Нет также, как мне кажется, достаточных оснований считать, что именно своей
профессии — илипрежде всего ей — обязан Сент-Экзюпери тем, как
поэтично и возвышенно воспринимал он окружающее.
Возможность увидеть мир с высоты, к сожалению, сама по себе еще не
равнозначна высокому видению мира. Первое — доступно любому летчику.
Второе — под силу немногим избранным, независимо от их профессиональной
принадлежности.
Поэтому трудно согласиться с М. Мижо, когда он говорит, что на высокий
уровень обобщений, характерный для Экзюпери, «писателя, надо думать, вознесло
ремесло летчика».
И точно так же, если вслед за В. В. Смирновой — автором очень
интересного и во всем остальном вполне убедительного очерка «Человек в полете»— считать, что
все книги Экзюпери — этопрежде всего раздумья человека,
поднявшегося над землей и владеющего техникой полета, остается необъяснимым,
почему же сотни тысяч летчиков, летавших и по сей день летающих по белу свету,
дали человечеству лишь одного неповторимого Сент-Экзюпери?.. Или откуда тогда
взялся «Маленький принц» — мудрая, грустная, поэтичная сказка, в которой,
однако, при всем желании трудно обнаружить что-то специфически «летное»?
В «Земле людей» Сент-Экзюпери трижды (!), почти в одних и тех же выражениях,
повторяет: «Самолет — не цель. Он всего лишь орудие. Такое же орудие, как и
плуг». Через несколько десятков страниц снова: «Самолет не цель — только
средство». И наконец, довода мысль до конца: «Самолет — оружие, которое
прокладывает воздушные пути — приобщает человека к вечным вопросам». К
вечным вопросам!.. Вот для чего, оказывается, нужен был писателю самолет!
В этих словах — ключ, в значительной степени объясняющий притягательную
силу авиации для Экзюпери, которого, вообще говоря, трудно было отнести к числу
людей, «рожденных летать», и каким был, например, его друг Гийоме —
крестьянский сын, с четырнадцати лет бредивший самолетом и ставший впоследствии
одним из выдающихся французских летчиков. Экзюпери несколько раз в своей жизни
бросает и вновь начинает летать: сначала — в поисках подходящей,
«обеспечивающей приличный заработок» профессии, второй раз — стремясь к
источнику новых впечатлений, необходимых ему как писателю («Прежде чем писать,
нужно жить», — говорит он в связи с этим), и, наконец, в третий и последний
раз — во время второй мировой войны — в благородном стремлении внести
свой личный вклад в борьбу с врагами Франции и всей человеческой цивилизации.
Едва ли не все исследователи творчества и биографии Сент-Экзюпери не обходят
молчанием тот факт, что линейные пилоты, коллеги Экзюпери, принимали его как
летчика не совсем всерьез. Признавая за ним незаурядное личное мужество, они
все-таки считали пребывание писателя на летной работе случайным, расценивали его
как любителя, дилетанта и не слишком удивлялись регулярно приключавшимся с ним
авариям. Литературные критики наших дней находят, что такое мнение летчиков было
несправедливо.
Вряд ли есть смысл возвращаться к обсуждению этого вопроса. Какой ответ на
него ни дай, все равно — не летная деятельность Экзюпери сделала его в
памяти людей человеком по-настоящему замечательным.
* * *
Для понимания морального и гражданского облика нашего современника одним из
надежнейших пробных камней может послужить его отношение к войне. У Экзюпери это
отношение претерпело очень показательную трансформацию. Чуждый какой бы то ни
было воинственности, он был с юности убежденным антимилитаристом. «Война —
не настоящий подвиг, — пишет он. — Война — это суррогат подвига.
В основе подвига — богатство связей, которые он создает, задачи, которые он
ставит, свершения, к которым побуждает.