Традиции слишком закоснели. До ритуала еще долгие семь лет, а вспышки недовольств в Туруле и Равии происходят уже сегодня.
Вспышки успешно подавлены.
Но это не значит, что они не повторятся.
Именно поэтому прошу вас оставить глупости и попойки с вашими друзьями-революционерами. Пора бы уже остепениться.
О! Вижу, вы оседлали любимого конька! Генрих закатил глаза.
Да, я снова о женитьбе, его величество грузно наклонился над столом, ловя ускользающий взгляд сына. Не позорьте древний род Эттингенов. Ваша матушка поддерживает меня в желании увидеть вас женатым, обремененным семьей и детьми.
Скорее, вам нужен наследник, не отмеченный Богом, нервно усмехнулся Генрих и провел рукой по волосам: темным от рождения, но порыжевшим после того, как Господь коснулся их огненным перстом. Под пальцами рассыпались потрескивающие искры, и Генрих быстро сложил руки на груди.
Хотите пересадить меня из одной клетки в другую?
Я и без того предоставил вам достаточно свободы и времени, сдержанно возразил кайзер. Но вы использовали его нерационально. Теперь я настаиваю на женитьбе в ближайшие дни. В идеалепомолвка должна состояться на ваше двадцатипятилетие.
Десять дней? Генрих болезненно приподнял брови, зуд становился невыносим. Вы даете мне десять дней на то, чтобы выбрать супругу?
Я даю вам возможность самому выбрать супругу, его величество акцентировал на слове «самому». И если через неделю вы все еще не определитесь с выбором, сделаю это за вас.
Польщен доверием, ваше величество, Генрих склонил голову в ироническом поклоне. И понимаю желание обзавестись здоровым потомством.
Ни я, ни ваша матушка не просили Бога о такой судьбе для вас.
Поэтому держите меня в золотой теплице, как чудодейственную травку, которую однажды срежут и перетрут в порошок?
Не дерзите, мой мальчик! кайзер выпрямился, глаза блеснули холодной сталью. Я все еще могу наказать вас!
Так сделайте это! Генрих рывком поднялся с кресла, оно заскрипело ножками по натертому паркету. Закройте меня в сумасшедшем доме! Оглушите морфием! Посадите на цепь! Вы доверяете кому угодно: шпикам, министрам, Дьюлено только не мне! теперь Генрих почти кричал. Не собственному сыну!
Сядьте!
Его величество тоже поднялся: монументальный, пожилой, но все еще крепкий, на голову ниже и Дьюлы, и сынано всегда глядящий свысока.
Нет, ваше величество! Генрих отступил к дверям, весь дрожа от яростного возбуждения. И давайте закончим этот разговор.
Кайзер остановился, словно раздумывая. Его голова с тяжелыми бакенбардами тряслась.
Я только хотел спросить, подбирая слова, медленно произнес он, почему мы никогда не говорим, как нормальные люди, сын?
Лицо Генриха покривилось. Его стигматы горели, пылали внутренности и глаза. Мигрень вспарывала мозг хирургическим ножом, и Генрих подумал, что если он задержится здесь еще на пару минут, если не найдет способа успокоиться, то вспыхнет прямо сейчас.
Не знаю, отец, ответил он. Выимператор Авьена, а ясосуд для воли Господа. Разве кто-то из нас нормален?
Особняк графа фон Остхофф, Кройцштрассе.
Мне нужно увидеть Спасителя.
Графиня Амалия фон Остхофф приоткрыла аккуратный ротик и убористо перекрестилась. Аристократически бледная, анемичная, в пеньюаре из полупрозрачного муслина, она олицетворяла идеал авьенских модниц: до сих пор пила уксус и толченый мел, чтобы сохранять идеально-белый цвет лица, смеялась негромко и рассыпчато, и в высшей степени овладела искусством падать в обмороки. Над чем Марго, обладая природной грубоватостью, приправленной цинизмом покойного мужа, отчасти посмеивалась, но и отчасти завидовала.
Устройте мне аудиенцию, продолжала Марго, роняя слова, как медяки. Чем скорее, тем лучше. В идеале этим же утром.
Ах, дорогая баронесса! графиня всплеснула руками, округло распахивая оленьи глаза. Это так внезапно и странно! Вы без приглашения, среди ночи
Она украдкой глянула в зеркало: не встрепаны ли волосы, не запачкана ли белизна пеньюара? Марго проследила за ее взглядом, с досадой отмечая разительный контраст между этой великолепной холеной женщиной и самой собойусталой, измученной бессонницей, пропахшей чужим табаком и пылью авьенских улиц. Что сказал бы фон Штейгер, если бы увидел ее такой?
«Если маленькую грязную свинку забрать из хлева и одевать в шелка, она все равно найдет возможность вываляться в грязи».
Марго посмурнела и сцепила пальцы в замок, под манжетой отчетливо прощупывался стилетострота и близость клинка дарили иллюзию контроля.
Вы тоже явились ко мне без приглашения и среди ночи, графиня фон Остхофф, заговорила она. И я приняла вас, как родную сестру.
Амалия вздрогнула: качнулась перьевая оторочка, тонкие пальцы смяли муслиновый подол.
Ох, Маргарита! вполголоса, нервно подергивая щекой, заговорила графиня. Как можно такое забыть? Моя душа полна благодарности, а сердцелюбви и к вам, и к моему дорогому Никко, тут она пугливо обернулась через плечо, пламя свечей качнулось, выжелтило щеку, и Марго на всякий случай отодвинулась чуть дальше в тень. Но, ради Пресвятой Мадонны и Спасителя, голос упал до шепота, не упоминайте об этом так громко!
Она заломила руки и с мольбой глянула на Маргоиспуганная, пусть привлекательная, но уже немолодая и нервическая женщина. Ее тайнаневысказанная, грязная, запертая под ключ, хранилась у баронессы на сердце. Покойный старик был прав: после его смерти Марго превратилась в подобие выгребной ямы для многих авьенских аристократов, вот только сливали в нее отходы души, не тела. Стыдясь бесчестия, не смея довериться духовнику, к ней приходили под покровом ночи, и баронесса фон Штейгер охотно раздавала индульгенции за приемлемую плату. Преимущественно, женщинам.
Графине фон Остхофф было, что скрывать: тайная беременность, не менее тайные роды, больной сын, которого Марго устроила в тот самый славийский приют, из которого когда-то ее выкупил барон, и откуда она сама впоследствии забрала Родиона. Раз в полгода Амалия высылала приюту чеки, с них малый процент ложился на банковский счет баронессы, но сейчас Марго волновали не деньги.
Обеспечьте мне аудиенцию у его высочества, повторила она. Завтра утром. И будем квиты.
Амалия сжала пальцами виски, словно усмиряя разыгравшуюся мигрень.
Завтра? простонала она. Невозможно! Дайте мне время!
Его нет, отрезала Марго. От вас зависит моя судьба и судьба дорогого мне человека.
Вы режете меня на куски! глаза Амалии закатились, и отблеск свечей выжелтил кожу, обозначив мелкие морщинки возле век. Как ни молодись, как ни ухаживай за телом, но бег времени скоротечен: сегодня добавляешь себе пару лет, а завтра, стыдясь, пудришь старческие пятна. Впрочем, для авьенцев увядание наступало довольно поздно и никогда не служило препятствием для безумств и разврата. Вспомнить хотя бы фон Штейгера, вот уж кто был настоящим живчиком в свои семьдесят три.
За те невероятно долгие, отвратительно скотские ночи, когда барон по-звериному насыщался ею, Марго успела и удивиться выносливости авьенцев, и понять ее причину.
Рубедо, произнесла она вслух.
Слово выплеснулось, как жидкий огонь. Амалия отшатнулась и быстро перекрестилась на витраж, с которого взирал Спасительгубы улыбчивы, но глаза невыносимо серьезны.
Ваш муж, граф фон Остхофф, продолжила Марго, не сводя взгляда с витража и вся подрагивая от внутреннего напряжения. Он вхож в ложу «Рубедо», не так ли?
Да, слабо откликнулась Амалия, нервно выкручивая подол. Как и барон фон Штейгер, земля ему пухом. Как герцог Бадени, граф Вимпфен и его преосвященство
Она замолчала, в глубине зрачков плясали искры, а за спиной Спасителя полыхал огоньочищающее пламя, когда-то уничтожившее одного человека, чтобы спасти тысячи.
Он умер за твои грехи и воскрес для твоего оправдания
У себя на родине Марго лишь слышала о великом акте самопожертвования, который совершил император Авьенского престола. В те давние времена чума едва коснулась Славии гниющем ногтем, но уже пожрала Турулу, Равию и Костальерское королевство. Великий Авьенсоединение торговых путей и очаг зараженияагонизировал и распадался. Люди молили Бога об избавлении, но он оставался глух к мольбам. Тогда-то Генрих Первый Эттингенский взошел на костер.