Убедившись, что государыня поверила его заверениям, Василий Шуйский голосом покорного слуги перешел к осуществлению заранее продуманного плана:
— Наш мир зол, государыня, а люди жестоки. Невозможно ни в чем не допустить неосторожности. Посему, матушка, если хочешь мирно властвовать с сыном, заключи и Юрия Дмитровского в темницу, ибо его властолюбие являет великую опасность для тебя и государя-младенца.
Елена Глинская вся трепетала под его взглядом, леденящим кровь. Она повернулась лицом к иконе Распятия Господнего, где за упокой умершего властителя горели свечи, и всплакнула:
— Неужто вы не видите мою безутешную горесть? Почему вы сами не сделаете чего надобно для пользы государства и безопасности повелителя нашего Иоанна Васильевича? Идите же и сделайте хотя чего-нибудь…
Регентша перекрестилась; незаметно для Шуйского посмотрела на князя Телепнева-Оболенского и взглядом спросила, намерен ли тот убраться наконец восвояси и оставить их в покое.
Фаворит многозначительно улыбнулся, давая понять, что он тоже этого хочет.
Василий Шуйский, довольный чрезвычайно, откланялся великой княгине и вышел, даже не взглянув на ее фаворита: он ненавидел этого щеголеватого и лицемерного временщика, завидовал ему за влияние на правительницу и с нетерпением ждал дня, когда подставит выскочке подножку.
Наутро весь кремлевский двор потрясло известие об аресте князя Дмитровского. Следственный процесс должен был состояться на другой день. Но вечером накануне князь Дмитровский неожиданно занемог, а ночью скончался. По двору поползли слухи, что во время вечернего чревоугодия ему подали отравленное вино.
Времена наступали тревожные, и за кулисами Кремлевского дворца становилось все опаснее…
Эпизод 3
Такое грозное начало регентства великой княгини Елены Глинской свидетельствовало о печальной будущности всей страны. Московская Русь испуганно содрогнулась под холодным дуновением зарождающейся олигархии. В народе жалели о несчастном князе Дмитровском, трепетали от первых веяний тирании, под влиянием которой формировались сознание и государственные взгляды Иоанна IV Васильевича, прозванного Грозным.
Князь Глинский негодовал по поводу всех решений, принимаемых княгиней под влиянием фаворита, с которым она уже откровенно демонстрировала свои отношения. О непристойном поведении на троне Елены Глинской обсуждалось далеко за кулисами Кремлевского двора. Тиранство, поощряемое ею, и возмутительная любовь к своему баловню вызывали к регентше ненависть, от которой ни власть, ни жестокость не спасли бы венценосца, если бы он пренебрег канонами нравственности — богохульничал на троне. В стремлении обмануть людей и собственную совесть правительница с княжичем часто ездили на богомолье в монастыри. Но такие поступки хитрой и похотливой регентши заслуживали, увы, похвалы таких же хитрецов и богохульников, спасающих ее от неумолимого судилища. Князь Глинский пытался образумить ее от недостойных поступков, но княгиня всякий раз гневно выражала свое недовольство и упрекала его ненужным вмешательством в личную жизнь. Уже неоднократно между ними вспыхивали ссоры, все сильнее отчуждавшие родных людей друг от друга. Михаил Львович болезненно переживал утрату своего былого влияния на государыню. Еще сильнее вознегодовал, когда прознал, что этим не преминули воспользоваться его враги — Шуйский и Бельский. По их доносам боярин Воронцов, лучший друг князя Глинского и покойного государя, был обвинен в государственной измене — нелепом замысле овладеть государством, в котором он якобы открылся князю Дмитровскому (имелось даже письменное свидетельство последнего). Князь Глинский попытался заступиться за преданнейшего вельможу, но в Думе перевес взял Шуйский. В результате Воронцова удалили от двора, а Глинскому вынесли суровое предупреждение в Думе.
На собрании государыня не присутствовала — сказалась хворой и письменно уведомила думцев, что «желает посвятить сей день отдыху».
Михаил Львович, потрясенный очередным ударом, не помнил, как преодолел бесчисленный лабиринт коридоров и лестниц, достиг великокняжеских покоев и с молчаливого разрешения кремлевских рындов (привилегия советника давала ему право на необъявленный визит) шумно ворвался в просторную храмину, ярко озаренную множеством свечей.
Князь застал регентшу в обществе сына и любовника за уроком латинской грамматики. Государь Иоанн, бледный мальчик с серьезными не по возрасту глазами, сидел на коленях фаворита своей матери, а она — рядом на широкой кушетке, с умилением наблюдая за ними. Вопреки объявленной болезни выглядела она восхитительно: длиннополый сарафан из ярко-небесного шелка изящными складками облекал ее стройный стан, подчеркивая грациозность; темно-каштановые волосы густыми прядями ниспадали на плечи, покрытые черным газовым шарфом с кистями; на шее в лучезарном переливе сверкало аксамитовое ожерелье.
Визит князя Глинского был встречен выражением общего удивления. Не дожидаясь, когда ослабнет изумление, Михаил Львович, задыхающийся и рдяной от возбуждения, сдержанно, но громко изрек:
— Рад видеть тебя, государыня, в полном здравии, и тебя, мой государь.
Государыня побелела, будто хворь внезапно вернулась к ней, но спросила ровным голосом:
— Что привело тебя, любезный князь, в неурочный час? Чего тебе надобно, уважаемый?
— Твоей справедливости, государыня, и благоразумия! Россия дрожит и чахнет: она желает видеть добродетель, а взамен ожиданиям получает смерть, казни и изгнанья! Твой лик обносится крестом, а воспоминанье о тебе — презренным проклятием...
— Одумайся, князь, — предупредительно прошептал Телепнев-Оболенский. — Бога ради, одумайся, покамест поздно не стало!
— Многое изменилось с кончиной великого князя нашего Василия Иоанновича, — продолжал Михаил Глинский пылко, игнорируя фаворита и его слова. — Многие изменили России и ее престолу! Из-за кого, желаешь ли знать? — он ткнул пальцем в правительницу. — Из-за тебя, государыня!
Елена Глинская вздрогнула, словно от укуса шмеля, и бросила взволнованный взгляд на Иоанна IV: на минуту испугалась, что слова разгневанного родственника проникнут в сознание августейшего ребенка и оставят неизгладимый отпечаток в его сердце. При этом совсем не испугалась разоблачения, в котором Иоанн мог ее заподозрить: он еще слишком мал, чтобы все понимать, а суровость родственника послужит ему хорошей наукой для будущего правления. Ибо все в этом мире подлежит управлению силой.
Однако чувство осторожности не до конца покинуло молодую женщину, и она снова обратила осуждающий взгляд на вельможу-родственника, напрягшись всеми мускулами, затаив дыхание. В это мгновение княгиня напоминала статую…
— Никто не сомневался в справедливости твоего решения заточить в темницу коварного и предательного Андрея Шуйского, — слова старого боярина звучали громко, как набат, — он заслужил... для блага государства и Иоанна. Но никто не осмелился сказать тебе: ты поступаешь подло и незаконно, лишая свободы князя Дмитровского. Вина за смерть благородного мужа лежит на совести великой княгини, говорят в народе. Чего же, скажи на милость, ожидать теперь миролюбивым русичам, если государыня, поверив ложным донесениям изменщиков, предала опале достойнейшего и всеми уважаемого думного боярина Воронцова?
— Воронцов — изменник, он тайно снесся с предателями государя и посему его настигла заслуженная кара, — тон, которым властительница произнесла эти слова, свидетельствовал о непреклонности мнения. — Воронцов достоин осуждения и наказания, он осужден и наказан.
— А будут ли когда наказаны лжецы и хитродумы, которые, как змеи, клубятся вокруг твоего трона? — вскипел Михаил Львович, чье хладнокровие вконец уступило место возмущению. — Будут ли, ответь, наказаны те, кто чинит разврат на престоле, от коих ждут добродетели, оправдывающей власть самодержавную, а не показность гнусного соблазна и разврата!
— Замолчи! — Елена Глинская решительно поднялась с кушетки, бледная, со сверкающими глазами.
Ее угрожающий вид на мгновение остудил первого советника, он умолк, щурясь от раздражающего глаза обильного пота.
Князь Телепнев-Оболенский продолжал сидеть, неподвижный, как мраморное изваяние. Иоанн IV наблюдал за происходящим, плотно сжав губы и стиснув кулачки: ему сделалось по-детски страшно от гневного тона наставника и неожиданной перемены в поведении матери, которую он всегда привык наблюдать спокойной и уравновешенной.