- Почему же. Я знаю, что сотня - это сто штук - не моргнул глазом попаданец. И тут же сел в лужу.
- А большая сотня? - спросил любопытно 'Два слова'. Смотрел иронично, мерзавец. Даже проснулся, кажется.
Паштет пожал плечами. Канонир Хассе снизошел, выручил:
- Большая сотня - сто двадцать. Правда, немецкая большая сотня - Гросс - так там сто двадцать дюжин. Это на границе все знают. Как и то, что жидкости меряют фудорами. 1 фудор это 10 амов это 100 ведер или 1000 чарок.
- Пива бы сейчас - сказал мечтательно Шелленберг.
- Пару амов - поддержал его канонир.
Паша поежился под насмешливыми взглядами. Черт, опять облажался перед наемниками! Да чтобы все это помнить, надо тут родиться! Тысячи деталей и нюансов, естественных для жителей этого времени, составляющие их мир были просто не знакомы жителю 21 века. По определению.
И что особенно удивило - каждый человек в этом мире прочно занимал свое место в иерархии, словно вбитый гвозди или предмет в каталоге. Все по местности, по ранжиру, по роду и званию. Гопнические вопросы: "Чьих будешь? С какого раёна? Кого знаешь? - тут были главными. И если ты не вписываешься в общую структуру - то печально все с тобой будет. То, что рассказывал разговорчивый сослуживец только подтверждало общую картину.
Появившийся со стороны человек оказывался, как правило, изгоем и жил недолго. Бродяги, шатающиеся меж двор, были весьма нежеланными элементами. Тут в России их не вешали за бродяжничество, как это было принято в Англии, читывал в детстве Паштет вместе с бабушкой Марка Твена и судьбу "принца и нищего" отлично помнил, но и привета не было. Холод и голод, ранняя кончина.
Чем дольше вживался Паша в этот мир, тем отчетливее благодарил покалеченного пасечника - только в наемниках, пожалуй, мало интересовались происхождением, тут требовалось другое, весь сброд стекался в эти шайки. Ну так и помирали ландскнехты, как правило, в канаве, по-собачьи.
А все остальные жители были четко структурированы, помещены на свое место в иерархии и выбраться со своей полки было практически невозможно. Родился в крестьянской семье - будешь крестьянином и дети твои тоже, родился в семье сапожника - твое дело будет сапожным до конца дней.
Глава девятнадцатая: Совмещаем пространство и время! Копать от забора и до заката!
Паша искренне возрадовался, что он как бы лекарь - это спасло его от земляных работ, которые свалились на немецкую роту. Московиты, а их тут было реально много в этом широко раскинувшемся лагере, рыли землю совершенно остарвенело, готовя укрепленную линию обороны. Ставили плетиеные туры, копали рвы. Здоровенный бревенчатый частокол, длиннющий - докуда глаз хватало, словно Китайская стена, двойной, с засыпкой грунтом промежутка - уже был серьезной преградой, да и стоял на берегу реки, что совсем было хорошо. Кровью умоются враги, переправляющиеся через броды. И много чего еще позволяли сделанные русскими земляные укрепления. Как они ухитрялись столько накопать примитивными деревянными лопатами, вырезанными, словно у Робинзона Крузо из досок, совершенно непонятно! Но было странно - от кого так спешно укреплялись? Как-то на душе у Паши стало томно, да и камарады выглядели чем дальше - тем хмурее.
Пока остальные немцы швыряли землю деревянными лопатами, Геринг со своим квартирмейстером и все пушкари отправились на телегах за орудиями. Московиты выделили для наемников несколько пушек из своих запасов, Фаренсбах свое уже получил, а пристяжным приказал выбрать самим, чем они и занимались в настоящий момент, найдя в громадном русском обозе оружейников с запасным добром. Странно, но московиты разрешили взять столько пушек, сколько смогут немчины в бою обслужить. Лишнее доказательство, что на Руси людей нехватка. Выбирали из дюжины, а взяли шесть. Видно было, что И Геринг и Маннергейм и пушкари понимают вопрос. И постукиванием и осмотром и всяко разным иным хитрым способом - отобрали из предложенных лучшие. Русские пушкари, ведавшие трофеями, выбор одобрили. Московитский старый говор Паштет уже с грехом пополам понимал, и потому разговорился с русаками, присматривавшими за оружием, благо сам он в пушках не разбирался вовсе.
- Это чьи были пушки? - спросил он московитов.
- Три турские, четыре ливонские, две шведские и нашего литья остальные - ответил дюжий детина, хмурый и медлительный.
- А что нам отдаете свои? - не понял Паштет.
- Государь велел - отрезал пушкарь.
- А что на них написано? - полюбопытствовал попаданец, глядя, как Хассе, кряхтя от натуги оттаскивает в сторону длинноствольную изящную пушку на массивных, окованных железом колесах. По стволу вилась изящная и замысловатая надпись чужим шрифтом.
- Вот та, которую твой товарищ тащит - имя имеет "Дарю лишь смерть!" - усмехнулся московит.
- Да? - удивился Паша.
- Ага, толмач читал. А вот на тех - просто кто отлил, да когда, да по чьему приказу. А эта - с именем. Хорошая пищаль, жаль, размер не тот - и пушкарь сказал что-то еще.
Вот тут Паштет не вполне понял старославянские словесы и долго переспрашивал. Втолковывали ему московиты вдвоем - с жестами и рисованием палочкой на земле, пока доперло до попаданца, что царь Йохан повелел, дабы в его армии все пушки были только трех калибров и никак иначе, все нештатное из армии удалялось - что в крепости, да дальние гарнизоны, что - в переплавку. Пока разговаривал - камарады споро разобрали пушки, стуча молотками, отделив колеса и лафеты. Сами орудия и все детали были совместными усилиями загружены на телеги, Геринг повозился с бумагами - и тронулись обратно, получив еще и порох в бочонках, пучки фитилей, ядра и груду дробленого камня в плетенках. Фитили, как самое ценное - тут же прибрал квартирмейстер. Получили банники, всякие прочие приблуды, разномастные и разношерстные. Тронулись обратно.
Хассе ехал, как на собственные похороны. Удивленный мрачностью канонира, Паштет спросил его о причинах хмурости - и обалдел, услышав, что идут сюда татары. И при том - с турками, ногайцами, громадным обозом, артиллерией и силами совершенно чудовищными.
- Это сефери, большой поход. И их главный каан идет и сил у них больше сотни тысяч, а то и стопятьдесят будет. Все мужчины из Крыма пошли. От мала до велика. Это конец нам... - печально сказал канонир.
- Погоди, ты же говорил, что татары в этом году не нападут? Им же нечего грабить? - поразился сказанному Паша.
- За короной! - мрачно добавил опять присоединившийся незаметно Шелленберг.
- Вот - он понял. Они не грабить едут. Будут конечно, но не за тем... Их каан едет взять корону у царя Йохана и стать тут царем. Все, конец Московии. Конец Йохану. Конец нам. Дойдут до Москвы, сядет каан на трон в Кремле - и все. Нас раздавят по дороге.
- Будет Тартария - кивнул молчун "два слова".
- Но нас тут вон сколько! - ляпнул Паштет.
- Вчетверо - впятеро меньше - отрезал Хассе, сплюнув в сторону.
Дальше молчали. Паша очень хотел узнать все поподробнее, но оба соседа как воды в рот набрали. А вечером Геринг устроил вдруг стрельбы, щедро выделив на это по три пули и пороху соответственно - на каждый ствол. Видно было, что настроение сильно изменилось в отряде, веселье пропало, все собрались, как то - сосредоточились. Настроя победного было не видать.
Но стреляли метко. Сам Паша тоже оказался не худшим, влепил все три пули в туру с землей, только клочья полетели. Стреляли, правда, сблизи - метров в тридцать дальность. До того попаданец не очень представлял, как лупит мушкет. Так вот оказалось, что мушкет стреляет громко и гулко, но звук мягкий и "протяжный". Внушительно, то есть в тогдашнее время - да, однозначно внушительно. Гораздо внушительнее получалось, чем даже 12 калибр не говоря про нарезное автоматическое. И - смешно, но он ощущал как тугая воздушная волна бьет по организму, чувствуется сотрясение через воздух и землю даже на краю поляны. Мощь! Впечатлило. На душе стало теплее.
И остудило замечание всеведущего Хассе, что стрелой тартары бьют вдвое дальше, чем мушкатиры. И стреляют чаще. Одна радость - удар стрелы слабее, даже стеганый гамбезон неплохо защищает и рана не воспаляется и не гниет, как от отравления свинцом. Паштет знал, что холодное оружие не контузит ткани вокруг раневого канала, но распространяться не стал. Не поймут разговора на клеточном уровне.
Только вылупился обалдело, когда Гриммельсбахер деловито осведомился - есть ли в запасах у лекаря человечий жир. Переспросил, думая, что не так понял чужой язык, но нет - все верно. Удивленно спросил - а зачем это? В ответ игрок в кости изумился еще больше тому, что лекарь не знает азов медицины - при ранении бинтовать надо тряпкой, смазанной именно таким жиром - заживает быстрее. Паштет только рот раскрыл, а довольный Гриммельсбахер пошел распространяться дальше о благотворности толченых черепов, если принимать по щепотке с вином, пользе чашки с кровью, которую палач продает после казни, и с которой, вместе с кровью казненного, поступает вся жизненная его сила и чем - то еще таким, что Паша предпочел не понимать вообще.