После поцелуя на губах осталась горьковатая сладость ее коктейля. Послевкусие как после поцелуя со Стефанеком.
Думаю, хватит тебе пить. Как говорил мой психотерапевт: новая проблема не избавляет от старой.
Послушно кивнув, Ирис отодвинула бокал с остатками голубой жидкости. Я равнодушно скользнул по нему взглядомникаких спазмов в горле, никакого голода или жажды. Сложно определить это чувство, застрявшее в моей голове, не в теле.
Все, я совсем успокоилась. Честно, аккуратно стерев слезы с нижних век, Ирис посмотрела на кончики пальцевжест человека, привычного к макияжу (свойственный и мне). Однако сейчас, как и в предыдущие дни, она была не накрашена, позволяя коже свободно дышать. Мы разве что сменили невзрачный «маскировочный» цвет ее волос на медово-золотистыйточно такой же оттенок был у нее в клипе «Если ты ищешь Виэли».
Подозвав официанта, с которым я уже наловчился кое-как изъясняться, я заказал новый напиток для Ирисклубничный сок, лимонад, киви. Никакого алкоголя. Затем прикоснулся к белой полоске на ее пальцевчера Ирис сняла обручальное кольцо и выбросила его в море.
Забавно, пробормотал я. Ты можешь рассказать мне тысячу грязных историй о себе, с отягчающими подробностями, и, даже изрядно заскучав, я не начну относиться к тебе хуже.
Наверное, Ирис что-то уловила в моей интонации, потому что спросила:
А как ты относишься к себе?
Не знаю, я потянулся к стакану с апельсиновым соком.
Это не ответ. Давай честнокак ты относишься к себе?
Я втянул в себя воздух и на секунду прикрыл глаза. «Это Ирис, мысленно напомнил я. Это Ирис».
В том, что случилось со мной в детстве, не было моей виныизначально, во всяком случае. Но в результате я оказался навсегда опорочен. Со мной стало можно все, ведь я все равно испорчен. Обычно я делаю вид, что мне плевать. Но в какие-то моменты ощущение собственной мерзостности становится совершенно невыносимым.
«Опорочен», «испорчен» о чем ты вообще? Ирис ухватила меня за запястье, заставляя опустить стакан с соком, зависший на уровне моего лица. О сексе? поразилась она, заглянув в мои глаза. Типа, секс грязный? И ты теперь весь в отпечатках пальцев или вроде того?
Я растерянно пожал плечами, уклоняясь от ответа. Подошедший официант поставил перед Ирис бокал и, ощутив разреженную атмосферу, с любопытством покосился сначала на Ирис, затем на меня. Вероятно, в этот момент он жалел, что не знает нашего языка.
Занимаясь сексом впервые, я была поражена: этот процесс оказался таким чистым, задумчиво протянула Ирис, в очередной раз дождавшись отбытия официанта. Кожа прикосновения и ты максимально включена в реальность, обнажена и приближена к своей природной сущности. Все так просто; и непонятно, зачем столько запретов, предрассудков, почему люди культивируют в себе этот вечный стыд. Сам по себе секс не способен нас запачкать. Это соприкосновение с некоторыми людьми заставляет нас ощущать себя грязными. То есть если после секса с кем-то возникают сожаление и отвращение так ведь они всегда возникают, если впускаешь в свою жизнь или душу недостойного человека. Позволяешь ему пользоваться собой, неважно, каким образом.
Я не очень понимаю, к чему ты ведешь, Ирис.
К тому, что ты не хуже других. Твоя идея пожизненной запачканности абсурдна, Ирис взяла свой бокал и сделала быстрый глотокей не нравился вкус алкоголя, поэтому все крепкие напитки она пила залпом. Обнаружив, что этот коктейльбезалкогольный, она начала цедить его мелкими глоточками. Просто тебе не повезло с людьми.
Или им не повезло со мной.
Ирис вздохнула и закатила глаза: «Тебя не переубедить».
Однажды я изменила мужу, она сняла с края бокала листик мяты и сунула его в рот. Изменилаэто когда без его разрешения. С его позволения я ему раз пятьдесят «изменяла». Я призналась ему, и он сделал вид, что рассердился. А я притворилась, что верю в его обиду. Нелепо. Жалкая попытка. Чего я пыталась добиться? Задеть его? Невозможно. Просто выебала саму себя зазря, она рассмеялась и закашлялась, захлебнувшись коктейлем. Я похлопал ее по спине. Так что теперь я слегка побитая жизненным опытом и чудовищно разборчивая. Мы с тобой во многом схожи, да?
Не уверен насчет разборчивости.
Рассчитавшись, мы ушли на пляж. Предшествующий разговор не поощрял к веселью, но мы почему-то развеселились. Бегали по пустынному берегу, пока Ирис не порезала ногу о ракушку. Я промыл порез минеральной водой из бутылки и заклеил пластырем, который Ирис носила с собой на случай мозолей.
Спасибо, поблагодарила она.
В сумерках ее глаза приобрели оттенок синего. Я подумал, что синий цвет глаз всегда будет напоминать мне о поражении и потере.
Мы прилегли рядышком, опираясь на локти. Волны с шумом и плеском наплывали на берег. Мне было, в общем-то, плевать на природные красоты, но лучше уж сосредоточиться на них. Не думать о том, какая Ирис красиваярастрепанная, несовершенная, не отретушированная, близкая. Разговоры помогали отвлечься, но в периоды молчания не замечать происходящее между нами становилось все сложнее. Даже от Ирис, обычно мягкой и расслабленной, исходило напряжение. Я боялся той минуты, когда страсть расхрабрит ее настолько, что она станет равнодушной к последствиям.
Я все пытался придумать, что бы сказать, любую ерунду, лишь бы перенаправить ее мысли в другом направлении. Но в голову приходило только: «Знаешь, каждый раз, как мы порезвимся с тобой в море, мне приходится вспоминать мою мамочку, прежде чем выйти на берег. Обычно ее хватает для того, чтобы в три секунды повисло все, что может и что не может, но с тобой мне требуется все больше времени, чтобы успокоиться. Я даже начинаю жалеть, что моя мамаша не была еще противнее. Не уверен, что ты меня поймешь, но хронический стоякэто очень утомительное явление. Здорово, что я ношу такие узкие джинсы, которые позволяют мне сохранять относительно приличный вид, но из-за них же столько страданий». Впрочем, едва ли, заявив такое, я смогу отвлечь ее от себя.
Я покосился на Ирисона старательно избегала смотреть в мою сторону. Но спустя минуту вдруг положила ладонь мне на живот.
Напряженный, она повернула лицо ко мне. Даже на покрасневших от солнца щеках было заметно, как жар прилил к ее коже. Глаза туманные, точно она пьяна или только что проснулась. Это я тебя так нервирую? она провела кончиками пальцев вверх-вниз, от груди и до живота, и я зажмурился, ощущая себя совершенно беззащитным под ее щекочущими прикосновениями.
«Нервируешь» не то слово.
Хорошо, что она не стала уточнять, какое слово верное, но ее пальцы легли на мою щеку.
Ты хороший, хороший, бормотала она, приближаясь ко мне, пока мы не соприкоснулись носами.
Я попытался возразить, что я плохой, по-настоящему отвратный, но голосовые связки обмякли, и у меня получился только беспомощный выдох. Я посмотрел в ее глаза, на журнальных страницах какого только цвета не бывшие, но на самом деле серебристо-зеленые, и вспомнилось, каким-то образом втиснулось в одну секунду: все эти комнаты, в которых я запирался в одиночестве, и ее голос между мной и холодящей пустотой. Ее фотографии замелькали, сменяя друг друга с шелестящим звуком переворачиваемых журнальных страниц. Она значит для меня так много и я так хочу прикасаться к ней так сколько еще я смогу запрещать себе?
Я почувствовал ее волосы под пальцами, обнаружил, что втискиваю ее в песок, целую, обхватив ее затылок ладонями. Она была сама мягкость гладкие волосы гладкая кожа и все слегка присыпано песком. Мне с мучительной силой захотелось забыть обо всем, даже о том, что я такое. Но я помнил.
Я отпустил ее и, пошатываясь, встал на ноги. Лежа на песке, она посмотрела на меня снизу-вверхнепонимающе, почти умоляюще.
Хватит, Ирис. Впредь нам нельзя позволять подобное, я протянул ей руку, предлагая подняться.
Ты говоришь как директор школы для девочек.
Ни одна школа для девочек не пустит меня на свою территорию.
Ирис погрустнела. Она подняла с песка очки, отряхнула их и надела, пряча глаза за темными стеклами. Я чувствовал себя виноватым, когда мы брели вдоль кромки моря, направляясь к гостинице, хотя был прав, и она это понимала. Она все понимала Она была особенная. Дьобулус тоже был особенным, но он был темной силой. А Ириссветлой.