Приставленный к боку громилы револьвер кашлянул почти беззвучно но тот уже заваливался вперёд, закатив остекленевшие глаза.
Перекат но представителя нищей братии уже взял в оборот Котяра.
Жив? бегло поинтересовался шулер, вытаскивая нож из уже мёртвого тела.
Вроде, кривовато усмехнулся Пономарёнок, вставая на подрагивающие ноги, Охти Благодарствую!
Он низко, до земли поклонился, и еле потом разогнулся, такая нашла слабость.
Брат моего другамой друг, без тени фальши отозвался Котяра, оттаскивая трупы с прохода, Валим!
Рассказывай, приказал шулер, когда они отошли, запутав предварительно следы и закидав их несколько раз смесью тёртой махорки и перца, основательный запас которой всегда был в карманах предусмотрительного уголовника.
А то! Вернейшее средство хоть от собак, а хоть и от людей! В рожу кинешь, так небось долго прочихиваться будет!
та-ак Котяра потёр лицо, и решительно развернул Мишку в сторону от дома, ускорив шаг, калуны, значить?
Ну, Пономарёнок споро перебирал ногами, не понимая сути происходящего, они самые. А што, всё серьёзно?
Ф-фу более чем, Миша, более чем, шулер серьёзен и мрачен, домой нам нельзя. Ни тебе, ни мне. По крайней мере, не в ближайшее время.
Да это же вздыбился было Пономарёнок, и тутразом, рассказы Егора вспомнились, и волосья дыбом по всему телу.
Вспомнил? оскалился в усмешке Котяра.
Да-а Корпорация, да?
Вроде тово, дёрнул плечом шулер, лучше с кем из Иванов поссориться, чем с ними. Иваны, это так серьёзные люди, но они
Он пошевелил пальцами, не сбавляя шаг.
конечны. Понимаешь? Один, два человека, дружки, покровитель может быть в полиции, а может и не быть. А эти корпорация! Вроде как крысы чумные, и концов не найти! Деньжищибешеные, и всемна! Понимаешь? Полиции, Иванам, господам из тех, кто
Я понял, прервал его Мишка, проникшийся серьёзность ситуации и испугавшийся даже не трупов, а столь быстрой и жёсткой реакцией на них. Эвона! Двух часов не прошло, а уже зналишто, кто, и засаду устроили, да небось и не одну.
Серьёзная организация, как ни крути. А вспомнить если, сколько денег такой мальчишка, тянущий покалеченные ручки к проходящим в церкву добрым христианам, может принести за год своим хозяевам, то и сам испужаешься.
Котярасерый от страха, хотя держит лицо, и ни словечка упрёка, ни тени сожаления на лице.
« За Филиппком в Замоскворечье не сунутся, промелькнула у Пономарёнка мысль, может и самому? Повиниться»
Мысль эта показалась такой трусливой и недостойной, што подросток решительно выбросил её прочь из головы, приказав себе забыть! Ишь! Без вины виниться?!
В Одессу? хмуро поинтересовался он, сдерживая нервенную дрожь.
Как минимум, криво усмехнулся шулер, дёрнув уголком рта, Я не последний человек, да и через Егора можно было бы порешать эти вопросы. Не сразу. Сильно не сразу. А покаруки в ноги, Миша!
Егор с Санькой в Африку, вздохнул Пономарёнок, а мы
« Прощения прошу, Федул Иваныч, и кланяюсь низко с благодарностью за всё хорошее, да виноватюсь заранее за всё плохое, щурясь, портной не без труда разбирал письмецо, написанное второпях пляшущим почерком, да как бы не на коленке, а особливо за то, што втягиваю вас невзначай в свои неприятности.
Только вляпался я, да так, што бежать пришлось, безо всякой назад оглядки. Скажу сразу, што совесть моя чиста, и греха за собой не знаю, так што за душеньку мою можете не волноваться.
Што и какуж простите, но не открою, потому как дело ето такое, што от вашево в нём знания мастерская может загореться ясным пламенем, да и вы в ней, поленом с улицы подпёртые. А письмецо моё сожгите, деду же на словах передайте, што так мол и так, решил ево непутёвый внук попутешествовать, и вернётся как только, так сразу!»
Прочитав письмо, Федул Иваныч вздохнул прерывисто, и повернувшись к старообрядческой иконе, начал истово молиться за путешествующего отрока Михаила, проговаривая знакомые с детства слова.
Девятая глава
Прогуливаемся себе с Фирой и Санькой по Балковской фланирующим шагом никуда не торопящихся людей, и вездеодни сплошное здрасте!
Кажется, будто вся Одесса знакомая, малознакомая и совсем незнакомая вышла на поздороваться специально для нас, и кое-кто из встреченных, вот ей-ей, совсем издали пришёл ради поприветствовать и поглазеть. Такой себе моцион из любопытства и стадново чувства.
А кто не вышел, те глазами из-за занавесок, да рожами любопытными в окнах приплюснулись, не стесняючись вот ни разочка. Интересно им!
Одесса такой своеобразный город, што лёгкая фронда к действующей власти заложена в нём с самого основания, в фундамент каждого дома. Вместе с названием греческим, идеи эллинской демократии ненароком принесли.
Вроде как подошёл выразить почтение очередной полузнакомец, и самую немножечко теперь оппозиционер, демократ и социалист. Можно собою чуточку гордиться, и поводить выразительно узкими плечами, намекая на нешутошную храбрость и почти што акт граждансково неповиновения властям.
А кому храбрости подойти недостаёт, но сильно хочется иметь хоть какой-то повод для погордиться собой хотя бы наедине и перед домашними, те издали шляпу приподняли, улыбнулись приветливо-многозначительно, и вроде как тожепоучаствовали. В чём-то там. Оно с одной стороны и смешно такое, а с другойнастроения.
К порто-франко, как ни крути, а самые крохи политических свобод и ростков демократии прилагаются просто по определению, и без них ну вот совсем никуда! Потому как не выйдетодними только административными мерами да чиновничьими распоряжениями решать судьбы такого города. Циркулярно.
Город перестал быть порто-франко, а светлая память о том осталась. Об экономическом ростенебывалом не только в Европе, но и в мире, помнят. И о свободеслова, предпринимательства, иливзглядах, далёких от высочайше утверждённых.
Не забыли ещё, што когда-то было можно иметь мнение, идущее вразрез с государственным. Живы ещё те, кто застал золотые для города времена. Свидетели эпохи.
Теперь же всё, закрутили гайки, чуть не до срыва резьбы. А у свидетелей этих есть дети и внуки, выросшие на рассказах о недавнем величии и демократии. Часто, и оченьпреувеличенных.
Большинству свобода эта и не особо-то нужна, до поры. И порядок с бдительным рослым городовым вроде как даже и устраивает. Уютная такая картинка безопасности и имперской мощи.
А потом р-раз! Глянец безопасности оказывается вблизи совершенно облупленным и потрескавшимся, полицейскийвзяточником некомпетентным и мордобойцем, а мощь имперская в парадах только видна, да на верноподданнических открытках. Ур-раа! Раззеваются бездумно многажды битые унтером солдатские морды. Ураа!
А тебелично, мешают гайки закрученные, прикипевшие намертво. И раздражение от этой власти, будто от тесного, дурно сидящево костюма. Жмёт, натирает, давит а другово то и нет! Зато есть желаниеесли не приобрести новый костюм, так надставить старый. По фигуре.
Понимаю, всё понимаю! Здоровальщиков этих, взгляды издали.
Но раздражает. Потому как одно делопонимать, а другоекогда сам чуточку символ. Не штандарт римский жопой на колу, но вроде как застрельщик. Бегаю по полю ещё не начавшегося толком боя, и все глаза вражьина мне, да через прицелы. Страшно!
И неприятно, потому как у врагавойско, а у меняэти, со шляпами. Сочувствующие. Вроде как и не выпихивали они меня вперёд, и оно само так вышло, а вроде как и нет. Не выпихивали, но за спиной сгрудились, спрятались. Само по себе, но вроде как и за них всех воюю. Внезапно.
Да и понимание это, оно вроде как и есть, но есть и ощущение, што онивсе вокругчёрно-белые фотографии. Несколько шагов по Балковской и будто страницу в альбоме перелистнули с дагерротипами выцветшими.
А мы втроём вроде как прогуливаемся, а вроде какальбом листаем, и люди вокругне вполне настоящие, не живые
« Черно-белая кинохроника минувшей эпохи, откликнулось подсознание, людей уже нет, есть только видимость жизни»
и мороз по коже.