Под конец лечение Микки начало напоминать ему самый престижный курорт. Эта клиника действительно была такой. И он с удовольствием пользовался всеми благами, которые она ему предлагала. Вот только радости какой-то особенной от этого не испытывал
С каждым днём, проведенным в стенах клиники, брюнет всё больше чувствовал, как у него внутри всё замерзает и пустеет. Ужасы его личного ада остались позади врачи и правда постарались на славу. И именно тогда, проходя лечение, Микки в один день просто понял, что «голоса» в его голове замолчали. Кажется, это случилось на третьем месяце его нахождения в клинике.
Он не стал слишком радоваться, ведь они, бывало, не разговаривали с ним день или два и раньше. Но время шло, а они не возвращались. День, неделю, месяц, год, семь лет
Семь с половиной лет назад его «семья» замолчала. И с того дня он больше не слышал от них ни слова. Это было похоже на чудо, на полное излечение, за которое стоило расцеловывать врачей во все щёки и обнимать, как самых близких на свете людей! Но с детства Микки прекрасно знал одну вещь шизофрения неизлечима. Временные промежутки между рецидивами могут исчисляться годами или даже десятками лет, но рано или поздно она обязательно вернётся как заблудшая мать-алкоголичка, которая вдруг вспомнила, что у неё есть сын. Потому Микки не праздновал победы над недугом, не обнимал врачей со слезами на глазах и словами безмерной благодарности на губах. Эта война не может закончиться. Никогда. А тогда, семь лет тому назад ему просто удалось выиграть очередной бой едва не сгорев в агонии собственного больного разума и заручившись помощью лучших в Европе специалистов в области психиатрии.
И все эти годы, слушая непривычную тишину в своей голове, Микки продолжал принимать лекарства, зная, что болезнь не умерла, а просто спит и, помня о том, что где-то в уголках его разума по-прежнему прячется обиженная на него «семья».
Тогда, восемь лет назад, он сгорел, а после, подобно фениксу, смог воскреснуть и собрать себя воедино из разорванных кусочков. Вот только в пламени агонии одна часть его всё же сгинула. И зовётся эта невзрачная, но такая важная часть душа. Её выжгло пламя агонии, в которой билось его тело и воспалённый разум, а после её едва живую и на ладан дышащую, добили в клинике, вытравив мощными передовыми лекарствами.
Верно, это и есть путь к исцелению избавиться от души, ведь не зря же психиатрические болезни испокон веков называли болезнями душевными. А, если нет души, то нет и «демонов», которые в ней обитают и которым так нравится её жрать
Микки вздохнул и прикрыл глаза, немного запрокидывая голову. Скучно. Ему опять было дико скучно. С этим чувством он впервые познакомился там же, в Коснахте, во время лечения, под его конец
И тогда, в клинике, его скуку хоть немного развеивала одна из медсестёр Кристен: золотоволосая, улыбчивая, с лучистыми зелёными глазами, болтливая и жутко позитивная. С ней Микки провёл множество часов за беседами, но больше в постели. И, пусть она не трогала его сердца, но за ней было забавно наблюдать от её милой позитивности на губах сама собой появлялась снисходительная ухмылка. Верно, брюнет бы и по сей день поддерживал с ней общение, если бы Кристен не разбилась в автокатастрофе по пути на работу спустя три месяца после того, как Микки окончил лечение.
А потом было возвращение в Санкт-Петербург, где Микки прожил два года ему всё-таки хотелось нормально пожить в этом городе, только квартиру он сменил, а ту ставшую похожей на жалкий притон, он привёл в достойное состояние усилиями клининговых служб и рабочих, которые делали в ней ремонт, и продал, так ни разу больше и не переступив её порог. Потом был год жизни во Франции, в Париже, где у Микки и по сей день оставался дом, который терпеливо ждал возвращения своего владельца, переезд на три месяца в Сан-Диего и, наконец, переезд в Лос-Анджелес, где брюнет жил уже четыре года.
Дверь в обеденный зал отворилась, едва слышно скрипнув, и в комнату зашла Николь, задерживаясь около порога и настороженно смотря на брюнета, готовясь к тому, что он прикажет ей убраться восвояси. Но Микки никак не отреагировал на появление домработницы и даже не открыл глаз.
Посмотрев на Микки с минуту и подумав, Николь прошла в комнату и осторожно подошла к парню, который продолжал сидеть с закрытыми глазами, совершенно игнорируя присутствие домработницы. Женщина подошла к брюнету и, вновь недолго подумав, встала у него за спиной и опустила ладони на его напряженные плечи. В этом была вся Николь то робкая и не решающаяся поднять взгляд, то проявляющая очередной порыв странной инициативы и нежности.
Чувствуя напряжённые мышцы плеч Микки под своими ладонями, Николь неуверенно провела по ним, а после слегка сжала. Брюнет едва заметно вздрогнул от этих прикосновений и поморщился. Они слишком напомнили ему прикосновения его последнего «отца» небезызвестного Холи Гумперта.
Мужчина любил подходить к Микки сзади и вот так гладить его по плечам, иногда переходя на грудь или живот, или обнимать его. Микки был «сыном» Холи с двенадцати и почти до шестнадцати лет тот самый возраст, когда тело уже вытягивается, но ещё не приобретает мужских очертаний и крепости, сохраняя мальчишескую хрупкость. И Холи это безумно нравилось.
Он любил детей. Любил так, что гореть ему за это в аду ещё тысячи лет, если ад, конечно, существует. Скольким никому не нужным сиротам он дал приют и скольких из них он грязно использовал и погубил. Пятнадцать. До Микки у Холи было пятнадцать «детей», пятнадцать невинных душ, которые и так не видели в своей жизни ничего хорошего, а потом познакомились с ним и сгинули. Однажды брюнет даже нашёл их фотографии, тщательно спрятанные в неподъёмном сундуке в одной из десятков комнат огромного особняка мистера Гумперта. Мальчики и девочки. Они были разные: светловолосые и тёмноволосые, с веснушками, загорелой от природы кожей или совсем бледные, одна девочка даже была с глазами разного цвета: один глаз её был золотисто-зелёный, а второй тёмно-синий. Разные дети которых уже не было в живых. Разные дети, которые поверили в «красивую сказку», а попали в лапы и постель самого настоящего чудовища.
В большинстве случаев Холи усыновлял детей десяти-двенадцати лет от роду это был его любимый возраст, и был им отцом год или два, пока очередная милая «игрушка» ему не надоест и не начнёт терять то детское очарование, которое очень сложно сохранить, когда с тобой делают совсем недетские вещи.
В этом списке «мёртвых душ» Микки был особенным. И не только потому, что смог пережить своего «отца», но и потому, что сумел не допустить близости с ним за небывалые для Холи четыре года. Даже монстры умеют любить. И, наверное, Холи по-настоящему полюбил его в том смысле, в котором могло чувствовать его прогнившее до основания сердца и на который был способен его извращенный разум.
Известный в штатах бизнесмен. Невероятно умный и властный человек. Почти миллиардер мистеру Гумперту не хватило всего двадцати пяти миллионов до миллиарда долларов, и он бы непременно заработал их, если бы скоропостижно не скончался. Он был выдающимся во всех планах человеком, с которым считались, которому внимали. А ещё он был педофилом и убийцей.
Почти четыре года Микки был его «сыном» и каждый день ему приходилось думать над тем, как не позволить Холи зайти слишком далеко и уложить его в постель или потребовать иного способа удовлетворения. Микки понимал, что никаких прав он не имеет, что никто его не станет слушать даже, если он сумеет сбежать и обратится в полицию. Никто. Переступив однажды порог особняка мистера Гумперта, очередной мальчик или девочка становились его персональной игрушкой, и для них запускался таймер, отсчитывающий время до конца юной жизни. И Микки понимал, что, если он в открытую откажет «отцу», то тот просто избавится от непослушной «игрушки», вероятно, надругавшись перед этим. Никто из детей не отказывал Холи, потому и никого он не брал силой, а то, что чаще всего они просили потом со слезами, чтобы он остановился не считается. Но никто не знал, как он поведёт себя в случае открытого противостояния. Для таких людей, каким был Холи, все двери открыты и все им говорят: «Да», отказов они не принимают.