— Здесь особый случай, — заверил Михаил Павлович. — Расправились со своим: испугались, что выдаст.
— Ну коли своего, так не о чем и печалиться: воры воров перебьют, полиции легче.
Иван Артемович посчитал сказанное за удачную шутку — рассмеялся.
«До чего же у него отвратительный смех! — вдруг открылось Елене Павловне. — Этак должны хихикать молодые бесенята, когда учатся творить свои мерзости».
Брат серьезным, изучающим взглядом смотрел на Ивана Артемовича, пока тот не кончил смеяться.
— Нервы не выдержали у бандитов: из страху убили, — подытожил Михаил Павлович. — Риску было много главарям угодить в полицию. Задуматься, так не завидная у них доля: бойся таможенников и полицию, и не меньше своих остерегайся, оступишься — ухлопают.
— Вот-вот! — Глаза у Ивана Артемовича алчно взблеснули. — По краю пропасти ходят, риску подвергаются ежечасно. Опасно? Очень. А ты не допускаешь, что рисковать — это еще и наслаждение.
— Идти на преступление, чтобы пощекотать нервы, — изведать риск? Х-м. Штучки для пресыщенных, избалованных роскошью. Убитый не из таких был.
— Что ж, пожалуй, — согласился Иван Артемович. — Пресыщенные… А ты что же, их и за людей не признаешь? Я думал: этак только социалисты рассуждают. Тех заботит одна голь. Нет, нет, — выставив ладонь, он как бы предупреждал возможное возражение, которого Михаил Павлович не намеревался делать. — Вас, полицию, голь не интересует. Точнее, интересует, в другом смысле: из армии голодранцев выходят преступники. Ваша забота соблюдать порядок. А порядок необходим тем, кому есть что терять, есть чем дорожить. Голытьба от нарушения порядка не пострадает.
Михаил Павлович молчал, с долею изумления глядя на своего улыбающегося зятя.
— Спросишь: зачем же на опасный путь ступают, кому выгоднее оберегать порядок? Им ради чего рисковать?
— Спрошу, — подтвердил Михаил Павлович.
— От лиха, от нужды не идут на риск, — развивал свою мысль Иван Артемович.
— По-твоему, риск нечто вроде цели? Есть люди, которым риск — цель?
— Именно! — торжествующе взблеснул глазами Иван Артемович. — И рисковать может лишь тот, кому есть что терять. Если нечего, какой же риск? Там одно отчаяние. Ты не играешь в карты, тогда бы лучше знал — в карты садятся играть, чтобы риск испытать. А не повезет, так пулю в висок.
— Имеешь в виду младшего Абазова?
— И его тоже.
— Так разве он не из любви застрелился? — вмешалась Елена Павловна.
— В наш век из-за любви не кончают с собой, — усмехнулся Иван Артемович. — Не тот товар, чтобы за него жизнью расплачиваться. При любовных неудачах исцеляются другим способом.
Елена Павловна невольно покраснела, догадавшись, что подразумевает муж под другим способом исцеления.
Михаила Павловича ничуть не увлекло новое направление разговора, свернул на прежнюю тему:
— По-твоему, среди преступников возможны люди, которые этаким манером развлекаются?
— Их, конечно, немного, но есть, — подтвердил Иван Артемович.
— Но как же… — Елена Павловна растерялась, не находила слов, — позор, потеря чести…
Иван Артемович удивленно глянул на нее.
— Риск только тогда и риск, — сказал он, — когда ставка высокая. Ставя по копейке, можно умереть со скуки — игра потеряет смысл.
— Но то, о чем ты говоришь, не игра, — Елена Павловна сама не замечала, что голос у нее сделался сухим и жестким. — У игроков есть близкие, дети… Получается, что на карту ставят не только свою жизнь, но и честь близких, детей, внуков…
Иван Артемович снова рассмеялся. Его смех точно полоснул ее: какой же это бесцветный, вымороченный смех, будто он самого себя насилует.
— Вот тут-то и всеобщее заблуждение. — Иван Артемович оборвал смех так же внезапно, как начал. — Полагают, что своими действиями можно опорочить сыновей, внуков — те не простят. Чушь! Все простят. Еще и гордиться станут. Чем прославились предки тех, кто сегодня кичится своей знатностью? Тем, что их родичи услуживали извергу Ивану, самодуру Петру, развлекали развратную бабенку на престоле…
Это уже был непристойный выпад в их адрес — ее и брата. Хоть их предки и не служили русским самодержцам.
Михаил Павлович принял вызов.
— Между прочим, ваши дворяне не только прислуживали, но защищали отечество, свою родину, веру. Потомки гордятся этими заслугами предков.
Слова «ваши дворяне» сорвались у него непроизвольно. Он хотел поправиться, но Иван Артемович не заметил оговорку.
— Ну а у кого нет предков среди дворян, им чем гордиться?
— Своей принадлежностью к великой нации!
— Громко сказано, — снова пустил ехидный смешок Иван Артемович. — Нет великой нации! Одно воспоминание. Была, да измельчала. Честь давно на торги пущена. Ценится только богатство, состояние. А уж какими оно путями нажито, потомки не привередничают — берут.
Михаил Павлович горящими глазами впился в противника, готовый ринуться в бой. Сейчас, сию минуту, у него сорвутся слова, после которых примирение станет невозможным.
— Миша, — тихонько проговорила Елена Павловна.
Брат глянул на нее. Жгучая ненависть, пылавшая в его взгляде, потухла.
— Однако мне пора, — сказал он, поднимаясь.
— Неужели не посидим, не побеседуем, — засуетился Иван Артемович. — У меня чудный табак — мигом принесу.
— Не утруждайся, — с трудом придав своему голосу любезные нотки, произнес Михаил Павлович. — Меня, верно, в части ждут.
Только брат ушел, Иван Артемович кликнул Глашу.
— Спустись вниз, скажи, чтобы закладывали сани. Немедля!
— Ты куда-то спешишь? — Елену Павловну поразила поспешность, с какой муж готовился ехать на ночь глядя: ведь всего несколькими минутами раньше он удерживал брата, намереваясь продолжить беседу.
— Не расстраивайся, так нужно. И, ради бога, не тревожься.
Вежливость и внимание, какие он уделял ей, показались неискренними: мыслями он совсем не с ней.
— Я не задержу тебя, — сухо сказала она. — Пока запрягают лошадь, ответь всего на один вопрос.
Он глянул на нее с натянутой улыбкой.
— Если вопрос не очень сложный.
— Скажи, что было спрятано в санях, которые прошедшей ночью стояли в сарае?
— Вон ты о чем, — проницательно глянув ей в глаза, усмехнулся Иван Артемович.
— Ради бога, не притворяйся, будто тебе это безразлично. Вчера я подслушала ваш разговор внизу. — Чувствуя, как ее лицо заливается кровью, она упрямо тряхнула головой. — Да, это грязно, мерзко, я не имела права подслушивать, но так случилось. Я ведь не подозревала, что в нашем доме подслушивают разговоры приказчиков.
— Покойный батюшка не отличался щепетильностью, — рассмеялся Иван Артемович. — Я думал, тебе известно про слуховой колодец.
— Я ничего не подозревала! — горячо возразила она и вдруг подумала, горячиться не из-за чего: Ивану Артемовичу и в голову не пришло обвинить ее в бесчестии. Но открытие ничуть не утешило, только сильней обозлило. — Если бы я знала, то никогда бы не унизилась до подслушивания.
Ивана Артемовича перекривило, как от зубной боли.
— Не надо, — взмолился он. — Не напоминай, без того не забываю, помню, что бесчестен, низок, подл. Я чем-то раздражил тебя? Ты, верно, не оправилась от болезни. Почему ты упорствуешь, не хочешь обратиться к доктору?
— Оставим это! Прошу тебя, не увиливай: я хочу знать правду.
— Какую правду?
— В завозне стояли возы с контрабандным чаем?
— Ты же знаешь. Хочешь, чтобы я подтвердил? Да, во дворе у нас прятали контрабанду. Твой братец, сыщик, напал на след — пронюхал. Только он опоздал — ничего не докажет. Сейчас я спешно еду в Грудинино, туда прибыла большая партия. Предупрежу — спрячут. Надежно спрячут — никто не пронюхает. Этим я окончательно обезопасю себя.
— Но у тебя в лавке нашли контрабандный чай!
— Жалких двадцать фунтов. Я мог бы подарить их твоему брату, не будь он таким гордецом. Не зачем было травить на меня ищеек.
— Ты убежден, что это сделал брат? Ты никому не веришь. Так же нельзя жить!
— Не гневайся на меня, но скажу тебе без обиняков: вы с братом витаете в облаках. Вы, с вашей верой в благородные идеалы, наивны. Вокруг все лгут и обманывают, воруют… А вы охаете да ахаете…
— Подожди! — перебила Елена Павловна. — Не о том. Я хочу услышать от тебя всю правду: ты состоишь в шайке? Или как там она у вас именуется.
— Не вижу повода для отчаяния. — От защиты Иван Артемович перешел в наступление: отливающий чернью в ламповом свете клин его бороды, точно тупой меч, был нацелен ей в лицо. — Пожалуйста, не заламывай рук: у тебя это получается театрально. У вас с братом есть побрякушки, которыми вы дорожите, — ваш род, ваша знатность. В ваших жилах течет голубая кровь… А в моих мужицкая, такая же, как у Никифора, как у Глаши… Мои рядились не в шутовские одежды придворных, а в посконные рубахи — пахали землю. Потом стали торговать. Грабили и наживались, как считают социалисты. Как бы там ни было — разбогатели, вышли в люди. И всего этого достигли собственным горбом, потом, кровью. Не дворяне, не шляхтичи, которые бездельничали, пили, развратничали… А каких-нибудь сто лет или чуть побольше спохватились, увидели, что одичали, опустились — начали приобретать культуру, привозить из-за границы…
Елена Павловна не вникала в слова, а только смотрела на искаженное злобой лицо супруга, на улыбку, судорогой перекашивающую его рот.
— О чем ты говоришь? — совершенно ошарашенная его натиском, спросила она. — Разве происхождение, знатное или не знатное, дает право вступать в сделку с бандитами, с ворами?
— Идя на риск, я сознаю, что значу что-то сам по себе, а не благодаря предкам. Вам этого никогда не понять. Вы живете по нормам, не вами установленным: это можно, а этого не смей; поступишь так — опозоришь свой род. А у меня нет рода, мне некого позорить. Мои предки позорят меня, а не я их.
— Но у тебя семья, дети… Ты хочешь, чтобы они стыдились имени своего отца?
— Стыдились? — скривился Иван Артемович. — Ты совершенно не знаешь психологию толпы.
— Психологию толпы? — опешила Елена Павловна.
У нее внезапно мелькнула обрадовавшая ее мысль: Иван Артемович помешался, у него душевная болезнь, нужно немедленно обратиться к докторам. Никто не обвинит его за связи с преступным миром, поскольку он действовал под влиянием умственного расстройства. Еще не поздно, его вылечат.
— Решать будет толпа. Только толпа. Будущее за толпой! — и впрямь будто невменяемый бормотал Ивам Артемович что-то вовсе уже несуразное. — Толпу восхитит не ваша честность, не наше благородство, а успех — достигли вы успеха или не достигли. А каким путем достигнут успех, толпе безразлично. Мои дети будут гордиться мной, тем, что у меня достало духу вырваться из обветшалых тенет…
Снаружи постучали чем-то деревянным — стук получился сухим, громким. Иван Артемович распахнул дверь — у порога стоял кучер, снаряженный в дорогу, с кнутовищем в руке.
— Иду. Я вернусь поздно, — обернулся Иван Артемович к жене с неожиданно любезной улыбкой. — Не жди меня. Об остальном переговорим завтра.
Дверь неслышно затворилась, шаги Ивана Артемовича и кучера вразнобой застучали на внутренней лестнице.
Глава четвертая
В часть можно было не завертывать: скорей всего Мирошина в эту пору можно застать у себя в номере. Он то и нужен был сейчас Михаилу Павловичу. Однако из гостиного двора тот съехал — подыскал себе частную квартиру.
— Не боле часу назад изволили съехать. Адреса не оставили, — с хорошо наигранной почтительностью объяснил половой. — Пожитки у них в одном сундучке уместились — на извозчике укатили.
Прислуга в номерах вышколенная, лишнего слова про постояльца не сболтнет, но при случае и уязвить не преминет. То, что у полицейского все вещички уместились в сундуке, для переезда хватило извозчика, факт, по мнению полового, достойный осмеяния. Перед Михаилом Павловичем выструнился с показным усердием, на роже изобразил нарочито глупую улыбку. Малый рослый, сложением не обижен, этакого нарядить бы в полицейскую форму, так образцовый городовой. Небось знает, мерзавец, куда съехал Мирошин, слышал, когда тот приказывал извозчику, а вот ведь не скажет, если не поднажать на него, и поступает так безо всякого расчета, в силу привычки. Другой на месте Михаила Павловича сунул бы ему под нос кулак, и половой мигом вспомнил, что требуется. Похоже, он даже подосадовал на помощника пристава, что тот отступился: на лице промелькнула неудовлетворенность, когда Михаил Павлович повернул от него прочь. Половой поспешил следом, предупредительно отворил дверь, изогнувшись в поклоне. Чаевых от полицейского он, разумеется, не ждал, исполнил свою обязанность вполне бескорыстно.
Михаил Павлович не стал затевать волокиту: ему все равно необходимо было наведаться в часть, там он и узнает адрес Мирошина. Но вот ведь какая штука: то, что он, полицейский чин, не выказал твердости, то бишь обошелся без рукоприкладства, он в глазах гостиничного слуги потерял долю уважения, а вовсе не приобрел. Будь на его месте младший помощник пристава Калюжный, так половой схлопотал бы зуботычину. И ведь совсем не был бы в обиде. Гнусная публика! Так ведь не сегодня воспитанная, и не вчера — столетия рабства ушли на то, чтобы лакейство впиталось в плоть и кровь. Теперь он свободу получил, а она ему вовсе и не нужна. Любого, кто с ним цацкается, обращается как с человеком, он же и презирает. Но уж если самому доведется возвыситься над кем-либо хоть на вершок — этаким держимордой себя покажет, пострашнее Мамая.
Надзиратель Мирошин снял комнату на Дегтяревской, неподалеку от Ангары, в доме мещанки Федосовой. Михаилу Павловичу идти было мимо лавки, принадлежавшей Валежину. В столь поздний час лавка была заперта, железный засов тускло поблескивал, наискось опоясав массивную дверь. Сиделец со своими домочадцами жил в этом же доме на задах магазина. Во дворе помешались амбары и кладовые, где хранилась провизия и прочий товар. Комнаты, в которых жила семья приказчика, сообщались с лавкой, как это принято во всех подобных заведениях. Семья сидельца Захара Пьянкова состояла из супруги и троих детей. Еще с ними жила полунемощная старуха. Михаил Павлович не знал, кем она приходится, мать Захара или его теща, или же состоит в каком ином родстве. Здесь, в лавке, у Захара Пьянкова и обнаружили сегодня контрабандный чай.
Михаил Павлович недолго раздумывал — решительно отворил калитку, которая не была еще заперта изнутри.
«Пожалуй, Захар ждет кого-то», — мелькнула мысль.
Сторожевой кобель не был спущен с цепи, дремал у себя в будке. Он оказался серьезным, зряшного лая не поднял, без излишней поспешности выбрался из конуры, отряхнулся и дважды басовито гавкнул, не столько затем, чтобы устрашить чужака, а чтобы известить домочадцев. Михаил Павлович давно подметил, что на поведении собак сказываются привычки и характер их хозяев. Насколько он знал Захара, изредка наведываясь в лавку, сходство заметно: сиделец был скуп на слова, сдержан. Про таких говорят: имеет к себе уважение.