Зато светская хроника мурыжила его безустанноразумеется, в компании со мной. Вы просто отрываетесь, не особо следите за словами, распыляете на всех свою злость, беспокойство, утомленность собственным кретинизмом, и вот вы уже главные скандалисты, вас все знают, и почти все ненавидят.
Почему они отзываются обо мне с такой злобой? Кто дал им право говорить обо мне в таких выражениях? Меня всегда осуждают, всегда, так какой смысл стараться держаться в рамках?
В одной желтой газетенке не забыли упомянуть, что, хотя Стефанек рисовал голых женщин, в жизни он не то чтобы наблюдал их часто. Позже на какой-то вечеринке Стефанек брякнул, что не так уж и редко, учитывая количество блядей, окружающих его папочку. Естественно, фраза разошлась, и отношения Стефанека с отцом накалились до предела. Телефонные разговоры возобновились, теперь окончательно сведясь к потокам брани с обеих сторон. Стефанека не беспокоила эта ситуация. В его венах плавали длинные химические формулы, и он расшифровывал в них, кто он сегодня. Наши отношения были ошибкой с самого начала мы никогда не влияли друг на друга хорошо. Один сходит с умавторой следует за ним. Мы не могли помочь друг другу выбраться из нашей ямы, мы только падали вниз, сцепившись в объятиях.
Когда Стефанек избил журналиста за то, что тот в своей статье называл Стефанека не только по имени, но и по фамилии, до меня окончательно дошло, что человек, с которым я живу сейчас, уже совсем не тот, рядом с которым я проснулся в одно промозглое февральское утро. Маленький Стефанек не тянул на крутого бойца, но ярость и алкоголь превращали его в нечто дикое. Он набросился, как бешеная собачонка, награждая растерянную жертву ударами и пинками до тех пор, пока его не оттащили. Я наблюдал происходящее оцепенело, безучастно и бездумно. После Стефанек был весь в своей и чужой крови, глаза лихорадочно блестят, влажные от пота волосы, пережженные многочисленными окрашиваниями, топорщатся иглами.
Я отказался от фамилии и никому не позволю снова наклеить на меня этот ярлык. Это его фамилия. Меня с ним ничего не связывает, я больше ему не сын. Он желает мне только смерти! выкрикнул Стефанек, шатко балансируя на гребне паранойи.
Я промолчал и молчал всю дорогу до дома. А там сказал:
Ты должен остановиться.
Даже не сняв засыпанную снегом уличную куртку, Стефанек уже пропихивал брусочки льда в узкое горлышко бутылки с ядовито-зеленым коктейлемя перенял у него эту привычку пить из горла, запихивая лед прямо в бутылку. На мои слова он только вздернул бровь.
В смыслеостановиться?
Ты колешь себе слишком много дряни. Ты нюхаешь слишком много дряни. Все остальное время ты закидываешься таблетками или пьешь. Я забыл, как ты выглядишь, когда трезв.
Хм. То есть я зависимый, ты это хочешь сказать?
Да.
Стефанек наигранно изобразил удивление, что меня покоробило. Такая буффонада в моем стиле, не в его.
А ты, само собой, нет?
Мне хотелось ответить, что нет, но это было такое очевидное и наглое вранье, что даже для меня слишком.
Не в такой степени, как ты.
Стефанек рассмеялся. В затрясшейся в его руке бутылке звякнул лед.
И ты ведешь себя хорошо, не то что я. Ты скандалишь, хамишь, дерешься, переебался со всеми, не жалея сил и здоровья, но ты, разумеется, ведешь себя хорошо. Плохой у нас один я.
Я не это хотел сказать.
Мне плевать, что ты хотел сказать! взвизгнул Стефанек, швырнув бутылку через всю комнату.
Она разлетелась о стену в десяти сантиметрах от оконного стекла. Стефанек тяжело задышал, пытаясь преодолеть истерику, и закатил глаза так, что остались видны одни белки. Меня передернуло.
Послушай, сказал он, внезапно успокоившись, ты говоришь мне завязать, перетерпеть, переломаться, даже зная, что прежним мне уже не стать. Не существует бывших наркоманов, Эль. Бывают те, которые удерживаются на краю, не позволяя себе рухнуть. Изо дня в день. И ради чего это изматывающее сражение? Стефанек прошел через комнату и начал аккуратно собирать осколки разбитой бутылки. До меня наконец-то начинает доходить, что я вовсе не так гениален, как мне представлялось. Кое-какой талант у меня есть, но вполне заурядный. Как у сотни тысяч людей. Мне этого мало. И у меня нет никого, кто нуждался бы в моем выживании. Так ради чего пыжиться?
Я смотрел на него и не мог поверить, что Стефанек, эмоциональный до слез, до истерики, так бесстрастно рассуждает об этом. Как будто уже все решил.
Стефанек, тебе девятнадцать лет и ты себя убиваешь
А ты на восемь месяцев старше. Это все меняет, канешшна.
Хватит, попросил я.
Мы оба себя убиваем, пробормотал Стефанек, равнодушно рассматривая поблескивающие на его ладони осколки. Это не имеет значения.
Стефанек, если ты не завяжешь то потом мне будет очень грустно без тебя, даже эти простые слова я выдавил из горла с болью.
Он все понял. Посмотрел на меня очень серьезно своими синими глазами. Большеглазый и лохматый, он походил на какого-то зверька.
А кто сказал, что это я умру первым?
Стефанек, пожалуйстапростонал я.
Он отвернулся.
Мне тоже было бы очень грустно без тебя. Ну так остановись. Покажи мне пример. Я сам не в состоянии.
Этой фразой он разбил все последующие мои.
Стефанек выбросил осколки в мусорное ведро, оделся и ушел. Вернулся через два часа. Я притворился, что сплю. Он лежал рядом, и после прогулки на морозе от него исходил холод.
В конце декабря я отправился к Дьобулусу и с порога заявил ему:
Ты должен помочь одному моему приятелю.
Он выставил ладонь перед собой.
Начнем с того, что я не видел тебя три месяца и двадцать пять дней. Как насчет «Здравствуй, Дьобулус?»
Он выглядел аккуратненько, гладенько. Преобразился в приличного господина, как он умел. Мне было настолько не до него в последние месяцы, что он начал стираться из памяти и я словно видел его впервые. Он чувствовал мое безразличие и раздражался. У него было право на обиду, ведь после всего, что он сделал для меня, я так легко, без угрызений совести и каких-либо затруднений вообще, бросил его. Но я не задумывался об этом.
К твоему наряду не хватает хлыста.
Я был одет в подражание Стефанеку: черная плотно обтягивающая кожа, тяжелые ботинки с металлическими деталями. У меня были темные, почти черные волосы, макияж в черно-белых тонах, придававший мне агрессивный и провокационный вид. Я перенял симпатию Стефанека к проколам, украсив серебряными колечками нижнюю губу.
Точняк, согласился я лениво. А еще не хватает кляпадля тебя. Чтобы ты наконец заткнулся и выслушал.
Я хамил человеку, в общем-то, ужасающему, не грузясь мыслями о последствиях. Или как раз потому, что был уверен в отсутствии последствий. Он скучал по мне; сейчас он проглотит все. У меня была власть над ним. Я держал его за сердце.
Дьобулус нахмурился.
Ты пришел просить за этого парня? С чего бы я должен заботиться о твоем любовнике?
А разве это не в твоем духепроявить заботу к симпатичному мальчику?
До сих пор угораздило проявить только к одному.
Я задумался, не пожалел ли он о своем решении взять меня, но не стал спрашивать. Дьобулус сел за стологородился от меня. Рассматривал меня мрачно, и мне становилось не по себе, когда я представлял, что он видит.
Ты нашел себе соответствующую компанию. Я наслышан о ваших подвигах: скандалы, драки, припадки. Впечатлен.
Что мне было сказать на это? И я просто ухмыльнулся и рухнул в кресло. Иногда нахальство меня не спасало.
Это то, что тебе нужно, Науэль? продолжил Дьобулус мягче. Жить в непрекращающейся истерике?
Видимо, дааааа, протянул я и посмотрел на него так, будто он был недочеловек, ничто. Очередной мой бывший ебарь. Четыре десятка, в отцы мне годится.
Ты очень плохо выглядишь. Ты вообще ешь что-нибудь? Или тебе хватает огоньков?
Ну, ты же знаешь, здоровый образ жизни никогда не был моим приоритетом.
И так слово за слово. Внутри все дрожало, но я лыбился так, что челюсть сводило. Впервые я видел Дьобулуса выведенным из душевного равновесия.
Перестань жевать, когда со мной разговариваешь, рявкнул он раздраженно, и я аккуратненько выплюнул мою розовую жвачку на ковер.