Свободен! мрачно отрезал Васильев, глядя сквозь бомжа, и когда тот отвалил, снова повернулся лицом к автостоянке.
Незанятых мест было всего четыре, и все они казались одинаково мокрыми. Либо дождик успел увлажнить оставшееся под «буревестником» сухое пятно асфальта, либо тачка въезжала на уже мокрый прямоугольник, либо либо бродяга соврал.
Васильев выбежал из ограждённого сеткой «рабица» автозагона в глупой надежде проследить путь попрошайки и при случае наградить его если не крепким тумаком, то хотя бы щелбаном с оттяжкой, но бомж как в воду канул. Ольгерт заглянул в две-три щели и два-три тупичка и незаметно очутился у входа в кафе. Заскочил на минутку в притон для учёных мужей. Орлиным взором просканировал помещение. Бродягой здесь и не пахло, да его навряд ли пустили бы в «У Большого Взрыва». Растягивая удовольствие, Васильев медленно осушил у стойки бара стакан марочного виноградного сока «Жемчужина Востока» и направился к выходу.
* * *
Откушав сока, Васильев поехал в родную контору, располагавшуюся в чахнущем лесном массиве ближнего пригорода. Дождевые тучи обошли одну из мыз спецслужб стороной, что вполне объяснимо: их, по выражению Шефа, «институцию» обходили за версту и не такие крутые «тучки».
Передав поцарапанную машину технарям, Ольгерт взгромоздился на электросамокат и покатил на территорию Медицинского Отдела. Здание МО имело множество входов. Васильев оставил самокат у вмурованной в подобие бетонного ДОТа массивной двери и спустился метров на тридцать ниже уровня земли в хозяйство Эдуарда Лаврентьева. Набирая комбинации на шифр-замках и нажимая кнопки оповещения, он добрался до совмещённой с раздевалкой приёмной, куда уже выпархивал Лаврентьев.
Шилды-шивалды, дипломированный белохалатный коновал!
Шилды-шивалды, инвалид труподельного труда! привычно парировал Эдуард. Снимай куртку и обувь, надевай наши тапочки и пошли!
Помню ваши гнусные порядки, изверг! Я в твоём душном склепе не первый раз.
Васильев сбросил куртку, вбил ноги в тапочки и, миновав несколько тамбуров, вступил в просторное помещение, куда выходило множество дверей. Здесь был шершавый, нескользкий пол и минимум мебели, если таковой можно назвать пару кресел и стоящий посередине массажный центр. Тонко пела вентилиция, с потолка лился ровный успокаивающий свет. Было очень тепло.
После визита к Колобову мои мозговые извилины закрутились в обратном направлении, шутливо посетовал Ольгерт. Как бы твой «дуршлаг» не коротнул!
Не бойся, бродяга, не коротнёт, сверкнул очками в золочёной оправе Лаврентьев и указал на одну из дверей: Топай в ванную!
А цирюльник где? с деланным равнодушием поинтересовался Ольгерт.
Ха-ха, потешаясь, хохотнул Эдуард. Не так мандражируешь перед «дуршлагом», как боишься, что тебе обреют твой давно не мытый волосатый череп?.. Когда ты в последний раз осквернил эти стерильные стены своим хамоватым присутствием?
Примерно год назад.
Лаврентьев самодовольно ухмыльнулся.
Уже полгода обходимся без парикмахера. Аппаратура новая, поэтому твой полупустой калганчик обривать не нужно. Да я тебя, пуделёк нестриженный, и сам могу наголо обрить, если что!
Ну ты и садист!
Ты тоже в издевательствах далеко не девственник. Клизму сам сделаешь или лаборантку звать?
Попробую справиться сам. А вот спинеус мне потереть пришли девицу. Только брюнетку не присылай, лады?
Перебьёшься. Советую купить электроспинотёр. Видел вчера в магазине. Машиназверь. И цена не кусаетсявсего четыре тысячи шестьсот рублей. Правда, это без мочалки.
Эдуард исчез в «операционной», а Ольгерт заперся в большой ванной комнате, где имелся также унитаз. Здесь было приготовлено свежее белье его размера и роста, стопка полотенец и прочие туалетные принадлежности.
Ольгерт поставил себе клизму, опорожнил мочевой пузырь и кишечник, принял душ и, напялив чистые плавки и стерильные сандалии, прошествовал в «операционную».
Во вместительной комнате, разделённой надвое прозрачной перегородкой, за которой хлопотали безликие техники в белых халатах, было полутемно. Эдуард предложил Ольгерту лечь на ковшеобразное ложе, стоявшее боком к перегородке. Стену напротив украшали хитрые часы в белом корпусе, имевшие фосфоресцирующий циферблат, разбитый на сорок восемь делений, каждое из которых соответствовало одному часу.
Ольгерт нарочито шумно устроился на ложе, и действо началось.
Смазливая ассистентка подала Лаврентьеву тяжеленный, весь в дырочках, клеммах и пупырышках, шлем. Это и был «дуршлаг». Эдуард занялся подключением к устройству проводов и кабелей, затем осторожно напялил шутовской колпак на многострадальную голову Исполнителя.
Телефонную оснастку обмотать вокруг шеи, подсоединить к члену, и тогда фарфаркумоль достигнет рубадабдуду, подмигнув коновалу, процитировал Ольгерт Энтони Бёрджеса.
Пока белохалатный коновал Лаврентьев возился с «дуршлагом», полногрудая девица старательно обклеивала все остальные, не закрытые шлемом участки тела Васильева целым ворохом датчиков с длинными вермишелинами разноцветных проводов, оканчивающихся блестящими разъёмами. К удивлению и разочарованию Ольгерта, к пенису и тестикулам никакой оснастки не приклеили.
Он уже умиротворился и, как и полагается в подобных случаях, настроился заснуть. И был близок к этому, когда над ним прозвучал одобрительный возглас Лаврентьева:
Хорошо расслабляешься, молодец!
Они с ассистенткой подключили разъёмы датчиков к ответным частям, вмонтированным в выдававшиеся из разделительной перегородки щиты и панели.
Минуты через две Лаврентьев вновь склонился над Ольгертом.
Спи, моя радость, усни, вполне серьёзно приказал он, затем медленно повторил заменяющий снотворное «слоганчик» ещё несколько раз.
И Ольгерт отключился.
* * *
Ольгерт проснулся, как просыпаются утром, правда, чувствуя себя несколько ошарашенным. Несмотря на удобное ложе, тело его затекло и устало. Очень хотелось есть и особенно пить.
Пока он едва ли не в буквальном смысле слова брал себя в руки, приятная полутьма сменилась ровным нараздражающим светом. Хитрые часы показывали сорок шесть часов тридцать одну минуту с секундами. Всё верно: процесс «откидывания мозгов на «дуршлаг» длится около двух сутокдовольно приличный срок, чтобы проголодаться и устать.
Появился Лаврентьев со свеженькой ассистенткой, ещё более симпатичной и сексапильной, нежели прежняя, двухсуточной давности, красоточка. Они вдвоём принялись осовобождать бестолкового со сна Ольгерта от липучек, присосок и электродов, а в завершение Эдуард бережно снял с его натруженной головы пропотевший насквозь «дуршлаг».
Ольгерт продолжал расслабленно возлежать в глубоком, как огромная суповая тарелка, ложементе, всем своим видом выказывая крайнее отвращение к грубой реальности «эвридэйного» рутинного бытия.
Подъём! раздалась над его головой повелительно-насмешливая команда Лаврентьева. Как самочувствие?
Ольгерт потянулся на осточертевшем одре с таким отчаянно громким хрустом, что до икоты испугал молоденькую ассистентку. Вкусно зевнув, пробурчал в потолок:
Чувствую себя немного не в своей тарелке.
Ну ещё бы! покровительственно хмыкнул Эдуард. Корыто, в котором ты продрых без малого двое суток, является имуществом Медицинского Отдела, а конкретнособственностью нашей брэйн-лаборатории. В общем, это тарелка моя, а не твоя Он похлопал Ольгерта по впалому животу: Не наблюдаю резкого подъёма!
Васильев самостоятельно выбрался из гробоимитатора, ощущая себя невовремя разбуженным спящим красавцем, которому кретины в белых халатах поломали вечный кайф, и вдругорядь с наслаждением потянулся, едва не проткнув кончиками жёстких пальцев низкий потолок.
Не спеши убегать! предупредил его Эдуард, жестом отсылая ассистентку. Сейчас я тебя отмассирую. Скоро должен брякнуть Шеф. Он уже справлялся о тебе, дураке. Жаждет переброситься парой слов перед твоим выходом на задание.
Услышав это, Васильев насторожился. «Предрасставательная» слезливость не была присуща Шефу. Стареет старикан, стареет!