал ей почти родным человеком, и она часто ловила себя на том, что считает его кем-то вроде дяди, но услышать, что и он относится к ней так же, тем более почувствовать совсем ещё незаслуженную любовь его жены, было странно. И ещё оказаться в таком доме. Лена хорошо помнила своих родителей, любила их, но то было схоже с детским сном добрым, счастливым и со страшным концом. Бабушка не могла заменить ей родителей, она любила девочку немного иначе, именно как бабушка. А в гости к одноклассникам и подругам Лена почти не ходила. Эта традиция постепенно исчезала даже в глубинке, а если где в семьях и сохранялась, туда тем более идти не хотелось, чтобы не бередить раны воспоминаниями о таком же, как у друзей, счастье. Теперь детские воспоминания, смешавшись с пережитым в последние годы, подступили комком в горле. Лена старалась не говорить ни слова, чтобы не испугать Лёшку и этих, принявших её в свою семью, людей прорвавшимися слезами. Ирина, кажется, тоже не хотела говорить, лишь придвинула блюдо с пирожками, коротко объяснив:
По рецепту Риши, она сказала, что ты их любишь.
Лена кивнула, поскорее сделав глоток ароматного липового чая, и тут же резко дёрнулась на донёсшийся из глубины дома шум.
Не волнуйтесь, ребята знакомятся, смеясь, пояснил Курьяныч, снова садясь к столу.
Лена взглянула на него, на Ирину, и впервые за долгие годы ощутила невероятную лёгкость и свободу, поняв, что детская боль ушла, оставив после себя ласковую грусть. Сам собой начался отрывистый разговор ни о чём и обо всём сразу: о знакомых парнях из охраны, о рецептах пирожков, о Рише Ирина дружила с так непохожей на неё, пышной русоволосой тёзкой. Курьяныч рассказывал о заметно подросших щенках, временно поселившихся во дворе конторы и любимых всеми сотрудниками, о недавно откопанной в саду гильзе середины двадцатого века, и о том, что в конце сентября над их кварталом можно увидеть призрачную громадную Луну так и не исчезнувшее полностью последствие знаменитого нападения исконников.
Шум в доме постепенно затих, слышался лишь невнятный гул двух баритонов. Лена пила уже пятую чашку чая, лакомясь приготовленным Ириной нежнейшим тортом Риша рецептом поделилась, старинным, с громким названием «наполеон». Стрелки на циферблате винтажных часов приближались к десяти вечера, за окном стояли глубокие сумерки, с недалёкой речки слышался стройный хор лягушек, в траве звенели цикады. Туристическая Швейцария не сравнится с тихой красотой родной природы. Лена взглянула в опустевшую чашечку из тонкого фарфора и задумалась, как бы ненадолго выйти. Ирина, поняв её мысли, напомнила:
По коридору до конца. Как обратно пойдёшь, загляни к ребятам: что они там затихли? Лёша-то и торта ещё не попробовал. Дверь в комнату двустворчатая, не ошибёшься.
Вымыв руки и умывшись (крем от несколько излишне украшенного Ириной торта нарисовал не чувствовавшиеся, но очень заметные «усики»), Лена осторожно приоткрыла дверь в детскую. На полу, обнявшись, сопели оба брата, видать, давно сморённые сном, а на глянцевом белом экране яркими пятнами красовались одинаковые по уровню детские каракули. Нет, не одинаковые. Лена немного знала уровень Лёшкиного «таланта» и, присмотревшись, поняла, что Колька в свои три месяца/года рисует лучше старшего брата. Осторожно прикрыв дверь, она, невольно улыбаясь, вернулась на кухню:
Спят. Оба счастливы. Можно ещё тортика?
>*<
Лёшка проснулся, когда все в доме ещё спали, перекатился с занемелой спины на бок, не понимая спросонок, где находится, и увидел посапывающего в здоровенного бульдога-подушку Кольку. Брат. Странное ощущение. Лёшка снова взглянул на младшего братишку и привычно постарался разобраться в себе. У него есть четыре брата Мишка и мальчишки. Они на самом деле его братья, и вопросы генетики тут не в счёт. Мишка как-то объяснял, что у людей всегда на первом месте были социальные, а не кровные связи, даже когда вроде бы говорилось именно о кровном родстве, и названое родство считалось таким же настоящим, как кровное, если не бо́льшим. Но и мальчишки, и тем более Мишка были старше Лёшки, это ощущалось всегда, даже когда ребята просили почитать сказку или возились с совсем детскими игрушками. Лёшка чувствовал свою ответственность за них, но и они за него. А Колька был по-настоящему младшим братом. Смешным, глупым, ласковым, которого нужно учить, за которого отвечаешь во всём, который, несмотря на равный рост, смотрит на тебя снизу вверх. На Лёшку накатила волна нежности, и одновременно пришло понимание, как к нему и мальчишкам относится Мишка. И ещё внезапный укол боли от так и не выполненного обещания о нём напомнили раскиданные повсюду мягкие игрушки.
Лена проснулась от осторожных, еле слышных шагов в коридоре. Лёшка. Надо вставать, а то так весь день проваляется. Интересно, о чём Лёшка сейчас думает? Вчера он выглядел таким счастливым, как, наверное, всего несколько раз в жизни.
>*<
За завтраком собрались все, и сияющий, как начищенный самовар, Колька тоже. С рождения он жил в «садике» реабилитационном центре, и за эти три месяца привык, что рядом такие же, как он, большие дети, с которыми так весело играть, гулять на улице, а то и драться, хотя мама с папой за драки его ругали. А потом они оттуда уехали, и он вот уже неделю жил только с мамой и папой, ну и с приходившей каждый день бабушкой. Кольке было скучно и обидно, а ещё непонятно, почему его не выпускают со двора, ведь на улице так интересно и много людей он слышал их голоса из-за нового высокого забора. И вот теперь у него есть целых два новых друга, хотя про Лёшку все говорят, что он брат. И с ним можно играть, даже драться, и папа не ругается. А Лена маленькая, как мама, и с ней драться нельзя, потому что она слабенькая, а слабых трогать плохо, даже если просто играть. Лёшка почему-то сел рядом с Леной. Нет, она не друг, она отнимает у него Лёшку. Но он, Колька, в первый раз сидит со всеми за столом, и ему дали кусок торта с красивой розой. Только почему все так улыбаются?
Взрослые переглядывались, ожидая первого детского разочарования его каждый проходит именно в три-четыре года. Небольшое, скорее забавное, чем обидное, но необходимое. Вот Колька радостно схватил своей лапищей (ладони у него были намного шире, чем у старшего брата) тарелку с тортом, подцепил кремовую розочку, и Предвкушение счастья на его лице сменилось непониманием, осознанием обмана и горькой обидой на мир. Роза оказалась масляной и совсем несладкой. Лена поспешно протянула готовому расплакаться малышу-свояку большую кружку с чаем:
Запей. И ешь торт, он на самом деле вкусный, не бойся.
Колька, запыхтев, выглотал почти весь чай и очень осторожно отломил кусочек невзрачного с виду, казавшегося совсем невкусным «наполеона». Эмоции на лице большого ребёнка прокрутились в обратном порядке от обиды к полнейшему счастью. Правда, второго кусочка ему не дали, и это тоже было немного обидно, но и остальные съели всего по одному ломтику, так что ладно.
>*<
После завтрака Ирина, шутливо сердясь, выгнала всех в сад: погода отличная, нечего дома сидеть и мешать хозяйке готовить праздничный обед. Лена порывалась было помочь, но хозяйка указала на дверь: