Ооооо, люди не боги и даже не люди, люди давно уже нелюди, люди-дюди, дюдюки-кагоки. Брат в раннем детстве боялся кагоки, годика в два стал пугаться темных углов: ТАМ КАГОКА, а ведь я тоже видел ее в своих снах, в растаявшем за спиной детстве, в одном и том же навязчивом наваждении. Она появлялась только когда все спали и исключительно в ночной тьме, но сумерки ночи по сравнению с ней были ярки и звездны как северное сияние, ведь эта маленькая кошмарная гадина была черна как разжиженный деготь и масляна как озеро ртути и злобна как голодная росомаха. Она парализовала одним взглядом своих красных пуговок-глазок и хотела забрать мою душу, что-то вынуть из нее такое важное и живое, без чего никак нельзя мальчикам, девочкам и даже взрослым человеческим индивидуумам, но кагока не могла достать меня, поскольку я всегда просыпался, ну а теперь-то я окончательно ПРОБУДИЛСЯ, и мне некуда более просыпаться, а все кагоки повылезли из темных углов, чтобы успеть утащить меня в свой мерзкий дюдючий мирок, в котором нет жизни, а есть только страх, нет любви, а есть только боль, и нет счастья, а есть только усталость, и теперь в этом мире живут миллиарды двуногих дюдюк, которые были когда-то маленькими живыми детьми, но за каждым из них в свое время пришла злая кагока и утащила их душу, а мою попросту не успела, но СТОП! У меня есть еще два с половиной часа, чтобы выключить колоссальный стресс, пока я в поезде и все еще еду отсюда куда-то, пока не настало время отключить разум и броситься в спонтанное бегство мне нужно поспать, спать, спа тыдын-тыдын; тыдын-тыдын; тыдын-тыдын.
***
У тебя какие-то проблемы. Что-то стряслось. Что-то серьезное. Мама говорит утвердительно, глядя перед собой в сумеречную пустоту гостиной. Стекло о стекло, чашка на журнальный столик: дзинь!
Сжимается сердце, слепляются в комок дымящейся пакли мои обожженные мысли. Мне ведь придется сейчас попрощаться, а между тем она все заранее знает и загодя боится услышать. Но какими словами и с чего мне начать? Я подбираюсь к ее креслу, сажусь на пол и говорю: не знаю, когда мы еще увидимся, но я должен уехать.
Уехать куда-то? Или от кого-то? тревожный взгляд направляется мимо и вскользь, как бы поверх моей безумной главы. Мама машинально проводит ладонью по грудной клетке, словно пытаясь схватить нечто спрятавшееся меж ребер язвенным сгустком, готовое разлиться кислотой и выжечь дотла ее мирный покой.
Неважно, я даже не могу объяснить в подробностях, все ведь настолько теперь ненормально, но я должен вас покинуть как можно скорей. Мама, если меня будут в чем-нибудь обвинятьне верь ни единому слову. Нет, ничего я не натворил, акт Творения произошел гораздо раньше, но сейчас речь не об этом. Просто можно ожидать всякого. Они могут сфабриковать какое-нибудь дело, скажем, наркота или оружие или сопротивление власти или двойное убийство или тройное изнасилование или сокрытие налогов, да любую хрень, лишь бы сцапать меня и оправить туда, куда им будет нужно.
Мама отставляет чашку на стол, и, ежась, обхватывает ладонями тонкие фарфоровые предплечья. Я физически чувствую, как нарастает ее беспокойство и оглаживаю ее волосы, пытаясь опередить и утихомирить поднимающееся на поверхность моря эмоций волнение шторма. Нет, мама, еще не сейчас, не теперь. Пока что они лишь догадываются о том, что я намереваюсь скрыться от них, но как только ударюсь в бега, они могут предпринять какие-нибудь шаги, и вероятным будет любое. Сейчас никаких официальных обвинений мне, скорее всего, не предъявят, но потом будет хуже, я в этом уверен. Как только я сделаю свое дело, меня обвинят во всех мыслимых и немыслимых лжах, да, может и такое случитьсяпрямо по вральнику, по федеральным каналам, в газетах и где угодно еще. Главное знай и помни: все ложь от первого до последнего слова, потому что я скоро сам открою свой рот и буду говорить про них много подробностей, и приоткрою чьи-то маленькие инфернальные тайны, и им наверняка не по вкусу придется такое блюдо. Если мне удастся исполнить задуманное и написать то, что я собираюсь, то трубить начнут во все трубные трубы и поднимут на ноги все трупные трупы, начнут громоздить трудные труды, о боже, во что я ввязался!
Господи! Ну зачем ты опять влип? стонет мама, и морщатся ее мысли на лбу и морщится под ней мягкое кресло и морщатся сумерки вокруг нас, оставляя одних с глазу на глаз с настигшей нас ночью. Ты можешь как-нибудь выпутаться из этой истории?
Обязательно, разумеется, конечно, наверняка: нет. Уже настолько масштабная происходит игра, что от человека зависит очень даже не многое, и в то же время зело великое, но только если он не сам по себе, а Сам по Себе. Но попробуй-ка объяснить, на какой немыслимо чудовищный уровень борьбы Зла с Добром выплыла моя грешная немощная душонка.
Но на чьей стороне эта игра, на чьей сторонеты? силится понять мама.
Я не хотел бы говорить правды, во всяком случае всей правды, чтобы не пугать ее больше чем уже есть. Но нельзя умолчать, ибо знание дает и надежду, и наделяет верой, а значит, на стороне Господа Бога, мама, вот так-то! Можешь считать, что я спятили это будет неплохим вариантом, чтобы сохранить твой покой и здоровый сон. Но если все-таки нет, тогда все гораздо-гораздо-гораздо серьезней, потому как в человеческом мире тысячелетиями незримо длилась война. Она разразилась еще в самом Начале и не прекращается до сей поры ни на миг, да только вот люди совершенно разучились ее замечать. Они живут теперь в Матрице, в мире иллюзии мира с самими собой и друг с другом и с миром и с придуманными ими богами и дьяволами, что стоят далеко на полочках или заперты в ящичках и в железных шкафах, чтобы случись вдруг чтоте не открыли бы сами дверцу изнутри и не крикнули: БУКА! Люди расхотели знать и разуверились видеть то, что незримая духовная брань Высших Сил давно стала явной в нашем бренном и тленном физическом мире. Но это спокойствие ненадолго, я тебя уверяю, ведь скоро все понесется так быстро, что даже законченные скептики, даже атеисты и даже дебилы начнут расхватывать Библии из книжных магазинов и сметать утварь с полок церковных лавок, они все ошизеют. Я уже не имею права отказаться от участия в этом космическом ужасе, ведь парадокс это чей-то злой недруг, и мне пришлось нырнуть в самый мрак, чтобы из него вынырнуть к Свету. Так было в моем прошлом, так есть в настоящем, так будет и в будущем, я все время плюс-минус.
Внезапно лопнула оболочка. Треснуло замшелое и заскорузлое твердокаменное яйцо суровой непререкаемой мамы, и из-за упрямого ее и негибкого панциря вдруг вылупилась-появилась та самая мама, живая, которую знал и любил в далеком и свежем как майский цвет детстве, когда ранним утром вставал в выходные дни и ложился досыпать к ней в постель. Прильнула ко мне, обняла очень крепко, и дышит мне в ухо частым и жарким шепотом: ты должен быть сильным, сыночка! тебе будет нелегко, но ты должен быть сильным, слышишь? ты должен. Раскатистым громыхающим эхом по скалистым ущельям памяти, меж залежей и месторождений мыслескопаемых, голосом одного из любимых артистов звучит что-то очень знакомое, но не время пока вспоминать. Где-то в голове накалился нагревательный элемент кипятильника, конденсат возник на передних стенках головного мозга и готово уже стечь, источиться из глаз чем-то забытым, но я давно отучился, не помню, потому что нельзя, неуместно, а надо только обнять в ответ и прижать твердым шепотом (НАДО ВСЕ ТИХО) да, мама, я буду сильным, и все будет хорошо с Божьей помощью, больше ведь не с чьей.
Какое-то какое-то странное состояние как будто реальность расплывается, мама отлепилась от меня и обхватила себя руками и подслеповато озирается по сторонам, словно проснулась после долгого сна и пытается вспомнить, где и когда и зачем легла спать. Ее колотит мелкая дрожь. Только не это, пожалуйста, не сейчас, да и вовсе не надо: незачем. Глотни еще чаю, посмотри на меня, изучи свои руки, пробегись взглядом по столешнице журнального столика и по заголовкам газет, взгляни на часы, на икону в углу, на выключенный телевизортолько не дай себе потерять опору реальности, не пришло еще время!
Мне уже хорошо знакомо это состояние, оно пограничное трансовое и может закончиться счастьем, но может и ужасом, хотя итог в общем одинбесконечная вечность. Туда страшно идти, но еще сложней возвратиться: граната во рту, достали колечко, колечко закатилось, пропало, обратно не вставляется, теперь нужно вечно придерживать большим пальцем клапан предохранителя, лишь чуть отпустишь, и сознание разлетится на триллионы триллионов чего-нибудь, потому что дверь достаточно открыть всего раз.