Я возвращаюсь в обычное состояние разума и снова бреду по ненавистному городу, который напрочь стирает прошлое, мнит себя настоящим и дразнит будущим, которого нет. На пороге голубого пятиэтажного особняка я останавливаюсь, поскольку меня не пускают внутрь: уже аннулирован пропуск.
Ты куда пропал? спрашивают водители. Они стоят под козырьком подъезда, как всегда смолят табак и обсуждают «получку» дореволюционное словцо и в то же время прототип грядущего порционного счастьица, которое в глобальном обществе Матрицы будет выдаваться по кредитным талонам.
Творчеством уже расхотелось заниматься? ехидничают водители. Некоторые из них убеждены в том, что крутить баранкуработа, а выкладывать на бумагу словапраздная блажь.
Что-то ты исхудал со своим бизнесом! сокрушается один из тех, кто не считает, что корпеть над текстомхалява.
Еще бы не исхудать. Все так хуево, как хватило бы на двадцать ваших «хуево», или на двести, или на весь миллион. Но этого я не скажу, у меня просто дел много, работы до края, некогда отдыхать, вот и весь сказ.
Выходит наружу кассирша, сует мне под нос лживую официальную ведомость. Формальные налогоплательные щедроты Телебога ограничены тысячью шестьюстами рублей в месяц. Старый крохобор задолжал мне за три месяца лета, но кассирша выдает мне три двести: за июнь и июль. Я не глядя расписываюсь, беру смятые купюры, жалкую подачку прячу в карман: каждая копейка теперь на счету, меня ждут долгие скачки с препятствиями.
Ну, как миллионером станешьхоть бутылку коньяка занеси, не забудь! говорят на прощанье водители.
Вновь стрекочет кинопроектор хроники моей черно-белой судьбы. Сыпучим барханом сползает за спину ландшафт родного и нелюбимого города. Я бреду на вокзал, чтобы последний раз ехать куда-то официально, с предъявлением паспорта, с занесением фамилии в базу, с покупкой билета, НЕТ, не последний, а крайний. Так говорят летчики, минеры, подводники, в общем все, кто привык иметь дело с опасностью и все, кто привык иметь дело с теми, кто привык иметь дело с опасностью, они говорят не «последний», а «крайний». В буфете котлета крайняя осталасьбудете? В кармане мелочь крайняя, на бутылку не хватит! Друзья крайний раз звонили, на неделе заедут. «Заехать» значит «сесть в тюрьму», значит, не заедут, а приедут. «Приехать» значит морально опуститься, значит не приедут, а СТОП. Много насыпаю в голову хлама. Необходимо очистить сознание, вымести прочь лишние мысли, опустошиться хотя бы на время, иначе свихнусь.
Голосом брата взывает ко мне телефон. Брат приедет меня проводить, это здорово, я буду рад снова увидеть его на память, на долгую память, на вечную СТОП. Два часа до поездаэто очень, практически нестерпимо как долго. Купив билет, я иду в ближайшую кафешку-стекляшку коротать свое время. Обыкновенная вокзальная тошниловка, у них нет фруктов, а жаль, но есть пиво, а бутылка «Миллера» за сорок рэ мне подходит. Я сажусь на краешек стула краешком тела и раскрываю «Уцелевшего», это поможет убить время и уцелеть самому, я настроен читать, только вот кто это?
Серая маска на месте лица, черные ямы с бултыхающимся в них мутным свечением и безгубая впадина рта, эта женщина мертва много лет, не иначе. Черт, как-то глупо и неуместно называть зомби женщиной, но теоретическое наличие влагалища и других вторичных половых признаков очередной посетительницы заведения не оставляет мне выбора. Невзрачная, серая, маленькие очочки, мышка-наружка, ее остывшие глаза мутны и темны, в них нет и намека на смысл или на его поиски, они ТОХУ-БОХУ, пусты и безвидны. Взяла стакан чая, села напротив, не фокусируя взгляд она смотрит сквозь мою голову на что-то за мной. Пять страниц Паланика, глоток пива, глоточек чая. Тридцать страниц Паланика, полбутылки пива, глоточек чая. Четыре главы Паланика, почти допил пиво, стакан чая все полный, а она сидит в недвижимой позе комнатного растения, взгляд все так же рассеян сквозь мою голову.
Звонит сотовый, он говорит голосом брата, что тот ждет меня под расписанием. Я делаю последний глоток пива, поднимаюсь резко и, ооооп-ля, зомби уже на ногах: она влила в себя чай одним махом, залудила в глоток весь стакан, точно перелила из емкости в емкость, из пластмассы в плотьмассу, из пустого в порожнее. Плотьмассовые зомби рядом, здесь и повсюду! Кто об этом не знает, тот никогда не обращает внимания, ведь свои заботы у каждого, и в голове у людей многое ненужное прочее: суета сует, сметы смет, свет и КОНЕЦ СВЕТА уже катастрофически близко, но столь же катастрофически мало кто знает об этом! Люди живут свои жизни, мечтают мечты, глупят глупости и думают думы, что так будет всегда. Они ходят с бесцветными лицами, с бессветными лицами, с безрассветными лицами, откуда же им заметить безликих?
Замешкавшись, я пропускаю зомби вперед и иду прямо за ней, а она медленно движется как заводная аттракционная лодочка по монорельсовому пути. Я сворачиваю в ближайший проход, мимо которого она проплыла, но толку с этого никакого, ведь она наверняка не одна, достаточно оглянутьсяа вот и он, следующий экземпляр восставших из ада. Полутруп в сером полупальто поводит сифилитичным огрызком сгнивших мертвецких ноздрей, расфокусированно смотрит перед собой и идет неотступно за мной по проходам и коридорам подземного вокзального лабиринта.
Брат крепко пожимает мне руку. Он озадачен и насторожен, внутренняя брань протекает открыто, анимационной картинкой на экране белого лба, и я вижу причину войны: кто его братпсих или гений, будда или безумец. Вдоль поезда ходим не останавливаясь. У нас есть еще двадцать минут, и на месте проводить их нельзя: надо тихо, как в советские диссидентские годы, на прогулке и шепотом, чтобы звуки не достигали посторонних ушей. Брат пытается выяснить, когда все это началось, но как я смогу ему объяснить, ведь началось это все очень давно, когда в самом Начале Боги сотворили небо и землю, и была она тоху-боху, неважно, сейчас не время для лекций. Как собираюсьне знаю, у меня остались только надежды, что если будет у меня место и время, то я найду способ сделать правильно, объяснить по возможности понятно и просто. Кто не умеет понятно и простотот уже в дурке: сбиваясь со слова на слово, с идеи на идею, с понятия на понятие доказывает что-то смеющимся санитарам, пытается сообщить нечто важное глумящемуся на ним главврачу, тщится передать какую-нибудь архисложную концепцию «своими словами», а в ответ его лечат. Дурак это клеймо, дурак это диагноз, дурак это фактически живой труп, потому что его не обязательно слушать и слышать, о дураках не обязательно даже и знать, ведь о них так славно заботится государствонаша общая родимая Матрицав соответствующих замурованных наглухо медицинских некрополях.
Я тоже сбиваюсь со слова на слова, с мысли на мысль, и не знаю за какой конец потянуть, чтобы объяснить то, что жизненно необходимо, но не смогу изложить в пять минут, да даже если бы было пятьдесят, или все пятьсот часов или суток, я вряд ли успею. Бог даствсе узнаешь, поймешь и, быть может, простишь. Но не сейчас, не теперь, надо ехать, прощай!
Вагон светел и полупуст. Будний день, уже полувечер, пассажиров мало, и это мне счастье. Я перехожу в конец вагонатуда, где почти никого. Мне нужно одиночество чтобы отдохнуть, чтобы никого не подозревать и ни о чем даже не думать. Портфель с ноутбуком я кладу под голову, глаза настежь открыты, они бдят за каждым посторонним движением. Спрятались по окопам рефлексы, зарядилась снарядом реакция, если чтоя буду биться руками, ногами, локтями, ключами, зубами, я уже не боюсь согрешить своей яростью. В осознании Единого нет зарождения причин для новых следствий, а я временно вышел из-под власти закона Кармы: это совсем не на долгое долго, а лишь до тех пор пока СОЗНАЮ. Но сейчас я все еще в осознании, а любое действие, совершенное в сознании Кришны не имеет силу греха, не зря ведь так точно и грамотно написано в комментарии к Гите, хотя в том числе и поэтому профессор Дворкин так не любит Свами Прабхупаду и сильно на него за это ругается ОН ЯЗЫЧНИК. На кафедре православного сектоведения, в просторном и светлом своем кабинете профессор демонстрировал съемочной группе тайные мормонские трусы, а я любовался библиотекой, у них там огромный стеллаж снизу доверху забитый шикарной подборкой по религиозной и оккультной тематике, включая смежные области и всякую конспирологию, читатьне перечитать. Профессор со смесью желчного смеха и колючего ужаса зачитывал описание Кришны из толстой книги: «Голубая кожа, длинные уши, красные глазаон выглядел воплощенной красотой». Да как такого УЖАСНОГО ДЕМОНА можно считать красивым! возмущался православный профессор, и мы очень смеялись, а между тем вполне вероятно, что таким же ужасным и страшным, смешным и нелепым видится индуистам наш иудео-христианский заросший седой бородой старик-Саваоф, втиснутый в золотой тетраграмматон среди облака и херувимов на верхушке любого деревянного распятья в любом храме, где люди все еще держат своего Бога прибитым гвоздями к кресту.