Мне страшно об этом даже думать! говорит мама, и дрожит, срывается ее голос. Неподготовленная, от нежданного стресса, она почти подошла к той границе, за которой исчезают любые грани, но к этому требуется быть готовым, чтобы оттуда вернуться, ведь даже мне нелегко, ибо так ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ. Мама близоруко читает в своих ладонях, раскачивается взад и вперед как муэдзин на молитве и сетует сквозь забрало из пальцев:
Из-за тебя нас теперь тоже может коснуться а у твоей сестры вся жизнь впереди, и брату образование надо заканчивать, а у него скоро диплом.
Только не плачь, мама, пожалуйста, этим ты ничего не изменишь, но сделаешь мне тяжелей. Впереди будет мрак и огонь и великие потрясения, так что не думайте о привычном и мелком: все мелочи скоро потеряют свой смысл. Люди по привычке уверены, будто институты и школы, паспорта и дипломы, квартиры, работы, зарплаты, кредиты, такое все важное-важное лишь потому, что они были важны вчера и позавчера и позапозавчера, а значитсегодня. Но однаждым и страшным заснеженным послезавтра они потеряют свой смысл, всякую ценность и толк! Просто нет больше возможности оттягивать некоторые процессы, они и так оттягивались веками и тысячелетиями, пока не ИСПОЛНИЛИСЬ ВРЕМЕНА. До апогея безумияколлективного глобального райства, коллективного глобального рабства, коллективного глобального адствасчитанные обороты Земли вокруг Солнца!
Я не знаю, почему мне так кажется, но я чувствую, от кого это на тебя свалилось и кого вся эта ситуация теперь не коснется.
Да, мама, ты абсолютно права, Врайтер всегда выходил сухим из воды, какая бы мокрая и какая бы грязная, он молодец, никогда не идет ко дну, имея все полезные свойства нетонущих материалов. Ты вот не знаешь, но чувствуешь, а ведь он даже не в состоянии будет предположить в чем тут дело, и почему теперь его не коснется. Врайтер схаван и пережеван и переварен, он испражнен. Для старой советской Системы он отработанный материал, а новой российской он даром не нужен. Но есть момент еще интереснее, глубже: я делаю приблизительно то, что мог или должен был сделать он сам, но почему-то не осмелился совершить! Ведь и он подошел достаточно близко к познанию СУТИ во времена накаленного противостояния двух ядерных сверхдержав, когда разговоры о Третьей мировой перешли из области теоретической в область геостратегического планирования. Он искал истину в юности, но нашел советскую армию и военную кафедру марксизма-ленинизма. Он включился в Систему, а тем временем закопал в землю литературный талант, замазал его говнищем, и теперь зачем-то пытается эксгумировать его гнилые останки, оживить чудищем Франкенштейна и размазать по куску восьмилетнего рулона бумаги, который он величает Книгой, но безнадежно, он опоздал! Нельзя было прекращать поиски истины и променивать духовный рост на карьеру политработника, литературу на семью и детей, а шанс возгореться однажды ярким огнедышащим факелом на жалкое и пожизненное тление неудачника.
Хорошо, мама, наконец, берет себя в руки, и пальцы ее взявших себя в руки рук сплетаются в тесном нерушимом замке пиковой концентрации физических и душевных возможностей. Теперь скажи: ты остался им что-нибудь должен?
Нет, слава Богу, мы успели не взять их поганые деньги: нам удалось потянуть время, и я вовремя сорвался с крючка. Банки? Нет, эти очухаются не раньше чем через месяц, но теперь мне нет до них дела: они лишь часть Системы порабощения живых людей с помощью абстрактных понятий богатства и власти.
Ну теперь-то ты понял, что деньгине главное? ирония пряно горчит в миндальной улыбке, мама была ангельски права, зато я был дьявольски глуп.
Ну конечно же, мама, деньгиничто! Они крючок, за который цепляют рыбок, чтобы их жарить в течение целых жизней. Деньги это миф, легенда о том чего не было и не будет, виртуальный способ сделать одних богаче и властнее, а других беднее, зависимее. Деньги смеются над нами, хохочут, ведь сколько бы человек не заработал, Система все равно его обманет, поскольку деньгиее родная стихия!
Ладно, сынок, я пойду спать, шелестит мама горьким негромким шепотом. Ты тоже постарайся выспаться, тебе нужно набраться сил.
Мама растворяется в темноте коридора, а я иду курить на балкон: три сигареты подряд, одна от одной. Мне нужно отвлечься и приглушить жужжащие без отдыха мысли, их слишком много роится, и слишком они тяжелы, ядовиты, и слишком больно кусают. Да им и самим очень больно, увы, немногим то ведомо, каково это, когда болят мысли. Докурив, я зажигаю в комнате свет, включаю ноутбук и отыскиваю в архиве нужную песню, фразу из которой припомнил в течение разговора. Она находится быстро, и название меня удручает своей правдивостью, поскольку она называется, как и все в последние дни, снайперски точно.
Зерна упали в землю, зерна просят дождя
Им нужен дождь
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь
Ты увидишьтам все горит огнем
Через день будет поздно
Через час будет поздно
Через миг будет уже не встать
Если к дверям не подходят ключи
Вышиби двери плечом
Мама, мы все тяжело больны
Мама, я знаю, мы все сошли с ума
Сталь между пальцев, сжатый кулак
Удар выше кисти, терзающий плоть
Но вместо крови в жилах застыл яд
Медленный яд
Разрушенный мир
Разбитые лбы
Разломанный надвое хлеб
И вот кто-то плачет, а кто-то молчит
А кто-то так рад! Кто-то так рад
Мама, мы все тяжело больны
Мама, я знаю, мы все сошли с ума
Ты должен быть сильным, ты должен уметь
Сказать: руки прочь, прочь от меня
Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?
Что будут стоить тысячи слов
Когда важна будет крепость руки
И вот ты стоишь на берегу
И думаешь, плыть или не плыть
Мама, мы все тяжело больны
Мама, я знаю, мы все сошли с ума
***
На разложенном диване, не в силах заснуть третьи сутки, я впервые за многие месяцы смотрю телевизор. На экране мелькают солидные люди в роскошных авто и костюмах. Иногда мертвые и изувеченные, но чаще живчики и толстячки, сверкающие жирком и румянцем менты и чиновники и свежезадержанные бандиты и олигархи, разбогатевшие до неприличного финансового состояния. Идет документальная лента про махровых левиафанцев, и я вижу в ней отражение несостоявшегося будущего. Я ведь и сам мог бы некогда заявиться героем этого фильма, который становится все омерзительнее с каждым новым показанным миллионером.
На экране одна за другой сменяются истории невообразимых успехов. Округлый и светлый, плотненький, тридцати лет с копейками миллиардер в синих джинсиках говорит о своем опыте Золушки. За какие-то несколько лет ему с компаньонами удалось превратить тухлый ларек с двумя моделями телефонных трубок в продаже в крупнейшую в стране торговую сеть мобильной телефонии. Змея губы в марципаново сладкой улыбке, он вальяжно пророчествует: «Прямо сейчас где-то сидит и строит планы на будущее компания из нескольких молодых целеустремленных ребят, которых через несколько лет вся страна будет знать как сказочно богатых людей». Все в цвет, даже и самодовольное бахвальство этого лоснящегося спесивца. Он хорошо знает, о чем говорит. Ему известно доподлинно, откуда берутся у «целеустремленных молодых» такие возможности, и кто за ними стоит: дает средства, оберегает, присматривает, жестко пресекает любую попытку кого угодно даже и притронуться к бизнесу, помешать созданию противоестественной монополии. Мне теперь это тоже знамо, и осталось перекреститься, что я не вошел в число «нескольких целеустремленных».
Но боже, боже! сколько сейчас людей это смотрят! Глядя на сияющих успехом сэлф-мэйд-мэнов зрителям не дано, не позволено видеть и знать до поры, каких колоссальных размеров пугало высится за их спинами, огромное и зубастое, многорукое и многоокое нечто, истинно владеющее всем, что лишь с виду принадлежит частным лицам. Левиафанцы не могут и не имеют права остановиться, они вынуждены отдавать все время и все свои силы на беспрестанное увеличение капитала и власти. Левиафан чутко реагирует, если кто-то «выпадает из схемы», ведь Система воспримет такой шаг как поломку своего механизма, и будет тотчас произведен ремонт, отладка, замена детали. ХЛОП! И никто не докопается до причины, по которой убили того или иного банкира, ХЛОП! предпринимателя, ХЛОП! бюрократа, ХЛОП! прокурора, ХЛОП! журналиста. «Бандитские разборки», отмахнется от черни вральник.