К нему резко шагнула фигура в бронекостюме, ударила зло, точно, почти без замаха, и мужчина упал, скрючившись и хватая ртом воздух. Ударивший негромко и очень чётко сказал:
Ты не быдло, ты мразь! Кто по всем корпусам газ пустил?! Начхать на твоего Председателя. Мы служим не ему, а людям!
Лёшка слышал его последние слова, уже сидя в вертолёте. Их с Мишкой врачи не гнали, как остальных бойцов, и молча уступили место у стены: «не путайтесь под ногами». Вертолёт поднялся над зданием центра, пошёл к городу.
Мужчина, один из врачей потряс Лёшку за плечо, вы знаете пострадавших?
Лёшка, ненадолго выходя из навалившегося после боя ступора, назвал имена Лены и медсестры.
Остальные големы. Имён детей не знаю, видел их очень давно. Они очень талантливы. Мужчины тоже големы, мои клоны, но их, наверное, недавно сделали. Я вижу их впервые. Что с Леной и детьми?
Сильное отравление угарным газом. К счастью, ни у кого нет отёка мозга. В остальном пока ничего не могу сказать.
Во дворе госпиталя носилки выгрузили и повезли в реанимацию, где уже ждали лучшие врачи страны, удивляясь про себя, как всё неожиданно совпало с их конференцией. Лёшку с Мишкой не задерживали и сейчас, кто-то из медперсонала дал им халаты, показал, где можно сесть. Лёшка сел в традиционно жёсткое больничное кресло и застыл, отключившись от мира. Ему оставалось лишь ждать. Мишка снова взял всё на себя, выясняя, куда направили раненых бойцов, где разместили големов, и к чему вообще готовиться. Потом принёс другу поднос с едой:
Ешь!
Лёшка качнул головой.
А ну ешь! Это приказ!
Парень взял пластиковую вилку, подхватил кусок чего-то съестного, стал жевать, не чувствуя вкуса. Мишка, пристроившись рядом и расправляясь со своей порцией, негромко заговорил:
Центр взят, все документы, договоры, контакты с представителями власти и бизнесменами у нас. То же самое и в других странах. Задержка лишь в Канаде там пока вечер, штурм начали только что. Но скоро всё закончится и там. Утром люди проснутся в другом мире. Хотят они этого или не хотят, мир будет меняться! Нас всюду поддержали спасатели, врачи, спецназ, милиция и полиция, отчасти армия. Это не бунт, не захват власти, это наведение порядка. Операция по удалению раковой опухоли. Выгода должна быть для всего человечества, а не для этих «хозяев жизни». Ты ешь, ешь. И не бойся они выживут!
Лёшка не боялся, у него сейчас вообще не было эмоций. Он думал о том, как в той лаборатории стояли кресла. Тогда, в первое мгновенье, ему показалось, что они похожи на цыплят, ищущих защиты под крылом наседки, но это было не так. Все кресла были повёрнуты в сторону двери: мальчишки не искали защиты, а пытались защитить Лену. Маленькие, слабые, они делали то, чего никогда не делал он. Отец учил его, что нужно защищать слабых, но Лёшка пропустил эти слова мимо себя. Их не учил никто они поняли это сами.
Но почему Лена сидела в том кресле? Что с ней произошло? И когда?
Он сжимал в ладонях зайца он так и не выпустил эту игрушку из рук. Весёлый косоглазый Митька улыбался знакомой улыбкой и молчал. А Лёшка вспоминал. Давно устаревшую модель медицинского экзоскелета на полу бокса это был её экзоскелет. Спускавшиеся с потолка над каждой из детских кроватей экраны на гибких держателях, висевшие рядом с ними сетки энцефалографов: центр уже много десятилетий пытался разработать методику обмена мыслями с помощью интерфейса и без вживления имплантов в мозг, но всё никак не получалось, только простейшие сигналы «да-нет, внимание». Маленькие перчатки, заменявшие мальчишкам обычные клавиатуры. Лена за эти годы сотворила чудо, превратив беспомощных уродцев в обычных, пусть и слабых детей. А он чуда сделать не смог. Не смог спасти их.
Прекрати! Лицо обожгла пощёчина. Лёшка поднял взгляд. Мишка стоял над ним, глядя полными злости и сострадания глазами. Прекрати! Ты сделал больше, чем мог!
Вот вы где! К ним быстрым шагом подошёл измотанный, но всё ещё довольно живой Курьяныч. Родионыч передал приказ: сдать бронекостюмы, привести себя в порядок, охранять детей и девушку. Ваша одежда. Алексей, марш в душ! Он вон там.
Лёшка послушно встал и, уходя, успел уловить негромкие слова Мишки:
Охранять, пока этот дурак в себя не придёт?
Да, хмыкнул тренер. Об остальном мы позаботимся.
После душа Лёшка немного пришёл в себя и, отдав Курьянычу костюм, спросил:
Что сейчас там?
Ад! устало усмехнулся Курьяныч. Аналитики из Москвы и Ленинграда разбирают документы, учёные пытаются понять, как работает техника, к тому же нужно поддерживать процессы в родильных камерах. Кое-кто из учёных сотрудничает с нами поняли, что так есть шанс хоть немного себе срок скостить. Големов тех, что в родильных камерах, хотели делать «муравьями» и «секс-куклами», но на мозги ещё не воздействовали. Наши спецы думают воспитать их по твоему образцу. Тяжело им придётся, но вырастут нормальными людьми, не дебилами, как
Курьяныч запнулся, потом перешёл на другую тему:
С тем мозгом плохо. Помочь ему нельзя, убить ни у кого сил не хватает. Учёный тот в себя пришёл, о своей гениальности кричит, о развитии науки. Его омоновцы охраняют, кто лаборатории не видел: наши его порвут, если доберутся.
Сколько всего произошло Лёшка снова проваливался в отрешённость от мира. За два часа
Какие два часа?! Десять утра уже! В мире буча начинается. Наши первую партию документов в сеть выложили, на нескольких ресурсах сразу. И фотографии из лабораторий и этой, и в других странах.
Так быстро Лёшка уставился в светлую больничную стену.
Мы же полгода к этому готовились! Тебе, парень, спать надо, иначе сам в реанимацию попадёшь.
Я должен их дождаться
Смотри сам.
Курьяныч, на секунду сжав его плечо, ушёл. Лёшка остался один. Спать не хотелось слишком много всего произошло, нужно обдумать. И дождаться детей и Лену.
Лена. Кем она была для него? Для отца то ли дочерью, то ли внучкой, но в любом случае родным человеком. А для него? Та, кто была с ним ещё до рождения, кому он отчасти обязан своей внешностью; это знание раньше бесило его, особенно в детстве, когда он понял, что не совсем похож на Лепонта. Или подруга, спутница в редких, но всё же весёлых играх, прогулках по парку, партнёрша по танцам? Или Он не мог понять этого, а должен был. Ему требовалось разобраться во всём, пока её здесь нет, пока её вытягивают оттуда врачи.
Лёшка пытался разобраться в себе. Кого он хотел в ней видеть? Мать, сестру, друга? Каждое из этих слов вызывало в нём отторжение, но Чувство всегда оказывалось двойственным, направленным не на неё, а на него самого. Одна его часть, когда-то главная, теперь же почти исчезнувшая, капризный и одинокий Лёшка-ребёнок хотела, чтобы рядом была мама. Не Лена просто мама. А она оказалась единственной из окружения, кто подходил на эту роль, и в то же время всегда давала понять, что она не мать Лёшке. И отсюда его ненависть к её работе, к её рассказам о мальчишках это была обычная детская ревность и обида на мир. Другая часть Лёшки, то его сознание, что возникло ещё до рождения, в темноте родильной камеры, и слышало её разговоры с «манекеном», наоборот, отвергало любой намёк на признание её матерью. Этот Лёшка не знал, но догадывался записанные в мозг чужие знания подсказывали, что Лена не может быть его матерью, что она девушка, которую можно полюбить. Об этом кричало и взрослое, чужое тело. И эта часть Лёшкиного сознания постоянно боролась с Лёшкой-ребёнком. Это, наверное, похоже на раздвоение личности, но всё же совсем иное. Личность одна возрасты разные, разный опыт, взгляд на мир. И теперь Лёшка-ребёнок, тот, кому требовалась лишь мама, ушёл. Как и Лёшка, получивший чужой опыт, но не имевший своего он тоже теперь исчез. Лёшка стал, наконец, целым, единым, вобравшим в себя все осколки прошлого, но не опиравшимся на рефлексы или чужой опыт и знания. И пришло понимание: кем бы Лена для него ни стала, он не бросит её одну. И должен научиться принимать её такой, какая она есть, а не такой, какой её видел ребёнок в теле взрослого. Кем она для него будет он не знал. Возможно, чужим человеком. Возможно, их, кроме памяти об отце, ничего не объединяет. Но у него есть ответственность за неё.