Я оставил вопрос без ответа, только взгрустнул, что за судьба у менявезде находить себе приятеля. Я определенно притягиваю сумасшедших.
Она умудрилась опередить меня на пару шагов. Ее голые икры были молочно-белыми, как снег, еще остающийся кое-где среди плотно растущих деревьев. Подол короткого красного платья иногда совсем скрывался под длинным мужским свитером.
Чей свитер? Бывшего любовника?
Она надула губы.
Бывшего. Вот именно. Это я его бросила, уточнила она на случай, если у меня вдруг возникнут унизительные предположения.
Но я все равно подумал: ой вряд ли, а вот ее саму выбрасывали сотню раз. Она была потасканной и вульгарной. С тем же успехом она могла бы ходить с плакатом: «У меня нет самоуважения». Стану ли я лет через пятнадцать похожим на нее? Не знаю. Надеюсь, что нет.
Я медленно следовал за ней, рассматривая ее пережженные перекисью лохматые желтые волосы. Непонятно, чем я заслужил такое счастье, но сердитые, перекрикивающие друг друга мысли вдруг умолкли, беспокойство разжало свои зубы. Как приятно пахло здесь, в лесу У меня слегка кружилась голова. Теплый день поздней весны, светлое небо, деревья и их мокрая кора эта грязь, похожая на тающий шоколад снег, превращающийся в воду Я слишком долго жил среди огней и успел забыть, что подобные вещи способны доставлять удовольствие. Если мне это нравится, почему я отказывался от этого? С моих губ сорвался легкий вздох.
Роза обернулась, опасно балансируя на вдавливающихся в землю каблуках, и с кокетливостью в голосе спросила:
Как ты думаешь, сколько мне лет?
Тридцать пять, предположил я.
Ее нижняя губа оттопырилась, как у ребенка. Кто-нибудь, скажите ей, что в ее исполнении это выглядит на редкость безобразно.
Вообще-то мне двадцать девять.
«Тридцать шесть», перевел я и рассмеялсятихо и сипло, но это было уже что-то. Роза смертельно обиделась и замолчала на целых пять минут, но я и не рвался к беседе. Конечно, она не выдержала. В ее вздохе собралось все уныние этого мира. Пять минут раздумий не прошли бесследно, и она предложила, высматривая дерево посимпатичнее:
Трахнемся?
Мысленно я увидел Розу с откляченным задом, затем представил, как при толчках вжимаю ее в мокрый древесный ствол, и с несвойственной мне честностью признался:
Блевать хочется от одной мысли.
Роза изготовилась к смертельной обиде номер два и захлопала глазами.
Я страшная?
«Когда кривишь губыочень».
Нет. Просто я предпочитаю парней.
Ну конечно! воскликнула она, моментально успокаиваясь. Я должна была сразу догадаться.
Что, прямо-таки сразу? осведомился я с интересом.
Слишком красивый, вздохнула Роза. И у тебя уши проколоты.
А, уши ну да, это верный признак. Железный.
Так хочется курить, что готова повеситься с тоски, призналась она минуту спустя. Почему они запретили нам даже сигареты?
Потому что, как мне объяснили, зависимости лечатся комплексно. В клинике считают, что важно не только помочь человеку преодолеть наркотическую зависимость, но и избавиться от зависимого поведения в целом. Если ты личность, склонная к зависимостям, ты всю жизнь вешаешь на себя всякую дряньне одно, так другое. Если бы не было сигарет, наркотиков, алкоголя и секса, мы бы, наверное, коллекционировали какие-нибудь календарики до помрачения рассудка или клеили бы модельки самолетиков, пока не упадем замертво от изнеможения. Я вот собираю розовые кеды. У меня их пятьдесят пар.
Нелепо продолжать отрицать факты. «Я приехала в тот город, чтобы купить себе дом, а люди подумали, что я принимаю наркотики». Я не маленькая сияющая звездочка, чтобы заявлять о себе подобное на этапе, когда о твоих грехах уже известно все.
Роза надула губы:
Все равно. Это же не сигаретная клиника. И не алкогольная. Это наркологическая. Ну так я больше не нюхаю. Так что за проблема с сигаретами?
Она ничего не поняла из моей тирады. Я закатил глаза. Синее небо искрилось сквозь ветки.
Первую индивидуальную консультацию с Октавиусом было нельзя назвать удачной. Он был напорист и жесток, видимо, решив сразу дать мне понять, что меня ожидает. Он сказал, что я возвожу защитную стену вокруг себя. Я зажал уши и буркнул, что не хочу его слышать. Он вышел из-за стола и заявил, что я боюсь людей. Я огрызнулся, что еще шаги я встану и врежу ему. Он фыркнул, что само собой, нападениелучшая защита. Я спросил:
Да ты знаешь, сколько народу меня ненавидит? Я был в газетах, везде. А ты кто такой, докторишка?
Он сказал, что, когда мою стену разбивают, без нее я чувствую себя уязвимым и беспомощным и ударяюсь в бегство. Я встал и вышел из кабинета. Когда позже я вспоминал наш диалог, мне стало смешно. Смешно, но совсем не весело. Я смеялся, а из глаз текли слезы.
Постепенно все наладилось, и консультации начали проходить менее драматично. На одной из них я признался:
Всю мою жизнь я от чего-то зависим. Помимо стандартного набора иногда, слушая плеер, я понимаю, что не в силах его выключить. Даже если мир вокруг меня будет пылать, я продолжу слушать свою гребаную музыку. Мне нужно ощущать, как она проходит сквозь меня, как ток. Я впадаю в настоящий ужас, когда в плеере заканчивается батарейка. Ненавижу тишину. Мне плохо от нее. Каждую ночь я задумываюсь о том, что лучше выброситься из окна, чем лежать в этом беззвучии, как в ледяной грязной воде.
Октавиус улыбнулся мне. Мне было неясно, как каких-то две недели назад я мог считать его безликим. Хотя две недели а словно целая жизнь прошла.
Вот поэтому у нас на окнах решетки.
Еще я помешан на одежденепреодолимая страсть к приобретению барахла. Иногда я таскаю в магазинах всякие мелочи, даже если у меня есть деньги. Это так приятно; это как подарок, я не могу отказаться. Я постоянно вру. Не знаю, зачем. Просто так. Я мою руки по двадцать раз в день впрочем, оказавшись там, где очень грязно, я забиваю и успокаиваюсь. Временами у меня обостряется фобия заразиться чем-то венерическим, хотя я знаю по опытувсе лечится. И мой нос ненавижу его я постоянно тру горбинку на нем, как будто от этого она исчезнет не успокоюсь, пока не спилю ее либо она, либо я. И это сейчас мне ни до чего. Но обычно я начинаю нервничать, если кто-то видит меня без макияжа. Когда я издергаюсь вконец, я готов покрыть свои ресницы таким слоем туши, что глаза не открываются.
Лицо Октавиуса не выразило ни презрения, ни даже удивления. Он продолжал смотреть на меня все с той же внимательной сосредоточенностью. Я осмелел.
И еще мне кажется, моя привязанность к Эллеке ненормальна после стольких лет, прошедших с нашего расставания. То есть она действительно изводит меня. Не проходит и дня, чтобы я не тосковал по нему.
Он был твоим другом?
Моим одноклассником. Я я с ним встречался, руки предательски дрожали. Я зажал пальцы между коленями. Потом еще был Стефанек. Я не хотел с ним начинать, потому что подозревал, что опять может получиться что-то подобное, а я уже невероятно устал скучать. Но в итоге я все-таки завяз в нем.
Я замолчал и напрягся, привычно ожидая, когда доброжелательность Октавиуса сменится презрением. Или он предложит вылечить меня от моих извращенных наклонностей. Тогда я просто начну вопить на него. Я перестал скрывать свою ориентацию, как только уехал из родного города. С тех пор я признавался в ней много разгрубо, прямо и откровенно провокационно, зная, что после этого со мной начнут разговаривать как с мусором, и морально к этому готовый (это с чужими; своим не требовалось ничего объяснять). Октавиус был не своим, не чужим, апервый такой в моей жизнинейтральным. И все же я не мог исключить возможность того, что его отношение ко мне переменится к худшему.
Это мое дело, с кем я трахаюсь, злобно огрызнулся я, не выдержав паузы. И не надо указывать мне, что правильно, а что нет.
Я не думаю, что у тебя есть причины сердиться на меня, Науэль, возразил Октавиус, и я вдруг припомнил, что он приятель Дьобулуса или типа того. Это уже предполагало некоторую степень терпимости к девиантам. Расскажи мне про Эллеке и Стефанека, пожалуйста.
Если смогу
Я опустил свои колючки, но заговорил только потому, что молчать было еще труднее. Воспоминания раздирали меня на части. Я никогда прежде не рассказывал о себетак подробно и не меняя события до неузнаваемости. Конечно, Дьобулус знал обо мне больше, чем узнал бы Октавиус, даже если бы я не затыкался неделю. Но у Дьобулуса были свои источники информации и, кроме того, невероятная способность догадываться обо всем невысказанном и недосказанном.