»
Случайность? Да, в общем, конечно, случайность — и в то же время не
только она!
Многие черты характера и всего личного облика Сиснероса заставляют думать,
что, не примкни он к заговорщикам в тот раз, все равно рано или поздно он нашел
бы свое место среди республиканцев, вместе с испанским народом, против
франкистов.
С юности он дружил с людьми, чрезвычайно далекими от аристократии, — с
«безрассудным человеком и ярым республиканцем» Черепичником, с семейством
плотника и прачки Фуэнтес, с сыном управляющего Матео Льерена, который «с самого
детства симпатизировал республиканцам, хотя в его семье все были карлистами».
Вынужденный присутствовать при расстреле солдата, молодой офицер Сиснерос
воспринимает эту сцену как «жестокое и отвратительное зрелище». Столкнувшись
впервые с расовой рознью, он воспринимает ее с удивлением и неприязнью.
Когда солдаты испанского Иностранного легиона, захватив позиции марокканцев,
сбрасывают пленных со стометровой скалы в море, Сиснерос — единственный из
многих, наблюдавших эту расправу, активно (впервые активно!) реагирует на
увиденное. Он тут же сообщает по радио командованию о свершившемся и заканчивает
свое донесение словами: «Подобные дела бесчестят всю армию».
Постепенно в его сознании начинает возникать протест и против, казалось бы,
достаточно невинных проявлений нравов сильных мира сего. Рассказывая о том, что
на трибунах арены для боя быков в Севилье имелись специальные, особо
комфортабельные и особо обслуживаемые места для «избранных членов общества»,
Сиснерос восклицает: «У публики это не вызывало ни малейшего протеста.
Невероятно, до чего укоренилось в нас барство! Я тоже пользовался этими
привилегиями и преимуществами, но должен сказать, что уже тогда мне иногда
становилось стыдно за себя и за других».
Наконец в 1930 году, занимая пост авиационного атташе в Италии и узнав о
вспыхнувших на родине острых классовых боях, Сиснерос «окончательно и
бесповоротно стал на сторону бастующих шахтеров и вообще тех, кто боролся вместе
с народом за элементарные жизненные права и справедливость». Он не испытывал ни
малейшего колебания, «когда сел за свой рабочий стол и написал военному министру
телеграмму с просьбой об отставке».
Нет, не по одной лишь чистой случайности оказался этот человек в лагере
революции!
И, наверное, так же не случайно пришел он и в авиацию.
Сиснерос был летчиком. Летчиком по призванию. Летчиком с головы до ног. Летал
он, судя по всему, очень хорошо. Впрочем, летать в те годы посредственно было
невозможно: посредственные летчики редко выживали.
Автор мемуаров нарочито бесстрастным тоном рассказывает о множестве случаев,
когда у него отказывали моторы, бывали вынужденные посадки — словом,
происходили неизбежные в авиации того времени опасные осложнения.
Особенно запоминается рассказанная им история о перелете шестерки самолетов
«Бристоль» по маршруту Мадрид — Севилья — Гренада и оттуда через море
в Мелилью (Марокко). На первом же этапе пути из-за поломки моторов потерпели
аварию три самолета. А до Гренады по воздуху добрался лишь один самолет из
шести. Сам Сиснерос из-за отказов мотора трижды садился вынужденно — и все
три раза благополучно! Кончилось дело тем, что пришлось отменить последний этап
перелета через море, в котором, как деликатно замечает Сиснерос, «с такими
моторами, весьма возможно, мы утонули бы...».
Какими-нибудь десятью годами раньше подобный ход перелета выглядел бы
совершенно нормально. Достаточно вспомнить хотя бы известный перелет
Петербург — Москва в 1911 году, в котором из девяти стартовавших самолетов
долетел до пункта назначения лишь один, пилотируемый летчиком А. А. Васильевым.