Меня тоже всегда бесила чужая глупость, а вчера я сглупил. Но когда-нибудь и ты окажешься уставшим, растерянным и напуганными ошибешься. А я доживу до этого дня, и это будет куда занимательней, чем просто толкнуть в спину.
Но ты можешь его не пережить, если я ошибусь слишком непоправимо.
Назло тебе не сдохну.
Он снова отвернулся. Повисло молчание.
Красиво, сказал, наконец Альмод. Жаль уходить.
Эрик кивнул. Красиво.
Облако снова сомкнулось за спиной, выпуская обратно. Растаяло, когда Эрик разобрал плетение. Никогда не повторяется. Жаль.
* * *
Следующие три дня слились для Эрика в бесконечный утомительный переход. Он всегда считал себя сильным и выносливым, но оказалось, что сильным и выносливым он был только по меркам университета. Конечно, преподаватели твердили, что разум может показать себя в полную силу только если тело заставлять двигаться, и гоняли школяров нещадно, но все же никогда доселе ему не приходилось идти пешком целый день. И он не справлялся, хотя остальные не говорили ни слова.
Это было обидней всего. Его не пытались унизить, загнав до смерти, не пробовали на прочность, его даже в какой-то степени берегли: ведь именно Эрик днем шел первым, задавая скорость. Он просто оказался слабаком. И то, что чистильщики делали вид, будто все в порядке, ничего не значило.
Он не жаловался: глупо и бессмысленно. От нытья ни поклажа не полегчает, ни дорога не сократится.
Сумка за плечами, с утра не слишком тяжелая, к вечеру начинала казаться неподъемной. Но, сбросив ее, вместо того, чтоб упасть и уснуть, Эрик старательно учился. Ставить лагерь, складывать костер, чтобы грел всю ночь, натягивать пологи, чтобы удерживали тепло, готовить, мыть посуду, будь она неладна.
Хорошо хоть мечом махать не заставляли. Ингрид в первый вечер заикнулась было про тренировки, но Альмод, хмыкнув, велел отстатьдо того времени, когда они доберутся до почтового тракта и возьмут перекладных. После целого дня в повозке размятьсямилое дело, не то, что сейчас. Наверное, надо было сказать, что он сам не против, но духа не хватило. В первый вечер он уснул сидя, привалившись спиной к стволу, а проснулся у костра, укутанный в плащ. Но, на удивление, над ним никто не смеялся.
* * *
Ингрид нравились ночные караулы. Людей можно почти не опасаться, только самоубийца рискнул бы напасть на отряд чистильщиков, диким зверям было все равно, но обычно ночи проходили без происшествий. Ей никогда не казалось скучно наедине с собой или в полной тишине, а справиться с сонливостью не так уж трудно. Хотя, надо признать, она отвыкла делить ночь на троих, а не на четверыхпоследний раз так было три года назад, когда Тира стала пророчицей, и на смену ей пришла Уна.
Уны не хватало. Ее постоянной улыбки, словно обращенной внутрь себя, дурацких розыгрышей, задушевных, чисто девичьих разговоровне о всем можно поговорить с парнями, несмотря на то, что все они давно утратили стыдливость. Новенький не мог ее заменить. Хотя было нечестно требовать от него этого. Мертвых никто не сможет заменить. Ингрид сглотнула ком в горле. Хватит. Свое она уже отплакала. Надо подумать о чем-то другом.
Например о том, как забавно покраснел мальчишка, увидев ее в чем мать родила. Она не удержалась, чтобы не поддразнить. Зря, наверное. Сама такой же была, когда-то. Очень давно.
Где-то далеко завыл волк. потом другой. Все как обычно. Если не считать приглушенного крика от костра. Она оглянулась. Эрик дернулся, всхлипнул во сне. Снова заметался, закричал. Ингрид тряхнула его за плечо, пока не перебудил остальных. Парень подлетел, потянулся к поясу, где должен был быть меч.
Все в порядке, сказала она.
Он обмяк, выдохнув, глянул возмущенно. Зачем, дескать, подняла посреди ночи?
Ты кричал. Кошмар?
Эрик провел ладонями по лицу, растерянно кивнул.
Бывает. сказала Ингрид.
Ничего неожиданногокогда Фроди едва не сожрали, она сама успела перепугаться до полусмерти. А то, что случилось с Уной, снилось до сих портолько на месте Уны в тех снах была сама Ингрид. Она сама кричала не своим голосом, когда оторвавшийся от роя сгустокне успела перехватитьвлетел в грудь.
Альмод сразу сказал, что ничего не поделать, но так хотелось надеяться. Надо будет, как вернутся, заглянуть к зелейнику и попросить маковой настойки. Хотя, может, к тому времени пройдет.
Ингрид снова развернулась прочь от костра, чтобы глаза привыкли к темноте. Едва ли что-то вылезет из ночи, у диких зверей свои заботы, но бывает всякое. Парень за спиной пошебуршался, устраиваясь поудобнее, затих. Снова заерзал, вздохнул, длинно и неровно. Ингрид оглянулась. Несмотря на то, что нодья едва тлела, света хватало чтобы четвертого было отчетливо видно. Похоже, рано дар проснулся, как у и нее самой, как и у Альмода Ингрид хотела было спросить, сколько ему лет, но какой смысл в праздном любопытстве? Тварям все равно.
Можно спросить? осторожно произнес Эрик, садясь, и обхватывая руками колени. А тебя как занесло в чистильщики?
Ингрид повернулась к нему.
Альмод вытащил меня из-под трибунала.
А
За дело.
Извини.
Не за что.
Дурацкая вышла история, на самом деле. Устраиваясь в гвардию, она совсем не думала, что многие придворные глядят на гвардейцев не только как на охрану, но и как на усладу для глаз. Не просто же так когда отбирали, смотрели не только на умение, но и на рост, сложение и лицо, даже цвет волос. Некоторые придворные потом не только смотрели Почему бы и нет, в конце концов, многие прекрасно устраивались за счет богатых покровителей, или покровительниц. Главное былоне зарываться и соблюдать внешнюю благопристойность.
Только тот благородный соблюдать внешнюю благопристойность не захотел. Уж очень ему глянулась Ингрид. Та вовсе не была недотрогой, просто случается таквроде, всем парень хорош, а ничего внутри не шелохнется. К тому же, благородныйзначит, пустой, связываться с нимрисковать беременностью. Королевский гвардеец с пузом, это ж курам на смех.
У одаренных все просто: «да»значит да, «нет»нет, а пустые почему-то уверены, что девчонки всегда ломаются, и надо быть понастойчивей. Этот, несколько раз получив от ворот поворот, закусил удила и поспорил с друзьями, что добьется таки благосклонности. И не нашел ничего лучше, чем в очередной раз попытаться при свидетелях, когда сама Игрид стояла в караулехвала Творцу, не у трона и не при Его величестве, на посту у стены при толпе придворных.
Наверное. кто-то решил бы, что это красиворастерянная девушка. коленопреклоненный юноша с лютней, серенада Она чуть со стыда не сдохла. И, главное, ничего не скажешь ведь, на посту, чтоб его. Только оставалось, что пялиться в пространство, как дуре. Но, видимо, у нее на лице все было написано. Послышались смешки. Парень, поднявшись с колен, заглянул в глаза. Она едва заметно мотнула головойвсе, что могла себе позволить. Кто-то снова хмыкнул. Парень швырнул лютню об пол, перешагнул через нее, и отвесил пощечину.
Точнее, попытался. К нитям Ингрид тянуться не стала, но и без дара кое-что умела. Перехватила руку и оттолкнула. Не слишком сильно. Но парень споткнулся о лютню, и собраться не успел. Благородный череп оказался не таким прочным, как мраморные полы.
Конечно, бросились за целителем, конечно, все обошлось. Вот только дядя этого назойливого дурня был главным врагом Хродрика Красавчика.
Король благоволил Хродрику, и вовсе не потому, что тот был братом его любовницы. Наоборот, это Красавчик добился для сестры, тогда еще совсем юной, места при дворе. Король, сам прозванный Разумником, ценил его за острый ум и нелюбовь к благородным. Все знали, что там, где Разумник вынужден был придержать язык и думать о хрупком равновесии сил, Хродрик ухмылялся в лицо и говорил вслух то, что многие думали про себя. Поединков за ним было не счесть, и в последние годы знать тоже предпочитала придержать языки.
Как на грех, незадолго до того случая Хродрик прирезал в поединке очередного отпрыска знатного рода. И в ответ, чтобы показать «этим зарвавшимся одаренным» что к чему, из Ингрид решили сделать показательный пример. Не просто же так, дескать, благородный юноша дошел до таких безумств? Наверняка сама соблазнила. Чтобы добраться до его дядюшки. А дядюшка не кто-то там безродныйвнучатый племянник сестры покойной королевы-матери. И тоже один из ближних советников короля. То есть пахло все это ни много, ни мало, государственной изменой.