3). Фут<уристы> всегда были оптимистами принципбодрость, вера в жизнь, в Россию (патриоты) а у Андрея> Бел<ого> <нрзб. > прокл<ятые> франц<узы> Занародн<ую> войну (Хлебников> соч<инил> нов<ую> наредную песнюза войну: когда народ хочет воевать, то надо воевать)
4). Борьба ф<утуристов> с симв<олизмом> фр<анцузским> борьба двух языков, культур. Ф<утуристы> шли от жизни, от улицыподлый, демокр<атический> яз<ык> Сим<волисты>уайльдисты, офранцуженные> Терещенкибуржуа (Аполлон см. Садок судей i Нов<ая> орфеграфия> Ап<оллон> <за> <19 >17 г. умрем за букву Ь)
5). Принцип работы. Не столько научн<ое> обоснование, сколько публицистика и расск<аз> разных фактов
6). Показать, что был фут<уризм> (др<угие> ист < орики > футур<изма> пытаются доказать, что ист<ории> футур<изма> не было. Тынянов, Степанов и др. <нрзб. > Объективно: Баль-м<онт> для кого-то хороший поэт Общ <ественно>-пол этические > усл<овия> как это отр<азилось> на литер <атуре> отражала эти вкусы крупн<ая> бурж<уазия> общ<ественное> сост<ояние> после трагедии 1905общий пессимизм и упадок духа: мистич<еские> пробл<емы> полаНа западеборьба мол<одых> не связ<ана> предрассудками (Борьба со старым) разрушит <ельная> частьсод<ержание> нов<ых> вещей (не огранич<ивались> стихами выст<авками> лит<ературой>).
В другом наброске Крученых выделяет в качестве основных героев своих воспоминаний Бурлюка, Хлебникова, Маяковского, отмечая: вскользь: Гуро, Филонов, Малевич, Матюшин, Кульбин, И. Зданевич. Это решение заставило его несколько нарушить первоначальный строго хронологический подход к повествованиюКрученых открывает свои воспоминания главой о Хлебникове, этим сразу расставив акценты, обнаружив в героике созданного им образа поэта возможность представить читателю свою историческую идею русского футуризма.
Вероятно, то же стремление побудило Крученых написать отдельную главу о Филонове вместо короткого упоминания вскользь. Эта глава уникальна тем, что в ней явственно звучит тема, которую Крученых старательно заглушает в своих воспоминаниях: тема забытья, непризнания, исподволь констатирующая конфронтацию поэтической реальности раннего авангарда и действительности 1930-х гг. Она усилена точно найденным метафорическим мотивом двойника: всепобеждающей посредственности, зловещей тени героя. Слова Пастернака Стоит столкнуться с проявлением водянистого лиризма, всегда фальшивого и в особенности сейчас как вспоминаешь о правоте Крученых его запальчивость говорит о непосредственности. Большинство из нас с годами примиряется с торжеством пошлости и перестает ее замечать38 в этом контексте приобретают новое содержание. Крученых, с его категорическим неприятием пошлости, как и Пастернак, был чувствителен к теме пошлости как измене творческому назначению человека. Эта тема звучит и в его заметках-парадоксах О войне и пушкинском Германнеправда, здесь проблема пошлости в литературе вырастает в проблему пошлости в истории, странно перекликаясь с идеей Ханны Арендт о повседневной банальности зла.
Судя по одному из черновых набросков оглавления, предисловие От автора и глава Рождение и зрелость образа были дописаны и включены в текст уже на последней стадии работы, а глава Конец Хлебникова следовала не перед, а после главы Маяковский и зверье, непосредственно перед главой Конец Маяковского. Объяснение Крученых гибели Маяковского, данное в этой главе, прямо противоположно официальной версии, построенной на том, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта39. В словах Крученых о случайности гибели человека-Маяковского (именно в этом подчеркивании: человека-Маяковского, а не просто Маяковского), у которого было еще много сил, скрыт вполне очевидный подтекст: Крученых не соглашается с неизбежностью самоубийства Маяковского-человека, но молчит о роковой неизбежности трагического конца поэта-Маяковского. В этом контексте особое значение приобретает метафора о потере дарао поэте, потерявшем голос.
Возможно, эта мрачная интонация показалось резкой; возможно, что просто не в характере автора было заканчивать на подобной нотево всяком случае, последняя глава о Маяковском и Пастернаке, в которой проскользнула надежда на продолжение, во многом меняет характер книги, делая ее откровенно полемической, публицистически открытой. В этой главе Крученых декларирует свою истинную позицию поэта, занимающего крайний полюс литературной современности40, столь же разительно расходящуюся с лефовской, что и позиция Пастернака. Хотя и придерживаясь концепции литературы факта (подчеркнутой в подзаголовке: фактические справки по поводу), он отграничивает себя от идей Маяковского периода сближения с РАППом о главенствующей роли идеологического содержания литературы как агитпропа социалистического строительства41, проскальзывавшими уже в лефовский период. Крученых, напротив, утверждает здесь содержательность формы, то, что именно форма может если не определить содержание, то повлиять на него, идею, выраженную в словах Пастернака, обращенных к Крученых семью годами ранее: Если положение о содержательности формы разгорячить до фанатического блеска, надо сказать, что ты содержательнее всех42. Видимо, эта полемичность в немалой степени послужила причиной того, что в позднем сокращенном варианте воспоминаний (в который также не вошла библиография футуризма) Крученых исключил ее из рукописи. Пастернаковская тема продолжается в двух машинописных сборниках стихов 40-х гг., уже упомянутых нами. Бытовая конкретика времени перенесена в них в иное измерение литературной памяти и наделяется особыми качествами алогического бурлеска, а личность портретируемогокак и личность авторапревращается в прекрасно отыгранный персонаж. Эти стихи представляют лишь малую толику материалов Пастернака в архиве Крученых (всего жеболее гооо листов рукописей, фотографий, писем, альбомов), но проливают новый свет на характер отношений двух поэтов. Наиболее значительные исследования и публикации, в которых так или иначе затрагивается эта тема43, свидетельствуют о гораздо более сложных и глубоких взаимоотношениях, нежели укрепившийся в критической литературе с конца 1970-х гг. штамп44.
Документальную ценность воспоминаний Крученых нельзя не признать очень высокой (вслед за многими современными исследователями футуризмаХарджиевым, Катаняном и др. опиравшимися в своих работах на эти воспоминания и неоднократно цитировавшими их): пожалуй, из всех русских литературных мемуаров, связанных с новаторскими течениями XX в., которые опубликованы до настоящего времени, они менее всего предвзяты и наиболее многосторонни и точны. Их отличает от других воспоминаний и то, что с самого начала Крученых предполагал включить в качестве отдельных разделов книги (а не простого приложения!) публикацию неизданных документов и библиографию (на тот моментпервую библиографию русского футуризма), что выводило книгу за пределы чисто мемуарного жанра. В этом смысле название книгиК истории русского футуризмацеликом оправдано. Что же касается места воспоминаний в литературном наследии Крученыхего определить будет довольно сложно.
Во-первых, книга Крученых, несмотря на ее кажущуюся традиционность (особенно по сравнению с ранними статьями изобретателя заумного языка), экспериментальна в силу своей эклектичности. Она не принадлежит ни одному из известных литературных жанров, занимая маргинальное положение, размывая границы мемуарного жанра, художественной прозы, литературной критики, научно-популярной литературы. Во-вторых, уровень мастерства, с которым написаны разные главы, неравноценен. Если начальные главы воспоминаний (со 2-й по 5-ю), подчиненные хронологическому порядку, написаны в традициях мемуарной прозы, то в лучших главах воспоминаний, каковыми нам кажутся первая глава о Хлебникове и последние (двенадцатая и тринадцатая) главы о Маяковском, Крученых позволил себе изменить заранее намеченной публицистичности и рассказу фактов: в них проскальзывает парадоксальная, построенная на метафорике подсознательного стилистика критического анализа, свойственная раннему Крученых. Многие его тезисы о Маяковском были подхвачены в таких литературоведческих работах, как, например, исследование Харджиева и Тренина Поэтическая культура Маяковского45. Что касается наименее удачных главИтоги первых лет и, особенно, В ногу с эпохой, нельзя не согласиться с оценкой Розмари Циглер, говорящей о попытке соединить две разные точки зрения на культуру: взгляд авангардиста со взглядами вульгарно-марксистской культурной социологии и психологии своего времени <у Крученых> проявляющейся в некоторых пародийных чертах46. Крученых исправлял свою рукопись для печати в 1932 г., после многочисленных нападок на него в печати, после апрельского постановления ЦК ВКП(б) О перестройке литературно-художественных организаций: воспоминания, принятые к печати Федерацией, были его последней попыткой напечататься в государственных издательствах. Никак не проявлявший политического рвения в своей поэзии (Трудно было заставить Крученых написать стихи о Руре, жаловался Маяковский в выступлении на первом московском совещании работников Лефа 16 и 17 января 1925 г.), в своих полемических высказываниях он все еще разделял (искренне ли?) позиции лефовцев, несмотря на резкую перемену в отношении к последнему Маяковского в самом конце 1920-х гг. объявившего себя левее Лефа47. Хотя Крученых в 1925-30 гг. на словах и поддерживал политическую линию Лефа, он никак не перестраивал собственную поэтику, в которой оставался независимым, сознательно предпочитая литературу показа любому социальному заказу.