Хозяева центра лишили своё «оборудование» не только свободы и здоровья, но и права быть любимыми, требуя при этом бездумной любви и преданности к себе. Но даже собака, символ беззаветной верности, любит не того, кто купил её, не официального хозяина, а того, кто сам любит её. А тут люди. Искусственные, искалеченные, но люди! И их лишили всего. Даже отец понял это слишком поздно то, что требовать любви и покорности нельзя ни от кого, можно только любить самому. Лена же знала это всегда. Вспомнился её разговор с отцом, услышанный им ещё в родильной камере: «Друга сделать нельзя Это не идеальный друг, а идеальный раб!». Она никогда не признавала подчинения кому-либо и учила этому мальчишек. И теперь тоже учила, требовала: «Не подчиняйтесь слабости, смерти, боритесь за себя!» И от него требовала.
Лёшка смотрел на бегущие по стеклу струи дождя, осознавая, сколько ему ещё предстоит узнать. Он на самом деле совсем пацан, не знающий мира и людей. Даже тех людей, которые стали для него родными.
>*<
Мальчишек собирались разбудить перед завтраком. Это решение далось врачам тяжело, ведь если обычный ребёнок знает, что родные могут куда-то ненадолго уйти, и хотя бы в первые часы не поймёт, что их больше нет, то мальчишки, всю жизнь провёдшие вместе, на соседних кроватях, не поверят ни в какие отговорки. Они всё поймут сразу. Поэтому в то утро за детей боялись все, и лишь одно давало надежду голос Лены на самом деле успокаивал их, даже когда они находились в вызванном лекарствами сне. Мишка, «прописавшийся» в их палате, как Лёшка в палате Лены, был бледен и дёргался от каждого звука. Лена, тоже бледная, что при её болезненном состоянии казалось вообще смертельной белизной, тихо попросила Лёшку:
Ты иди к ним, пожалуйста. А я отсюда говорить буду.
А ты сама? Лёшка уже научился понимать, когда другим требовалась его поддержка.
Иди к ним, мне так будет спокойнее, когда ты и Миша с ними. Миша очень хороший. Иди.
В отличие от Лены мальчишки просыпались долго, то приоткрывая глаза и обводя палату невидящими взглядами, то снова засыпая на несколько минут. Наконец Шери, вообще бывший самым крепким из ребят, открыл глаза по-настоящему.
Лена? Голос у него был слабый и испуганный, но, как сразу стало понятно, боялся он не за себя. Лена, ты где? Ты в порядке? Лена?
Я здесь, рядом. Голос девушки на мгновенье дрогнул, но это, наверное, заметили только Лёшка и Шери. Посмотри на стену перед собой. Видишь меня на экране? Я рядом, в соседней палате, меня тоже лечат, но мы можем говорить. Как ты, родной?
Мальчишка оглядывался, не пытаясь даже поднять голову: он по опыту знал, что когда лежишь вот так, двигаться нельзя или самому станет плохо, или накажут. Наконец он увидел экран.
Лена! Ты совсем бледная. Тебе плохо? Где мы? Он демонстративно не замечал стоящих рядом людей.
Нет, не плохо, не волнуйся. Мы в больнице. Центра больше нет! Нас спасли и теперь лечат. И вы сможете ходить, увидите весь мир.
А ты? Шери уже устал говорить, но и молчать не мог ему нужно было знать, чего ждать от будущего.
И я. Мы теперь не имущество, мы люди. Девушка улыбнулась, и на её щеках впервые за эти годы проступили ямочки.
Шери улыбнулся ей в ответ и осмелился повернуть голову, потом попытался привстать на локте. Ему не мешали: последствия отравления прошли, и теперь у мальчишки была только обычная для него слабость. Он оглядел небольшую комнату. Четыре кровати, одна из которых пуста, тумбочки, столик у занавешенного золотисто-зелёными шторами окна, на нём, в луче солнечного света, небольшой букет из ромашек и васильков. Но Шери не обратил на цветы внимания.
Где все? Лена? Они?..
Да Девушка ответила очень тихо.
Шери упал затылком в податливую ортопедическую подушку, закрыл глаза и замолчал, точно так же, как за полтора дня до этого Лена. Молчали и Анри с Митей, тоже уже проснувшиеся и молча слушавшие разговор брата с девушкой. Не было ни слёз, ни ступора, только спокойное молчание. Потом Анри тихо вздохнул:
Хорошо, что ты жива. Мы боялись, тебе тогда больно было.
Нет, не было. Лена снова успокаивающе улыбнулась с экрана. Вы поешьте, вам сил надо набираться. Рядом с вами друзья, они помогут вам. Они нас спасли. А теперь завтракать! Иначе рассержусь.
Не рассердишься. Шери снова вступил в разговор. Потому что мы с тобой одинаковые, и сейчас нас всех лечат. Ты не обижайся, мы очень тебя любим.
Мишка, всё это время готовый броситься к детям на помощь, украдкой улыбнулся: мальчишка смог интонацией передать всё и что он очень любит Лену и боится за неё, и что, уважая её мнение, понимает, что они теперь равны, ведь пережитое важнее прежней «иерархии» между девушкой и детьми, и что она тоже понимает это изменение, принимает его и будет относиться к мальчишкам как к равным. В отличие от Лёшки, взрослого внешне и часто совсем ребёнка в суждениях, эти дети были очень взрослыми в отношении к миру, потому что их жизнь всегда зависела от умения оценивать окружающих людей. Лена тоже поняла сказанное Шери и улыбнулась открыто и радостно:
Вы молодцы! Ну-ка, ешьте! Я тоже буду есть, поэтому отключаюсь. Миша, Лёшка, присмотрите за ними. Приятного аппетита!
Экран потух, и мальчишки впервые обратили внимание на окружающее и на людей, и на обстановку. Они искренне радовались и пробивавшемуся из-за штор солнечному свету, и букету цветов, и вкусному завтраку: до этого их кормили здоровой, правильной, но почти безвкусной едой, а тут оказалось, что на свете есть такая вещь, как манная каша с сахаром и ванилью.
Мишка незаметно для остальных вышел из палаты. Лёшка выскользнул следом:
Ты чего?
Мишка стоял, опёршись лопатками и затылком в стену и глядя в потолок странными глазами, потом глухо сказал:
Ты знаешь, что они придумали принципиально новый двигатель для космических кораблей? И вообще вся наша космонавтика в ближайшую сотню лет будет основана на их разработках? На открытиях тех, кого создали имуществом, недоработанной версией идеального компьютера. Я только сейчас понял, что такое рабство. Это оценивать весь мир только с точки зрения выгоды, прибыли, экономики. Знал раньше умом знал. А сейчас понял. Когда ради выгоды можно создавать и уничтожать личность в миллионы раз лучше, чище, выше себя, и при этом считать, что ты хозяин, а они ничто, инструмент. И я понял, почему ты такой. Но они сильнее тебя. Не обижайся.
Не обижаюсь. Лёшка упёрся лбом в стену. Я понял это, когда ждал их у реанимации. А про рабство Я об этом слышал от Лены, ещё в родильной камере. Что раньше хозяину приписывалось всё, что создал его раб. Что в древности, что при крепостном праве. Я сейчас часто вспоминаю то, что слышал от неё тогда. О том, как дворцы строили те, кого потом запарывали насмерть или отдавали в солдаты, о художниках и музыкантах, отправленных на скотный двор навоз выгребать. Помню один её рассказ, о Древнем Риме, как во время шествия полководца за ним вели сотни рабов совсем недавно свободных и известных греческих учёных, поэтов, скульпторов. Они стали имуществом. И мы были таким имуществом. От этого тяжело отвыкнуть: не знаешь, как себя вести, чему верить, что можно делать. Я пойду к мальчишкам, обещал Лене присмотреть за ними.
Ты прав, идём. Мишка оттолкнулся плечами от стены. Им будет легче, чем тебе, но без нашей помощи они не справятся.
>*<
Парни немного посидели в палате мальчишек, но те, и так очень слабые, а теперь потерявшие братьев и оказавшиеся в совершенно ином мире, устали от переживаний и уснули сразу после завтрака. Сон для них был лучшим лекарством, как и для Лены, переживавшей уже за них. Так что Мишка с Лёшкой снова, как и вчера, лишились даже уголка, где можно было бы посидеть и отдохнуть. Но отдыхать они не хотели: у обоих было много работы, вроде бы пустой, но необходимой. Вчера они, замотавшись с големами, не имели возможности заглянуть к раненым бойцам, и теперь пошли к ним поблагодарить за то, что те сделали, поговорить, рассказать новости.
Кое-кто из парней уже оклемался после боя, и их пришлось уговаривать оставаться в больнице. В мире разгорался скандал, сравнимый с тем, что произошёл восемьдесят лет назад, и любой участник штурма оказывался под ударом, потому что далеко не всех сотрудников центра и их покровителей удалось выявить. А если не они, то вездесущие журналисты и фоторепортёры, которые могли принести не меньше вреда, чем наёмные убийцы.