Пржевальский, надеясь справиться с нападавшими без помощи ружей, да и применить их было бы затруднительно в свалке, громким голосом, перекрывавшим все крики, отдал приказ не стрелять. Еграи, находившиеся в отдалении, очень метко стали метать из пращей камни, из-за ближайших скал раздалось несколько выстрелов Мгновенно оценив положение, Николай Михайлович понял: медлить больше нельзя.
Сделав несколько выстрелов из скорострельных ружей, казаки разогнали напавших.
Перенеся лагерь на новоеоткрытое место, путешественники выставили караул и расположились на ночь, положив подле себя оружие. Бессонная, тревожная ночь
На другой день отряд двинулся к ущелью.
Осторожно, приготовясь к любым неожиданностям, вводил Пржевальский своих людей в узкий проход меж скал
Но было тихо. Лишь звуки шагов и стук лошадиных подков по камням гулко отдавались в стенах ущелья. Вот уж и выход из него недалек Не видно ни одного человека из нападавших Ускорив шаг, караван вышел на широкую равнину, и Пржевальский спокойно вздохнул.
Пять дней спускались они с перевала. Стало заметно теплее. Ежедневные бури, прежде терзавшие их, сделались мягче. Снег сохранился лишь на северных склонах. Спустившись в долину реки Сапчу, путешественники впервые увидели черные палатки тибетцев, меж которых паслись стада баранов и яков. Завидев караван, тибетцы подъехали ближе, предложили купить баранину, масло, сушеный творог чуру.
Временами Пржевальский ненадолго останавливал каравандавал отдыхать людям, животным и сам отдыхал в перерывах между съемками местности. Но мысли о Лхасе, уже недалекой, наполняли его нетерпением и заставляли двигаться дальше на юг. Местность по мере продвижения в этом направлении понемногу все повышалась, бугрилась небольшими холмами, лежащими на кочковатых болотцах. Повсюду были разбросаны валуны. Непривычный, дикий пейзаж
Как-то уже на втором переходе в речной долине каравану повстречались трое монголов, одного из которых Пржевальский знал по Цайдаму. Они принесли неожиданные тревожные вести. Среди тибетцев, оказывается, распространился слух, будто русские идут в Тибет, чтобы похитить далай-ламу. Народ, как водится, слухам поверил, и в Лхасе возникло сильное возбуждение.
Крепко озадачило и огорчило это Николая Михайловича О таком повороте в делах он и думать не мог. Шел, преодолевая всякие мыслимые и немыслимые трудности, веря, что, кроме природы, ничто не воспрепятствует достигнуть Лхасы, а вон ведь как обернулось Главные-то трудности, оказывается, все впереди
Как эти слухи возникли, кому они были на руку, об этом можно было только догадываться. Ясноне в самом Тибете родились они Издалека, скорее всего от богдоханских властей, прикатилась нелепая весть
Вскоре произошла и официальная встреча с тибетскими чиновниками и их конвоем, с вежливыми, но настойчивыми вопросами о том, что привело русских в Тибет, какие они преследуют цели.
Пржевальский отвечал: цели только научные, а пришли они посмотреть неизвестную для них страну, людей, узнать, какие в этих землях водятся животные, какие произрастают растения.
Видя необоримую решимость русского начальника продолжить свой путь, чиновники просили его оставаться на месте, пока они не получат ответ из Лхасы. Нарочный же в столицу будет послан немедленно. Ждать надо недолго: при благоприятном пути гонец обернется туда и обратно дней за двенадцать.
Николай Михайлович не знал, что в это самое время между русским посланником в Пекине и богдоханским правительством шла столь же тягостная, как и выжидание Пржевальского, переписка. Посланнику сообщали о том, что в настоящее время о судьбе русского путешественника ничего не известно, что местность, лежащая между Цайдамом и Сычуанью, чрезвычайно опасна для любых путников, поскольку изобилует разбойниками. Поэтому правительство не может взять на себя ответственность за жизнь Пржевальского.
Посланник же в ответ уверял, что полковник Пржевальский, имея за плечами опыт предыдущих экспедиций, когда он из Кукупора прошел в Северный Тибет, безусловно, уже преодолел самую трудную часть пути и спустился в долины, где обитает оседлое население. И здесь как раз правительство может оказать ему содействие, раз выдало разрешение на въезд в Тибет и непосредственно в Лхасу. И снова уклончивый ответ, и снова затягивается вязкая переписка
Но Пржевальский пока ничего об этом не знал. Он мучился от бессилия, от бездействия и нетерпеливо ждал возвращения нарочного. Впрочем, предчувствие, которому он всегда доверял, подсказывало: ждет он напрасно. С чего бы подобреть вдруг тибетским властям
И все-таки времени даром он не теряетописывает правы тибетцев, обычаи, их одежду, жилища. Его наблюдения на удивление точны, проницательны. Не имея возможности вплотную заняться изучением быта местных людей, он тем не менее видит многое.
Лишь охота на некоторое время отвлекала от огорчи тельных мыслей. Ягнятники и снежные или гималайские грифы постоянно прилетали к стоянке, привлеченные возможной поживой. Громадные птицы с размахом крыльев почти в три метра не боялись людей и подпускали к себе шагов на двадцать. Несколько прекрасных экземпляров этих птиц пополнили коллекцию и после необходимой обработки были упакованы для дальнейшей дороги.
Местные жители, постепенно забыв о страшном, грозящем смертью запрете, все чаще приходили в лагерь и с любопытством разглядывали вещи, их окружавшие. Роборовский, не теряя времени, брался за карандаш и бумагу. Завязалась кое-какая торговля, с помощью жестов сложились беседы. Удавалось иногда объясниться и с помощью нескольких слов.
Чего только не наслышались о себе путешественники Тибетцы верили слухам, гласившим, что у русских по три глаза, что они неуязвимы для пуль, что они умеют делать серебро из железа и что им доподлинно все известно о будущем. К ним относились так, словно бы они пришельцы из другого мира. Да так ведь в каком-то смысле и было Трудно, очень трудно чужие люди находят общий язык
Через пятнадцать томительных дней появились наконец чиновники из Лхасы с сообщением: вместе с ними прибыл и посланник для переговоров, но оп, к сожалению, в данный момент нездоров и потому просил на слоних передать: в столицу велено не пускать.
Вот и все. Только теперь Пржевальский понял, как надеялся на благоприятный ответ
С тяжелым сердцем приказал Николаи Михайлович сворачивать лагерь. Тибетские вельможи не уходили, смотрели. Пржевальский ждал еще писем, которые должны были прийти в Лхасу к тамошнему китайскому наместнику через русское посольство в Пекине. Но даже и и этом отказали. Только пообещали переслать почту обратно. Боялисьвдруг в тех письмах будет нечто такое, что вынудит его переменить уже принятое решение
Вот и упакованы вещи, верблюды навьючены. Пржевальский машет рукой, приказывая двигаться в путь. Посланник и его свита стоят и долго глядят вслед каравану. До тех пор стояли, пока он не скрылся за поворотом в горах.
Невеселые, тяжкие мысли одолевали Николая Михайловича
Они шли через суровый, неприветливый край. И снова, в который раз окидывая взглядом окрестности, Пржевальский подумал о том, как неприхотлив, нетребователен бывает в жизни порой человек, если остается в таких вот местахдиких, неприглядных, холодных, где и воздуха-то меньше, чем в низких долинах, и где дождь, снег, град и бури не прекращаются кряду весь год. А ведь живут же здесь люди И раз не уходят отсюда, значит, привыкли, значит, не желают для себя лучшего места. Выходит, любая земля может прокормить человека, стать родной для него, если пустыня и такие вот места могут
И как-то совсем неожиданно, внезапно нахлынувшим чувством ему вдруг захотелось домой. Дома и в морозы тепло.
А в это время ни в Пекине, ни в Петербурге ничего не было известно о судьбе экспедиции. Более того, пополз ли слухи о том, что экспедиция бесследно исчезла и что Пржевальский скорее всего погиб.
Как раз в эти месяцы из Китая вернулся венгерский путешественник граф Сечени, который сообщил, что, судя по всему, экспедиция Пржевальского находится в чрезвычайно трудных условиях. В газетах появились материалы, уже сдобренные солидной дозой фантазии, рассказывающие о том, что все спутники Пржевальского, не вынеся тягот пути, разбежались, что он ограблен и брошен на произвол судьбы в пустынях Тибета и если он еще не убит, то все равно скоро погибнет.
Петербургские газеты подхлестнули волну, и одна из них, «Голос», сообщила своим читателям, будто Пржевальский томится в плену. Патриотические чувства, однако, одержали верх над другими, и тот же «Голос» требует организовать поиски исчезнувшей экспедиции: «Ливингстона искали, Пайера искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает».
Как эхо, откликнулся «Исторический вестник»: «Мы с прискорбием узнали, что с Пржевальским случилось что-то недоброе Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе».
Петербург, уже привыкший к триумфальным возвращениям Пржевальского, теперь всполошился. Никто ничего толком не знал, но в гибели путешественника мало кто сомневался. Говорили о его безвременной кончине, о том, как много еще сумел бы сделать, о том, что, будь у него надлежащие силыусиленный казачий конвой и будь снаряжение лучше, никакой бы беды не случилось.
Всегда-то вот так: сначала вроде бы все хорошо, как будто человек и должен пробиваться и мучиться, делать что-то нужное не столько ему самому, сколько остальным, а потом, когда его уже нет, всем вдруг становится ясно, какой замечательный был человек и как в жизни трудно ему приходилось
А он в это время был жив и даже здоров и вместе со всеми товарищами дружно шел через горы и пустыни Тибета в Цайдам. Откуда ему было знать, что дома и за границей его считают погибшим? Караван продвигался быстроПржевальский торопился в теплые равнины Цайдама, понимая, что и людям и животным нужно хорошо отдохнуть. Провизия давно была на исходе, и если что и подкармливало их, так это охота. Неизвестно, что и ели, если бы не удавалось настрелять горных куропаток уларов.
Еще один новый год1880-й был встречен в дороге, и горах. Снова приходят тоскливые мысли о доме, о матушке, так его и не дождавшейся, о полной неясности, застилающей путь впереди. Такое безрадостное возвращение
Неподалеку от хребта Марко Поло в бесплодных холмах предгорья их встретила жестокая снежная буря. Мороз за двадцать градусов, жуткий пронизывающий ветер, заметающий снегом палатку и юрту до самого верха. Люди давно уже экономили пищу, а лошадей и верблюдов и вовсе кормить было нечем на этой земле. Хронометры, которые Николай Михайлович по обыкновению заворачивал и лисий мех, чтобы уберечь от мороза, и клал на ночь под голову, охлаждались настолько, что их было трудно в руках удержать. У Пржевальского стыли пальцы, когда он часы заводил. Слабый огонь костра из-за недостатка топлива почти не давал тепла, и люди, прижимаясь друг к другу, старались хоть как-то согреться.
Потом последняя горная стена, закрывающая дорогу в Цайдам, еще один каменистый крутой перевал Обессиленные верблюды не могли подниматься, их приходилось развьючивать и весь груз тащить на себе, а животных, опутав веревками, тоже вытаскивать наверх. И если бы все это делалось с сознанием достигнутой цели, что лишения эти последние усилия после победы, все было бы легче тогда
Но и в те трудные морозные дни Пржевальский ведет наблюдения. Пережидая бурю и дрожа от холода, он доискивается причин, вызывающих ее возникновение.
Трудности, однако, рано или поздно кончаются. И эти кончились тоже. Горы Тибета, леденящие тело и душу бури уже позади. Ближе и ближе желанный Цайдам
Караван спустился в долину, полого идущую вниз, к равнине Цайдама, и шел теперь по высокому обрывистому берегу реки. Еще через день путники увидели впереди равнину, к которой стремились, словно бы задернутую полупрозрачным занавесом.
Оглянувшись назад, на горы, где они пережили столько лишений и через которые все-таки сумели пробиться, Пржевальский увидел суровые вершины, местами покрытые шапками вечных снегов, а местами задрапированные тяжелыми тучами. Скорее всего и сейчас там свирепо ревели бури
А здесь едва ли не с каждым шагом становилось теплее. Солнце все щедрее пригревало землю, и в полдень даже в тени термометр показывал девять градусов. Чаще стали попадаться кусты хармыка и тамариска, пролетел первый чибис
Оставив позади Южно-Кукунорский хребет и еще один, не столь уж высокий, они вышли к берегам самого Кукунора. Вспомнилось сразу первое посещение озера семь лет назад, когда удалось нанести на карту его северный и западный берега, удачливая охота в этих краях И стоянку свою разбили как раз на том месте, где уже стояли тогда
Зоркий Иринчинов походил, походил вокруг, к чему-то приглядываясь, потом наклонился и со смехом показал Николаю Михайловичу сбитые каблуки от казачьих сапог. Еще и припомнилузнал Иринчинов работу, кому именно подбивал сапоги. Пустая находка, а все-таки что-то свое нашли в чужой совершенно земле, свой след
На этот раз Пржевальский обстоятельней изучает озеро, кладет на карту южный берег, дает подробное описание, объясняет причины обмеления и засолонения, исследует животный и растительный мир в окрестностях, а также и рыб в водах его.
Неподалеку от перевала, отделяющего долину от соседней провинции, принадлежащей уже Небесной империи, они повстречали китайский пикет и расположились на отдых. Потом прибыл почетный конвой, и Пржевалький, взяв с собой Роборовского, переводчика и троих катков, направился к амбаню в Сининузловой город на торговых путях, соединяющих Тибет и Китай.
Всюду по дороге к Синину, в оставленном позади городке пышные встречи при развернутых желтых знаменах, со столпотворением любопытных на улицахвсем хотелось посмотреть на «заморских чертей». Люди, высыпавшие из домов, давили друг друга, стараясь увидеть поближе пришельцев.
Сдержанно принимая официальные знаки почета, Пржевальский видел и не слишком тщательно скрываемое недружелюбие офицеров, чиновников, даже презрение. Всем своим видом русским путешественникам показывали, что весь ритуал, все почетные церемониинеобходимость, не более. Притом необходимость, выполняемая но приказанию свыше.
Наконец после проволочек и задержек в путиСинин.
Прием в резиденции был пышный, торжественный, а губернатор встретил холодно, хотя внешне и вежливо. Спросил сразу же после обычных вопросов о самочувствии, о благополучном или трудном пути: а куда далее собирается идти путешественник? Пржевальский ответилк верховьям Хуанхэ.
«Не пущу! воскликнул амбань. У меня есть предписание выпроводить вас отсюда возможно скорей».
Сказано это было самым решительным тоном, и, пока Пржевальский выслушивал переводчика, губернатор испытующе вглядывался в его лицо, пытаясь увидеть реакцию на отказ, сделанный столь решительным голосом.