Три месяца. За это время он выходил на улицу раза три, от силы четыре. Он не отвечал на звонки телефона, который он случайно взял с собой, а через две недели такого помешательства, когда чёртов аппарат не желал затыкаться ведь все волновались за него, Микки просто разбил его на мелкие осколки-запчасти и смыл их в унитаз. Он помнил, как сидел в туалете на полу, прислонившись голой спиной к холодной кафельной стенке, закрывал ладонями лицо, царапая его немного отросшими ногтями. Это было безумием. Тем самым безумием, с которым он всю жизнь успешно совладал и которого не допускал. Но благими намерениями выстлана дорога в ад. И для него ад наступил тогда.
Три месяца. Всё время задёрнутые шторы, пустой холодильник, отсутствие сил даже на то, чтобы встать с кровати и дойти до кухни, чтобы попить воды. Он не мог есть, не мог спать везло, когда истощенный и измотанный организм просто отключался, но такой нездоровый сон-обморок никогда не длился дольшё двух-трёх часов.
Три месяца, за которые дорогая пятикомнатная квартира почти в самом центре Санкт-Петербурга превратилась в подобие самого жалкого притона с самым жалким и жутким существом, медленно подыхающим в его недрах. Да, он умирал, медленно, но верно умирал
За эти три месяца Микки похудел на двадцать семь килограмм, потому что попросту не мог есть. С учётом того, что он всегда был стройным и даже худощавым, в то время он вовсе перестал быть похожим на человека. Кости, обтянутые кожей, дрожащие руки с обожженными из-за неосторожного курения пальцами и большие и будто стеклянные горько-шоколадные глаза с мучительным безумием, плещущимся в чёрных колодцах зрачков. Жалкое и жуткое зрелище
Три месяца. Три месяца ада при жизни и борьбы за то, чтобы просуществовать хотя бы ещё один чёртов день! Но «семья» была непреклонна и, подобно плотоядным червям, они день за днём всё больше разрушали тело и разум парня, пока в результате совсем ничего не осталось.
Это был третий месяц его персонального ада. И Микки не мог вспомнить того, что тогда происходило. Возможно, он попросту не приходил в сознание в те дни в голове блуждали лишь неясные и размытые обрывки того, как он вставал с кровати, но не помнил, что хотел сделать, и валился обратно. Но чаще он валился прямо на жёсткий пол, оставаясь лежать там, среди множества окурков и развороченных пачек сигарет, набивки матраса и пуха из подушек, ещё на несколько суток, до следующей попытки встать.
Три месяца. Разбитые губы, нос, брови, потому что нередко он падал прямо лицом в пол; он даже не пытался умываться и смывать с лица кровь, это было не важным, да и зеркала все в квартире он давно перебил, потому что видеть то, что от него осталось, было просто невыносимо. То, что Микки представлял из себя в те дни, не было даже его тенью.
Три месяца. Медленное умирание и сгорание в огне агонии, порождённой собственным больным разумом. Три месяца того, что даже нельзя было назвать существованием. Всё это должно было привести к логическому концу в виде бесславной смерти в некогда элитной квартире посреди груд мусора. И последняя вспышка сознания, которая возникла в голове Микки.
Это был конец июля. В северную российскую столицу наконец-то пришло жаркое солнце и достойное для лета тепло. Микки помнил, как золотые лучи пробивались даже через плотные тёмно-тёмно серые, почти чёрные шторы в его спальне. И в то утро и в его мутном, угасающем сознании зародился проблеск света последний шанс и последняя попытка выжить.
Он не помнил, как видел, куда шёл в памяти остались скорее мышечные ощущения от ходьбы, от каждого шага, который причинял боль. Микки на подгибающихся ногах дошёл до ванной комнаты, стёр с остатков зеркала пыль и взглянул в тот осколок, который удержался в раме. На него смотрело то, что от него осталось то, что должно было скоро сдохнуть. Именно сдохнуть, а не умереть, потому что умирают люди, а он уже не был похож на человека, он им едва ли являлся.
Не закрывая двери в ванную комнату, Микки принял душ, что стоило ему громадных усилий, оттёр своё тело от подтёков крови, хоть на жалкую толику возвращая себе нормальный человеческий облик.
Потом были поиски паспорта кажется, на них ушло несколько часов. В то солнечное утро в его сознании отчаянно загорелась последняя вспышка умирающего разума. Вспышка, которая подвигла Микки на то, на что бы он ни при каких иных условиях не пошёл. Но тогда это было его единственным шансом выжить. Его тело было уже почти мертво, в его сознании не было воли к жизни и борьбе за неё, её попросту не осталось, но его разум не желал умирать, он в тумане агонии сражался за то, чтобы жить.
В тот день Микки впервые за почти три месяца покинул квартиру и, не взяв с собой никаких вещей, поехал в аэропорт. Он помнил, как смотрел на своё отражение в зеркале заднего вида в такси, помнил, как много болтал водитель, но он ничего не понимал из его весёлых речей. Он так ничего и не сказал за время поездки и, молча отдав упитанному и розовощёкому мужчине в забавной кепке деньги, покинул машину, на негнущихся ногах направляясь к красивому и светлому зданию аэропорта.
Микки помнил, как подозрительно и с затаенной тревогой, даже страхом на него смотрела молоденькая девушка за стойкой, у которой он покупал билеты на рейс. В тот момент он не мог связать и пары слов даже на родном немецком языке, которого эта работница аэропорта не знала, не говоря уже о том, чтобы сказать на английском то, что ему было нужно. Потом пришла другая женщина более взрослая и дородная и уже ей брюнет объяснял, что ему нужен билет на ближайший рейс до Швейцарии, до города Кюснахт. Самолёт в Швейцарию должен был улететь через три часа и сорок минут, но он направлялся в Цюрих, как объяснила Микки дородная дама. Его это устроило.
Его целью была одна из лучших частных психиатрических клиник в Европе клиника в маленьком швейцарском городке Кюснахт. Никогда Микки не думал, что добровольно он переступит порог психиатрической больницы. Но в тот момент это было его последним шансом на жизнь. И, пусть сознанием он уже давно перестал думать о том, чтобы выжить, но что-то в нём яростно не хотело умирать. Это что-то спасло ему жизнь. И, совершив перелёт, во время которого брюнет едва не лишился чувств, потому что работающий из последних сил организм не имел ресурсов, чтобы справляться с перепадами давления во время взлёта, посадки и так далее, он сошёл на территорию Швейцарии и совсем скоро переступил порог лучшей в Европе клиники, специализирующейся в области психиатрии.
Верно, доктора подумали, что на порог их явился призрак, увидев Микки. Парень не просил помощи. Он, молча, и с неимоверным трудом подписал все необходимые договора, указал номер счёта, с которого должна сниматься плата за лечение, и в сопровождении двух врачей удалился в апартаменты, в которых ему предстояло провести неизвестное количество времени. Но до них Микки не дошёл, потерял сознание. Доведённое до предела сознание выполнило свою последнюю миссию и отключилось.
А потом были долгие месяцы лечения
В первое время Микки с трудом понимал, что происходит вокруг около него всё время крутились отглаженные доктора и медсёстры модельной внешности, его ненавязчиво опрашивали, ставили уколы и капельницы. Кажется, нормально взаимодействовать с персоналом, отвечать им брюнет начал только через месяца полтора. Но они готовы были ждать. Лечение в этой клинике стоило баснословных денег и за свои шикарные зарплаты медицинские работники готовы были ждать столько, сколько потребуется, чтобы пациент заговорил с ними. А ещё почти все врачи данной клиники действительно любили своё дело
День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Лето закончилось, закончилась и осень, а после и зима. Микки провёл в больнице восемь месяцев, но впервые в жизни ему не хотелось бежать прочь от психиатрических стен. И дело было не только в том, что эта клиника не шла ни в какое сравнения с теми больницами, где он проходил принудительное лечение, будучи ребёнком. Здесь все тебя любили, обожали, хотели помочь искренне или не очень и за твои деньги готовы были исполнить любой твой каприз. Хочешь мраморной телятины на ужин? Пожалуйста! Желаешь бокал двадцатипятилетнего вина из конкретного погреба Франции? Не вопрос! Приглянулась медсестра, а по вечерам очень одиноко. Договоримся