Знатное зелье,царь смачно приложился к небольшому кувшинчику, плотно укутанному тряпьем и шкурами.Аж душу всю вынимает... Вот гляжу, я на тебя, княже,Иван Васильевич прищурился так, словно пытался прицелиться в меня из какогото оружия.Какой-то ты неугомонный. Все вокруг тебя крутиться, шевелиться. Все какие-то замудренные вещицы делаешь. И сам ты суетный весь из себя. Нет в тебе боярской степенности. Вона, погляди, мои-то как важно шествуют. Как гусаки! Гузно оттопырят и идут.
«Порозовел. Сейчас тебя кофеинчик-то взбодрит. Правильно, не все меды пить, да вино глушить. С этой бормотухи только башка трещит. Хорошее же кофе сразу на ноги поставит».
Иван Васильевич снова потянулся за кувшином, из которого с видимым удовольствием тут же отхлебнул. Вчерашние гуляния видимо все еще давали о себе знать.
Зело хорошее зелье. Прикажу кухаркам во дворце кажный божий день делать,он распахнул ворот своей шубы и с чувством, глубоко и сладко вздохнул.Может, княже, ты и правда, колдун и ворожить можешь, как молва о тебе идет Мол утопленника к жизни вернул, а потом его приворожил. Теперь за тобой словно собачонка бегает. И османское зелье можешь варить так, что мертвого поднимет. И вон медика мово испужал какими-то злобными тварями. Словом-то каким-то чудным назвал, мыкрытобами. Тьфу, мерзкое какое слово!
Услышав это «мыкртытобы», я едва не переломился от хохота. Сдержаться удалось с огромным трудом, лишь с силой закрыв себе рот рукавицей. «Бь, эта клистерная трубка царю нажаловался! Гоблин! Микробов испугался! А я тоже хорошо Этому неучу еще что-то пытался рассказать. Мол, черт нерусский, руки чаще мой, особенно перед осмотром пациента. Инструменты свои кипяти или в крепко вине мой А этому дурню все без толку! Все мне своим университетским диплом тычет. Мол доктор он! Ха-ха-ха! Микробов испугался! Ха-ха-ха-ха!».
Вона дружка мой, Адашев тоже глаголит, что не след мне тебя приближать, продолжал царь.Мол измену ты замышляешь,признаться, спина у меня несмотря на мороз, мгновенно вспотела; думаю, многие, даже едва знакомые с российской историей, знают, чем заканчивало те, кого Иван Грозный подозревал в измене.И хочешь моих верных слуг извести и самого меня в могилу свести... Ха, напужался, княже? Ты знай, княже, я за своим верным слугам последнюю рубаху не пожалею. Сниму и отдам. За измену же и предательство смертью лютую казнить буду...,вот на такой ноте царь и откинулся на спинку возка.
Через некоторое время он потянулся до хруста в суставах и спине.
Хорошо Лепота,кофе окончательно было допито, а кувшин, от избытка чувств, полетел кудато в сторону.Жить хорошо.
Царь блаженствовал. «Б...ь, хорошо ему! Сказал такое и нормально, а тут хоть штаны меняй! Да-а, нравы здесь простые... А Адашев, падла, похоже с Курбским что-то мутит. Я ведь последнее время их часто вместе вижу. И ведь подобралась парочка... Один лихой рубаха, простой как копейка, а второй головастый хитрован, который на три шага вперед видит. Подожди-ка! А ведь и правда хорошая парочка получается. Как я слышал и появились они у царя почти в одно и тоже время. Сейчас оба пользуются особым Ваниным расположением. Они явно не горят желанием пускать в свой курятник еще кого-то!».
Тем временем впереди показалась громадина Московского кремля, внушительный вид крепостных стен и башен которого мигом вышиб из моей головы все посторонние мысли.
Чего же он такой громадный? У нас-то поменьше будет,задирая голову, я с удивлением рассматривал рукотворные белые скалы.И белый? Красный же уже должен быть?!
Я, конечно, не имел ученых степеней по истории, но уж по поводу цвета кремлевских стен-то всегда был уверен. Первый Кремль был белокаменным и строительство его начато было еще при Дмитрии Донском, а второй, сегодняшний,красный! Здесь же своими собственными глазами видел белые стены и башни.
«Мрамор, что ли?». Как раз под одной из кремлевских башен мы сейчас и проезжали; огромное белое сооружение, нависавшее над нами тысячами своих тонн, внушало уважение и подавляло своей массивностью. «Подожди-ка». Я высунулся с возка и оказался едва ли не на вытянутой руки от стены. «Кирпич! Черт, он же покрашен чем-то. Известь, что-ли?».
Собственно за стеной я впервые и увидел настоящую средневековую Москвы, без ее модернистских прикрас и столетних наростов. «Дауж, тесновато, мягко говоря». И увиденное, если честно меня, привыкшего к широте проспектов и высоте зданий, совсем не впечатлило. Наш возок проносился по кривым, извилистым припорошенным снегом улочкам, на которых с трудом разъезжались две повозки. Вокруг хаотично, словно грибы после дождя, «росли» то терема с узорчатыми наличниками на окнах и сказочными деревянными узорами на балкончиках, то глухие деревянные стены огромных амбаров и сараев. Единственное, пожалуй, что среди этого, действительно, радовало глазаэто многочисленные золотые макушки церквей и монастырей. Создавалось впечатление, что Москва, как собственно и вся страна, еще толькотолько начинает вырастать из тесных штанишек княжества и принимать свой новый статус...
Эй, Митюшка!заорал вдруг Иван Васильевич, привлекая внимание одного из многочисленных сачащих рядом всадников и одновременно отвлекая меня от дум о Москве.Подь сюды!низкорослый служка в длинном кафтане тут же спрыгнул с лошади и побежал рядом царским возком.Князя Ядыгара в малые палаты определи. И на постой поставь вместе со своим двором. И чтобы обиды ни ему ни его людям не чинить!бегущий слуг успевал и кивать и держать чернильницу с пером, что говорило о его немалой ловкости.А столоваться у меня будет. Все, иди.
Тут он повернулся ко мне.
Будешь мне сказки свои мудреные сказывать, да зелье свое варить,усмехнулся царь.А через семь ден и крестим тебя. Сам митрополита попрошу. И лик святой Богородицы свидишь.
Следующие мои дни в Москве, после обустройства в малых царских палатах, проходили довольно однообразно. Опасаясь «дать маху» в этом кобле скорпионов из враждующих друг с другом бояр, их холопов и слуг, я вообще старался по-меньше выходить на улицу. Зато почти всех, кто приехал со мной, я в первый же день вытурил на улицу, снабдив деньгами и наказом«вынюхивать», выспрашивать и покупать любые сведения о местной верхушке. Слухи, пьяные россказни, вопли бесноватых у церкви, намеки нищих на паперти, все это годилось, как нельзя лучше. Мне, как воздух, нужна была информация о всей «внутренней кухне», чтобы знать кого можно опасаться, а с кем и считаться особо не надо.
Первые результаты этого появились лишь к исходу второго дня, когда начали подтягиваться мои первые невольные «разведчики». Один пришел чуть навеселе, второй злой и с подбитым глазом, третьего принесли. Главное же было в другомя получил, пусть и достаточно условный, но расклад сил в Кремле. Москву, действительно, хотя и внешне это было не сильно заметно, разрывали на части несколько крупных боярских кланов, представители которых при случае могли даже и претендовать на сам царский трон. В итоге, получилась у меня такая картина...
Одной из самых влиятельных боярских династий оставались Шуйские, ведущих свое происхождение от сына Александра Ярославича Невского Андрея. Шуйские дали стране большое число талантливых военачальников (например, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский), грамотных управленцев-организаторов (Василий Васильевич Шуйский) и хороших дипломатов (Иван Васильевич Шуйский). Обширные земельные владения рода, многолюдство зависимых от него людей, значительные доходы от многочисленных торговых городков и солеварен, по праву позволяли Шуйским свысока смотреть на представителей остальных родов. Правда, был за родом, а точнее за некоторыми его членами, был один грехучастие в боярском правительстве при малолетнем Иване Васильевиче и пренебрежительное отношение к царю-ребенку. За последнее трое из рода Шуйских и поплатились своими жизнями, растерзанные псами по приказу 13-летнего царя.
С Шуйскими соперничали Бельские, известный княжеский и боярский род, ведущих свое происхождение от великого князя литовского Ольгерда. Династия Бельских в пору своего расцвета довольно успешно соперничала с Шуйскими за власть в стране, что нередко выливалось в жестокие расправы над проигравшими оппонентами. Род известен также и тем, что «подарил» стране одну из знаковых фигур второй половины XVII века, Малюту Скуратова. Правда, сейчас их влияние уже было не таким, как еще двадцать-тридцать лет назад.