Наконец, вошел слуга:
Боярин, тебя ждут.
Когда я вошел в огромную трапезную, стушевался. За длинным столом сидело человек тридцать бояр. Одетыбез изысков и украшений.
Все с интересом разглядывали меня.
Поднялся Федор Кучецкой.
Собрались мы, уважаемые бояре, дела наши обсудить, пива попить да нового члена принять.
Поднялся боярин на дальнем конце стола.
А не уроним ли честь и достоинство свое новым членом?
Мне и вовсе стало неловко. Уйти? Нет уж, буду стоять до конца. Не убьют же, да и опозорить не должны.
Федор Кучецкой продолжил:
Честь свою не уроним, принимая боярина Михайлова. Дважды он мне доказывал, что разумен и умен, да и воевода вологодский, боярин Плещеев, о нем лучшего мнения.
А пиво пить может?
Я и ответить не успел. Слуги внесли в зал огромную братинуведра на три, с усилием подняли на стол, боясь расплескать пенный напиток.
Пусть докажет.
Все с любопытством уставились на меня.
Кучецкой толкнул локтем:
Пей!
Ни кружки, ни другой емкости не было. Я сделал шаг к столу. Пенный напиток источал тонкий солодовый аромат. Я наклонил немного братину и припал губами к краю.
Раз! дружно заорали бояре. Два, три, четыре. Эй, нам оставьвидим, что можешь.
Я поставил братину на место, отер пену с усов и бороды, перевел дух.
Ну что, братья, принимаем нового члена? Люб ли?
Люб, люб, зашумели бояре.
Федор повел меня за собой вдоль стола, за которым на лавках вольготно расположились бояре.
Боярин Кикин.
Боярин привстал и пожал мне руку.
Боярин Пушкин.
Боярин Милославский.
Боярин Вельский.
И далее пошло: Курбский, Куракин, Татищев, Телятевский, Троекуров, Романов, Апраксин, Горбатый, Румянцев.
Федор называл и называл фамилии, а я просто обалдел. Да тут собран весь цвет боярства, люди, которые прославят себя навсегда и оставят след в истории Россииа не они, так их потомки.
Лица сливались воедино, сначала я еще пытался запомнить, но потом махнул рукойв процессе общения запомнится само.
Бояре пустили вдоль стола братину, отпивали и передавали дальше. Когда пиво кончилось, слуги унесли пустую братину и вернули ее наполненной до краев.
После изрядной дозы свежего, холодного и крепкого пива все дружно набросились на еду. За столом стало шумно. Общались запросто, невзирая на занимаемые должности при дворе.
Потом принесли вино, сменили закуски на горячее.
А я уже есть не мог, живот был полон. Однако, передохнув, продолжил трапезу. Подходили бояре, чокались кубком с вином, выпивали.
Часа через три голова пошла кругом. И не у меня одногонекоторые уже лежали лицом в тарелке.
«Устал!» говорили про таких наиболее крепкие питоки. Слуги бережно вынимали из-за лавки «уставшего» боярина и уносили. Я ушел сам, заблудился, но встреченный мною слуга довел меня до комнаты. Едва стянув сапоги, я рухнул на постель.
А утромо о о Голову оторвать от подушки было нельзя, все плыло. Да и почему не быть похмелью? Вчера мешали пиво, вино, и всев огромных дозах.
Деликатно постучав, вошел слуга:
Тебя ждут, боярин.
Я не могу.
Все уже собрались.
Я с трудом встал, слуга помог обуть сапоги, и с помятым лицом я отправился в зал. Ха-ха-ха! Большая часть именитых людей выглядела не лучше.
Немного пиватолько поправиться, ив баню, предложил радушный хозяин дома.
Почти в полной тишине бояре подходили к братине с пивом, прикладывались и отходили. Приложился и я. В голове полегчалопо крайней мере, перестали стучать молотки в висках и давить в затылок.
Отправились в баню. Она тоже была огромнане меньше, чем трапезная. Хорошо прогрета, виднослуги топили с раннего утра.
Банщик плеснул на камни квасом, потом еще. В воздухе запахло хлебом.
Будем париться али как? спросил я банщика, стараясь предугадать вкусы и предпочтения именитых москвичей.
А кто как хочет.
Банщик вернулся с целой ватагой молодых женщин, стыдливо одетых в сорочки.
Бояре оживились, порасхватали девок. Кто постарше или перебрал вчерана самом деле мылись, а девки охаживали их вениками, терли мочалками. Те, кто помоложе да был не сломлен вчерашним пиром, пользовали девок вовсю. Уж и рубашки их куда-то делись.
Угомонились часа через два. Выйдя в обширный предбанник, уселись на скамьи, попили прохладного и ядреного кваса, закутавшись в простыни. Отойдя от жара бани, оделись и потянулись в трапезную.
А там уже новые блюдаогромная севрюга, молочные жареные поросята, да шулюм перепелиный, да сладости восточные Да как же без вина? Тут и рейнское, и мальвазия, и терпкое испанское, и наше яблочное, да меды стояные, да перевар. Пей кто что хочет.
Я еще помнил начало, а потомпровал.
Очнулся я от скрипа полозьев. Что такое? Куда я еду? С трудом разлепил глаза. Совсем рядом с лицом тянулся санный след. Я пощупал рукоюя в тулупе, а сверху прикрыт дареной шубой. Куда же меня везут?
Я собрался с силами и сел в санях.
На облучке сидел возничий, помахивал кнутом.
Эй, любезный? Я где?
Знамо, в санях, боярин.
Сам вижу.
Тогда чего спрашиваешь?
Куда едем?
В Вологду, вестимо. Кучецкой приказалдоставить боярина в целости. Вони охрану дал.
Я обернулся назад. За санями верхами ехали два ратника. Черт! Я упал на сено. Это же надо так упиться. Погрузили как мешок с грузом на сани, а я даже попрощаться и спасибо Кучецкому сказать не успел. Вот стыдуха!
Я опять уселся в санях, потом сбросил шубу, тулуп, спрыгнул с саней и побежал за ними.
Эй, боярин, обеспокоились верховые. Ты чего это? С тобой все в порядке?
В порядке, успокойтесь, это я хмель выгоняю.
Пробежавшись и изрядно вспотев, я быстро надел тулуп и уселся в сани. Стало получше, по крайней мереголова не кружилась. Ни фига себе попировали. И в то же время распирала гордость. Сидеть за одним столом с именитыми людьмиуже честь великая. Кто я для них? Рядовой боярин, коих в каждой губерниине один десяток. А в братчину приняли, посчитали за ровню. Все благодаря Кучецкому.
А я же уехал, вернее меня увезлипьяного в стельку. Осрамился, как есть опозорился. «Ладно, успокаивал я себя, не на бранном поле позор принялтот не отмоешь, на всю жизнь останется, коли струсил. А за пиршественным столом упитьсяеще не позор, вон другие бояретоже «устали», невзирая на высокое положение. И небось сейчас голову лечат, а не корят себя». Я успокоился.
Ехать на санях пришлось долго. Замерзнув, сидя неподвижно, я соскакивал с саней и бежал. К моим выходкам верховые уже привыкли и не реагировали так остро, как в первый раз.
Мы немного не доехали до Вологдына день пути, как нас обогнал служивый, лихо крича: «Дорогу! Дорогу государеву гонцу!» Только вихрь снежный за его конем закружился.
Нувот и Вологда. Надоела мне суетная Москва, здесь и дышится легче, и, кажется, даже стены милее.
Мы подъехали к дому.
Ну что, ребята, переночуйте у меня. Подхарчитесь, да завтра и обратно.
Благодарствуем, боярин.
Все трое поклонились. Федор показал гостям места в воинской избе, распорядился насчет лошадей. Я же степенно пошел в дом, хотя так и подмывало побежать. Однако нельзя, достоинство боярское не позволяет, дома все на виду.
Я обнял и расцеловал жену, Васятку.
Вот я и дома. Простите великодушно, подарков не привезне до того было.
Вошел Федор.
Боярин, тут шуба в санях. Нести?
Ох ты, господи, про подарок Кучецкого я и забыл!
Неси, конечно, это награда моя за труды.
Федор занес шубу, Ленка взвизгнула.
Надень-ка, хозяин, шубу, покажись.
Я надел шубу. Тяжела, московского покроядо пят, рукава тоже почти до пола, в срединепрорези, чтобы руки выпрастывать. В такой шубе можно только стоять или сидетьдаже по ступеням подниматься неудобно. Про езду на коне и прочем, требующем хоть какого-то движения конечностями, и речи быть не может.
В таком подарке принято в Думе боярской сидеть и потеть или суд править.
Повесь-ка ее, Лена, в шкаф, пусть виситк обычной жизни она негожа.
Лена вздохнула, огладила мягкий мех ладонями и унесла шубу. Вот так-то лучше.